Неточные совпадения
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и
в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет
сидеть за него
в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Прогулку сделали они недалекую: именно, перешли только на другую сторону улицы, к дому, бывшему насупротив
гостиницы, и вошли
в низенькую стеклянную закоптившуюся дверь, приводившую почти
в подвал, где уже
сидело за деревянными столами много всяких: и бривших и не бривших бороды, и
в нагольных тулупах и просто
в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели.
Город Марины тоже встретил его оттепелью,
в воздухе разлита была какая-то сыворотка, с крыш лениво падали крупные капли; каждая из них, казалось, хочет попасть на мокрую проволоку телеграфа, и это раздражало, как раздражает запонка или пуговица, не желающая застегнуться. Он
сидел у окна,
в том же пошленьком номере
гостиницы, следил, как сквозь мутный воздух падают стеклянные капли, и вспоминал встречу с Мариной. Было
в этой встрече нечто слишком деловитое и обидное.
«Надо решительно объясниться с нею», — додумался он и вечером, тоже демонстративно, не пошел
в гостиницу, а явился утром, но Алина сказала ему, что Лидия уехала
в Троице-Сергиевскую лавру. Пышно одетая
в шелк, Алина
сидела перед зеркалом, подпиливая ногти, и небрежненьким тоном говорила...
Он продолжал шагать и через полчаса
сидел у себя
в гостинице, разбирая бумаги
в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился
в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег
в постель с книгой Мережковского «Не мир, но меч».
В конце зимы он поехал
в Москву, выиграл
в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать
в гостиницу и,
сидя там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с того дня, когда он
сидел в этом же зале с Лютовым и Алиной, слушая, как Шаляпин поет «Дубинушку». И еще раз показалось невероятным, что такое множество событий и впечатлений уложилось
в отрезок времени — столь ничтожный.
Одно яйцо он положил мимо кармана и топтал его, под подошвой грязного сапога чмокала яичница. Пред
гостиницей «Москва с но» на обломанной вывеске
сидели голуби, заглядывая
в окошко,
в нем стоял черноусый человек без пиджака и, посвистывая, озабоченно нахмурясь, рассматривал, растягивал голубые подтяжки. Старушка с ласковым лицом, толкая пред собою колясочку,
в которой шевелились, ловя воздух, игрушечные, розовые ручки, старушка, задев Клима колесом коляски, сердито крикнула...
На веранде одного дома
сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы поехали
в гостиницу — маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и остался. Вечер был тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
Над самой
гостиницей и над садом веяли флаги; студенты
сидели за столами под обстриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов;
в стороне,
в беседке из плюща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пивом.
Он остановился невдалеке,
в какой-то
гостинице, и долго
сидел у открытого окна.
Князь занимал один из больших нумеров
в гостинице Демут.
В одно утро он, сверх обыкновения не одетый, а
в спальном шелковом халате,
сидел перед письменным столом и что-то высчитывал. Греясь у камина, стоял другой господин,
в пальто, рыжий, с птичьей, одутловатой физиономией, довольно неуклюжий и сразу дававший узнать
в себе иностранца.
Марья Николаевна не ошиблась. Когда она вместе с Саниным вернулась
в гостиницу — «благоверный», или «пышка»,
сидел уже, с неизменной феской на голове, перед накрытым столом.
Сидя третий день
в номере «Европейской
гостиницы», я уже кончал описание поездки, но вспомнил о цепях Стеньки Разина, и тут же пришло на память, что где-то
в станице под Новочеркасском живет известный педагог, знающий много о Разине, что зовут его Иван Иванович, а фамилию его и название станицы забыл.
— Служил, батушка, отец протоиерей, по разумению своему служил.
В Москву и
в Питер покойница езжали, никогда горничных с собою не брали. Терпеть женской прислуги
в дороге не могли. Изволят, бывало, говорить: «Все эти Милитрисы Кирбитьевны квохчут, да
в гостиницах по коридорам расхаживают, да знакомятся, а Николаша, говорят, у меня как заяц
в угле
сидит». Они ведь меня за мужчину вовсе не почитали, а все: заяц.
— Клянусь… — начал он, но я уже встал. Не знаю, продолжал он
сидеть на ступенях подъезда или ушел
в кабак. Я оставил его
в переулке и вышел на площадь, где у стола около памятника не застал никого из прежней компании. Я спросил Кука, на что получил указание, что Кук просил меня идти к нему
в гостиницу.
К ночи он проехал мимо Касселя. Вместе с темнотой тоска несносная коршуном на него спустилась, и он заплакал, забившись
в угол вагона. Долго текли его слезы, не облегчая сердца, но как-то едко и горестно терзая его; а
в то же время
в одной из
гостиниц Касселя, на постели,
в жару горячки, лежала Татьяна; Капитолина Марковна
сидела возле нее.
Князь
сидел в Петербурге
в том же самом номере
гостиницы «Париж»,
в котором мы некогда
в первый раз с ним встретились.
Приехал я сюда часов
в двенадцать дня и остановился
в гостинице, недалеко от собора.
В вагоне меня укачало, продуло сквозняками, и теперь я
сижу на кровати, держусь за голову и жду tic’a. Надо бы сегодня же поехать к знакомым профессорам, да нет охоты и силы.
