Неточные совпадения
Он
сидел на своем
кресле, то прямо устремив глаза вперед себя, то оглядывая входивших и выходивших, и если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия, то теперь он еще более казался горд и самодовлеющ.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя
на большую каменную террасу,
на которой в тени, за пяльцами, вышивая
кресло для графа Алексея Кирилловича,
сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
Анна уже была дома. Когда Вронский вошел к ней, она была одна в том самом наряде, в котором она была в театре. Она
сидела на первом у стены
кресле и смотрела пред собой. Она взглянула
на него и тотчас же приняла прежнее положение.
Степан Аркадьич оглянулся. Landau
сидел у окна, облокотившись
на ручку и спинку
кресла, опустив голову. Заметив обращенные
на него взгляды, он поднял голову и улыбнулся детски-наивною улыбкой.
Вера все это заметила:
на ее болезненном лице изображалась глубокая грусть; она
сидела в тени у окна, погружаясь в широкие
кресла… Мне стало жаль ее…
Когда он опустился
на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость; он
сидел, как
сидит Бальзакова тридцатилетняя кокетка
на своих пуховых
креслах после утомительного бала.
— Вот он вас проведет в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули
на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.) в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их в комнату присутствия, где стояли одни только широкие
кресла и в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая
на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми книгами,
сидел один, как солнце, председатель.
Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774).]
на которое тот хлопал только глазами,
сидя в
креслах, ибо после осетра чувствовал большой позыв ко сну.
Но в продолжение того, как он
сидел в жестких своих
креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, — в это время
на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно
сидеть на мягком
кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок
на землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Марья Ивановна чинно
сидела на одном из
кресел, симметрично, под прямым углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным голосом давала наставления сидевшим подле нее девочкам.
Иногда,
сидя одна в комнате,
на своем
кресле, она вдруг начинала смеяться, потом рыдать без слез, с ней делались конвульсии, и она кричала неистовым голосом бессмысленные или ужасные слова.
Он
сидит подле столика,
на котором стоит кружок с парикмахером, бросавшим тень
на его лицо; в одной руке он держит книгу, другая покоится
на ручке
кресел; подле него лежат часы с нарисованным егерем
на циферблате, клетчатый платок, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков, щипцы
на лоточке.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале,
на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь — Карл Иваныч
сидит себе один
на своем
кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже
на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Один раз я вошел в ее комнату: она
сидела, по обыкновению,
на своем
кресле и, казалось, была спокойна; но меня поразил ее взгляд.
Так как дамы
на мазурку у меня не было, я
сидел за высоким
креслом бабушки и наблюдал.
Коробочка, рисунок и стихи были положены рядом с двумя батистовыми платками и табакеркой с портретом maman
на выдвижной столик вольтеровского
кресла, в котором всегда
сиживала бабушка.
— Я сама, — говорила Наталья Савишна, — признаюсь, задремала
на кресле, и чулок вывалился у меня из рук. Только слышу я сквозь сон — часу этак в первом, — что она как будто разговаривает; я открыла глаза, смотрю: она, моя голубушка,
сидит на постели, сложила вот этак ручки, а слезы в три ручья так и текут. «Так все кончено?» — только она и сказала и закрыла лицо руками. Я вскочила, стала спрашивать: «Что с вами?»
Пугачев
сидел в
креслах на крыльце комендантского дома.
— Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво
на меня смотрите, вы думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и
сидит на бархатном
кресле. Я и не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
Одинцова
сидела, прислонясь к спинке
кресел, и, положив руку
на руку, слушала Базарова.
Брат его
сидел далеко за полночь в своем кабинете,
на широком гамбсовом
кресле, [Гамбсово
кресло —
кресло работы модного петербургского мебельного мастера Гамбса.] перед камином, в котором слабо тлел каменный уголь.
Одинцова скорыми шагами дошла до своего кабинета. Базаров проворно следовал за нею, не поднимая глаз и только ловя слухом тонкий свист и шелест скользившего перед ним шелкового платья. Одинцова опустилась
на то же самое
кресло,
на котором
сидела накануне, и Базаров занял вчерашнее свое место.
А когда играли, Варавка садился
на свое место в
кресло за роялем, закуривал сигару и узенькими щелочками прикрытых глаз рассматривал сквозь дым Веру Петровну.
Сидел неподвижно, казалось, что он дремлет, дымился и молчал.
Через два часа Клим Самгин
сидел на скамье в парке санатории, пред ним в
кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее
на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы
на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала
на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин. В номере у себя он прилег
на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она
сидела в
кресле у стола.
