Неточные совпадения
Наказанный
сидел в зале на угловом
окне; подле него стояла Таня с тарелкой.
Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
— Успокойтесь, — предложил Самгин, совершенно подавленный, и ему показалось, что Безбедов в самом деле стал спокойнее. Тагильский молча отошел
под окно и там распух, расплылся в сумраке. Безбедов
сидел согнув одну ногу, гладя колено ладонью, другую ногу он сунул
под нары, рука его все дергала рукав пиджака.
Самгин отошел от
окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов
сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум
под ногами он слышит треск жестких волос.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он
сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда
под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями
окна флигеля.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене,
под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца
сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
По эту сторону насыпи пейзаж был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен,
под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду красные кресты, мелькают белые фигуры сестер милосердия,
под окнами дощатого домика
сидит священник в лиловой рясе — весьма приятное пятно.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек, бежали мальчишки. Но скоро исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла в тень. И почти тотчас мимо
окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная в плетеную бричку, — на козлах
сидел Захарий в сером измятом пыльнике.
Но Иноков,
сидя в облаке дыма, прислонился виском к стеклу и смотрел в
окно. Офицер согнулся, чихнул
под стол, поправил очки, вытер нос и бороду платком и, вынув из портфеля пачку бланков, начал не торопясь писать. В этой его неторопливости, в небрежности заученных движений было что-то обидное, но и успокаивающее, как будто он считал обыск делом несерьезным.
Лидия
сидела на подоконнике открытого
окна спиною в комнату, лицом на террасу; она была, как в раме, в белых косяках
окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Самгин, облегченно вздохнув, прошел в свою комнату; там стоял густой запах нафталина. Он открыл
окно в сад; на траве
под кленом
сидел густобровый, вихрастый Аркадий Спивак, прилаживая к птичьей клетке сломанную дверцу, спрашивал свою миловидную няньку...
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в воду; другой сядет к
окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят
сидеть по целым дням на
окне, подставляя голову
под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но в замке шепот и смятенье.
В одной из башен,
под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей
сидитИ мрачно на небо глядит.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все
сидите в зале, на стульях, а я, как муха,
под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой
окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
И стала я на нее, матушка,
под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной,
сидит по целым часам у
окна, смотрит на крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только одно слово какое-нибудь этакое и крикнет, топнет ногою.
В углу комнаты у небольшого
окна, выходившего на двор,
сидел мужчина лет
под сорок, совсем закрывшись последним номером газеты.
Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо
под орех, выцветшие драпировки на
окнах и дверях. Одна комната была отделана в красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках
сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
А ваш-то дедушка стоит на балконе да посматривает; а бабушка
под окном сидит и тоже глядит.
Если нет у ней гостя,
сидит себе моя Татьяна Борисовна
под окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит, цветы сажает и поливает, с котятами играет по целым часам, голубей кормит…
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что
сидит она
под окном и видит: по улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
Белокурая барышня осталась и села на диван. Иван Федорович
сидел на своем стуле как на иголках, краснел и потуплял глаза; но барышня, казалось, вовсе этого не замечала и равнодушно
сидела на диване, рассматривая прилежно
окна и стены или следуя глазами за кошкою, трусливо пробегавшею
под стульями.
Скитники переночевали у какого-то знакомого Михею Зотычу мужичка. Голод чувствовался и в Суслоне, хотя и в меньшей степени, чем в окрестных деревнях. Зато суслонцев одолевали соседи. Каждое утро
под окнами проходили вереницы голодающих. Михей Зотыч
сидел все утро у
окна, подавал купленный хлеб и считал голодных.
А офицер к весне чахнуть начал и в день Николы вешнего помер тихо:
сидел, задумавшись, в бане
под окном да так и скончался, высунув голову на волю.
Я натаскал мешком чистого сухого песку, сложил его кучей на припеке
под окном и зарывал брата по шею, как было указано дедушкой. Мальчику нравилось
сидеть в песке, он сладко жмурился и светил мне необыкновенными глазами — без белков, только одни голубые зрачки, окруженные светлым колечком.