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом
кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она
сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери
на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Сидел он в плетеном
кресле и, раскачивая
на желтом шнуре золотой портсигар, смотрел, наклонясь, вдаль, кивая кому-то гладко причесанной головой.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув
кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших
на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором
сидели и лежали солдаты, человек десять,
на тумбе
сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет,
сидел за столом у самовара, с газетой в руках, газеты валялись
на диване,
на полу, он встал и, расшвыривая их ногами, легко подвинул к столу тяжелое
кресло.
Глубоко в
кресле сидел компаньон Варавки по изданию газеты Павлин Савельевич Радеев, собственник двух паровых мельниц, кругленький, с лицом татарина, вставленным в аккуратно подстриженную бородку, с ласковыми, умными глазами под выпуклым лбом. Варавка, видимо, очень уважал его, посматривая в татарское лицо вопросительно и ожидающе. В ответ
на возмущение Варавки политическим цинизмом Константина Победоносцева Радеев сказал...
Варвара ставила термометр Любаше, Кумов встал и ушел, ступая
на пальцы ног, покачиваясь, балансируя руками.
Сидя с чашкой чая в руке
на ручке
кресла, а другой рукой опираясь о плечо Любаши, Татьяна начала рассказывать невозмутимо и подробно, без обычных попыток острить.
Та,
сидя в
кресле деревянно прямо, точно бедная родственница, смотрела в угол, где шубы
на вешалке казались безголовыми стражами.
— Да, конечно! Да, да, — согласился Самгин и, возвратясь к Варваре, увидал: она
сидит на полу, упираясь в него руками, прислонясь спиною к сиденью
кресла и высоко закинув голову.
Снимок — мутный, не сразу можно было разобрать, что
на нем — часть улицы, два каменных домика, рамы окон поломаны, стекла выбиты, с крыльца
на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино с оторванной крышкой, поперек улицы — срубленное дерево, клен или каштан, перед деревом — костер, из него торчит крышка пианино, а пред костром, в большом, вольтеровском
кресле, поставив ноги
на пишущую машинку, а винтовку между ног,
сидит и смотрит в огонь русский солдат.
В этом настроении обиды за себя и
на людей, в настроении озлобленной скорби, которую размышление не могло ни исчерпать, ни погасить, он пришел домой, зажег лампу, сел в угол в
кресло подальше от нее и долго
сидел в сумраке, готовясь к чему-то.
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного
на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну ногу
на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в
кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате
сидел в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в комнату — и вдруг сиянье исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно
на одном месте: в его
кресле сидел Тарантьев.
А барин
сидит в
кресле, и лица
на нем нет. Захар посмотрел
на него с разинутым ртом.
Она вздрогнула и онемела
на месте. Потом машинально опустилась в
кресло и, наклонив голову, не поднимая глаз,
сидела в мучительном положении. Ей хотелось бы быть в это время за сто верст от того места.
Штольц сел подле Ольги, которая
сидела одна, под лампой, поодаль от чайного стола, опершись спиной
на кресло, и мало занималась тем, что вокруг нее происходило.
На креслах в гостиной, в разных положениях,
сидят и сопят обитатели или обычные посетители дома.
Она надела
на седые волосы маленький простой чепчик;
на ней хорошо
сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с широким воротничком из старого пожелтевшего кружева.
На креслах в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.
Сама Бережкова, в шелковом платье, в чепце
на затылке и в шали,
сидела на диване. Около нее, полукружием в
креслах, по порядку
сидели гости.
И старческое бессилие пропадало, она шла опять. Проходила до вечера, просидела ночь у себя в
кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и шла опять с обрыва, к беседке, долго
сидела там
на развалившемся пороге, положив голову
на голые доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Он пошел к двери и оглянулся. Она
сидит неподвижно:
на лице только нетерпение, чтоб он ушел. Едва он вышел, она налила из графина в стакан воды, медленно выпила его и потом велела отложить карету. Она села в
кресло и задумалась, не шевелясь.
Бесконечное страдание и сострадание были в лице ее, когда она, восклицая, указывала
на несчастного. Он
сидел в
кресле, закрыв лицо руками. И она была права: это был человек в белой горячке и безответственный; и, может быть, еще три дня тому уже безответственный. Его в то же утро положили в больницу, а к вечеру у него уже было воспаление в мозгу.
Версилов
сидел на диване перед столом, а барон в
креслах сбоку.
«Но это даром не проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые
сидят по углам, не сходя с
кресел, или таскаются с одних минеральных вод
на другие».
Они садились
на кресла и обе ноги клали
на стол (их манера
сидеть), требовали себе чаю и молчали.