Тихо, без всякого движения
сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась,
под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся с матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
— Да известно где: у энтих сорок. Я, как огни зажгли, все
под окна смотрела. Там оне… и барышня наша там, на полу
сидят, с собачкой играют.
На одном из
окон этой комнаты
сидели две молодые женщины, которых Розанов видел сквозь стекла с улицы; обе они курили папироски и болтали
под платьями своими ногами; а третья женщина, тоже очень молодая,
сидела в углу на полу над тростниковою корзиною и намазывала маслом ломоть хлеба стоящему возле нее пятилетнему мальчику в изорванной бархатной поддевке.
Наконец комары буквально одолели нас, и мы с матерью ушли в свою комнату без дверей и
окон, а как она не представляла никакой защиты, то сели на кровать
под рединный полог, и хотя душно было
сидеть под ним, но зато спокойно.
Я
сидел на низенькой скамеечке
под широким кустом бузины; я любил это местечко: оттуда было видно
окно Зинаидиной комнаты.
Был конец ноября. Днем на мерзлую землю выпал сухой мелкий снег, и теперь было слышно, как он скрипит
под ногами уходившего сына. К стеклам
окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то. Мать, упираясь руками в лавку,
сидела и, глядя на дверь, ждала…
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла на станцию, спросила себе чаю и села у
окна, поставив
под лавку свой тяжелый чемодан. Из
окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей крышей. На крыльце волости
сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
Под другим
окном сидела с кучкой цветов, перебирая их, по своему обыкновению, Маруся.
Теперь у него в комнатах светится огонь, и, подойдя к
окну, Ромашов увидел самого Зегржта. Он
сидел у круглого стола
под висячей лампой и, низко наклонив свою плешивую голову с измызганным, морщинистым и кротким лицом, вышивал красной бумагой какую-то полотняную вставку — должно быть, грудь для малороссийской рубашки. Ромашов побарабанил в стекло. Зегржт вздрогнул, отложил работу в сторону и подошел к
окну.
Жилище батарейного командира, которое указал ему часовой, был небольшой 2-х этажный домик со входом с двора. В одном из
окон, залепленном бумагой, светился слабый огонек свечки. Денщик
сидел на крыльце и курил трубку. Он пошел доложить батарейному командиру и ввел Володю в комнату. В комнате между двух
окон,
под разбитым зеркалом, стоял стол, заваленный казенными бумагами, несколько стульев и железная кровать с чистой постелью и маленьким ковриком около нее.
Иленька в это время
сидел молча у
окна, рассматривая будто бы мою треугольную шляпу, и чуть заметно что-то сердито бормотал себе
под нос.
— Александров! Александров! — кричал
под окном верный дружок Венсан. — Высуньте, насколько можно, руку из решетки. Я
сижу на дереве. И, кстати, сердечно вас поздравляю.
Тут огня ждали наверно, и жители вытаскивали имущество, но всё еще не отходили от своих жилищ, а в ожидании
сидели на вытащенных сундуках и перинах, каждый
под своими
окнами.
Если бы поменьше камни, да если бы кое-где из-под камня пробилась мурава, да если бы на середине улицы
сидели ребята с задранными рубашонками, да если бы кое-где корова, да хоть один домишко, вросший
окнами в землю и с провалившейся крышей, — то, думалось Матвею, улица походила бы, пожалуй, на нашу.
Вдруг послышался грохот, — разбилось оконное стекло, камень упал на пол, близ стола, где
сидел Передонов.
Под окном слышен был тихий говор, смех, потом быстрый, удаляющийся топот. Все в переполохе вскочили с мест; женщины, как водится, завизжали. Подняли камень, рассматривали его испуганно, к
окну никто не решался подойти, — сперва выслали на улицу Клавдию, и только тогда, когда она донесла, что на улице пусто, стали рассматривать разбитое стекло.
Мальчик тихонько подошёл к
окну и осторожно выглянул из-за косяка; на скамье
под черёмухой
сидела Власьевна, растрёпанная, с голыми плечами, и было видно, как они трясутся. Рядом с нею, согнувшись, глядя в землю,
сидел с трубкою в зубах Созонт, оба они были покрыты густой сетью теней, и тени шевелились, точно стараясь как можно туже опутать людей.
Как-то раз, после ужина,
сидя у себя в комнате
под окном, он услыхал в саду звонкий, всегда что-то опровергающий голос Алексея...
И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за
окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа
под убогим зеленым абажуром, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же будет
сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола — странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и к тому, что у него дома в семье есть нечего, и к бушеванию ветра, и к моей неопределенной, разъедающей тоске.
— Как сказывал Гурка-то: пришел, говорит, он к ней, а мужа нет. Фомушкин
сидит, пирог ест. Он посидел, да и пошел;
под окном, слышит, она и говорит: «ушел чорт-то. Что, родной, пирожка не ешь? А спать, говорит, домой не ходи». А он и говорит из-под
окна: «славно».
«Вчера вечером,
сидела я долго
под окном; ночь была теплая, в саду так хорошо…
Однажды, пригорюнясь,
сидел я у
окна и смотрел на склонявшееся к закату весеннее солнце, как вдруг кто-то большою, твердою, тяжелою походкой прошел мимо
окна и ступил на крыльцо флигеля так, что ступени затрещали
под его ногами.
Ветер дул навстречу поезду; беловатые клубы пара, то одни, то смешанные с другими, более темными клубами дыма, мчались бесконечною вереницей мимо
окна,
под которым
сидел Литвинов.
У
окна, одетая пастушкой,
сидела графиня Ш.,"царица ос", окруженная молодыми людьми; в числе их отличался своей надменной осанкой, совершенно плоским черепом и бездушно-зверским выражением лица, достойным бухарского хана или римского Гелиогабала, знаменитый богач и красавец Фиников; другая дама, тоже графиня, известная
под коротким именем Lisе, разговаривала с длинноволосым белокурым и бледным"спиритом"; рядом стоял господин, тоже бледный и длинноволосый, и значительно посмеивался: господин этот также верил в спиритизм, но, сверх того, занимался пророчеством и, на основании апокалипсиса и талмуда, предсказывал всякие удивительные события; ни одно из этих событий не совершалось — а он не смущался и продолжал пророчествовать.
Проехала печальная процессия, и улица вновь приняла свой обычный вид. Тротуары ослизли, на улице — лужи светятся. Однако ж люди ходят взад и вперед — стало быть, нужно. Некоторые даже перед
окном фруктового магазина останавливаются, постоят-постоят и пойдут дальше. А у иных книжки
под мышкой — те как будто робеют. А вот я
сижу дома и не робею.
Сижу и только об одном думаю: сегодня за обедом кислые щи подадут…
В трактире Илья сел
под окном. Из этого
окна — он знал — было видно часовню, рядом с которой помещалась лавка Полуэктова. Но теперь всё за
окном скрывала белая муть. Он пристально смотрел, как хлопья тихо пролетают мимо
окна и ложатся на землю, покрывая пышной ватой следы людей. Сердце его билось торопливо, сильно, но легко. Он
сидел и, без дум, ждал, что будет дальше.
Они
сидели в лучшем, самом уютном углу двора, за кучей мусора
под бузиной, тут же росла большая, старая липа. Сюда можно было попасть через узкую щель между сараем и домом; здесь было тихо, и, кроме неба над головой да стены дома с тремя
окнами, из которых два были заколочены, из этого уголка не видно ничего. На ветках липы чирикали воробьи, на земле, у корней её,
сидели мальчики и тихо беседовали обо всём, что занимало их.
Почти до рассвета он
сидел у
окна; ему казалось, что его тело морщится и стягивается внутрь, точно резиновый мяч, из которого выходит воздух. Внутри неотвязно сосала сердце тоска, извне давила тьма, полная каких-то подстерегающих лиц, и среди них, точно красный шар, стояло зловещее лицо Саши. Климков сжимался, гнулся. Наконец осторожно встал, подошёл к постели и бесшумно спрятался
под одеяло.