— Служил, батушка, отец протоиерей, по разумению своему угождал и берег их.
В Москву и
в Питер покойница езжали, никогда горничных с собою не брали. Терпеть женской прислуги
в дороге не могли. Изволят, бывало, говорить: «Все эти Милитрисы Кирбитьевны квохчут да
в гостиницах по коридорам расхаживают, а Николаша, говорят, у меня, как заяц,
в углу
сидит». Оне ведь меня за мужчину вовсе не почитали, а все, бывало, заяц.
— Прошу не швыряться чужими вещами, которые вы украли! — закричал Михаленко страшным голосом и быстро сел на кровати. Глаз его еще больше вылез из орбиты, а дряблые щеки запрыгали. — Вы мерзавец! Я знаю вас, вам не
в первый раз присваивать чужое. Вы
в Перми свели из
гостиницы чужую собаку и
сидели за это
в тюрьме. Арестант вы!
Вот
в этом-то городке,
в конце января, непогожим метелистым вечером я
сидел за письменным столом
в гостинице «Орел», или по-тамошнему «Тараканья щель», где я был единственным постояльцем.
Итак, я
сижу в Петербургской
гостинице уже девятый день. Вопли души совершенно истощили мое портмоне. Хозяин — мрачный, заспанный, лохматый хохол с лицом убийцы — уже давно не верит ни одному моему слову. Я ему показываю некоторые письма и бумаги, из которых он мог бы и т. д., но он пренебрежительно отворачивает лицо и сопит. Под конец мне приносят обедать, точно Ивану Александровичу Хлестакову: «Хозяин сказал, что это
в последний раз…»
Прошло с этой встречи два или три дня, я было уже про этого господина и позабыл, но мне довелось опять его встретить и ближе с ним ознакомиться. Дело было
в одной из лучших
гостиниц за обедом; сел я обедать и вижу, неподалеку
сидит мой образцовый хозяин с каким-то солидным человеком, несомненно русского и даже несомненно торгового телосложения. Оба едят хорошо, а еще лучше того запивают.
Сидя в лодке, потом пробираясь пешком к
гостинице, все рассчитывал, скоро ли приедет Меркулов…
— Ничего, дело не плохое, — отвечал Смолокуров. — Тут главное дело — охота. Закажи ты
в любой
гостинице стерляжью уху хоть
в сорок рублев, ни приятности, ни вкуса такого не будет. Главное дело охота… Вот бы теперь, мы
сидим здесь на бережку, — продолжал благодушествовать Смолокуров, —
сидим в своей компании, и семейства наши при нас — тихо, приятно всем… Чего же еще?
На другой день, а это было как раз
в то утро, когда Никита Федорович впервые приехал к невесте,
в грустном безмолвье,
в сердечной кручине
сидела, пригорюнясь, одинокая Дуня. Вдруг слышит — кто-то тревожно кричит
в коридоре, кто-то бежит, хлопают двери, поднялась беготня… Не пожар ли, не горит ли
гостиница?.. Нет… «Задавили, задавили!» — кричат… И все вдруг стихло.
Тот понял и сейчас же распорядился, чтобы была подана коляска. Глафиру Васильевну вывели, усадили среди подушек, укутали ей ноги пледом и повезли, куда попало, по освещенной луной Москве. Рядом с нею
сидела горничная из
гостиницы, а на передней лавочке — Горданов. Они ездили долго, пока больная почувствовала усталость и позыв ко сну; тогда они вернулись, и Глафира тотчас же легла
в постель. Девушка легла у нее
в ногах на диванчике.
В обеденном зале Бубликовской
гостиницы рядами стояли скамейки,
в глубине была сооружена сцена с занавесом; и надпись на нем: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Густо валила публика, — деревенские, больше молодежь, пограничники-солдаты. Капралов, взволнованный и радостный, распоряжался. Катю он провел
в первый ряд, где уже
сидело начальство, — Ханов, Гребенкин, Глухарь, все с женами своими. Но Катя отказалась и села
в глубине залы, вместе с Конкордией Дмитриевной. Ей было интересно быть
в гуще зрителей.
Катя пошла вместе с отцом.
В сельском правлении собралось много дачников.
Сидели неподвижно, с широко открытыми глазами, и изредка перекидывались словами. Были тут и ласково улыбающийся Агапов, и маленький, как будто из шаров составленный, владелец
гостиницы Бубликов.
В углу
сидел семидесятилетний о. Воздвиженский, с темным лицом, и тяжело, с хрипом дышал. Афанасий Ханов, бледный и взволнованный, то входил
в комнату, то выходил.
Студентов
в театрах я как-то не замечал; но на улицах видал много, особенно на Тверской, и раз
в бильярдной нашей
гостиницы сидел нарочно целый час, пока там играли два студента. Они прошли туда задним ходом, потому что посещение трактиров было стеснено. Оба были франтоваты, уже очень взрослые, барского тона, при шпагах.
Все это князь Гарин рассказывал с мельчайшими подробностями, как
в номере
гостиницы, так и
сидя уже
в вагоне железной дороги, уносившей их
в Петербург.
Он
сидел с дворником Капитоном
в своей каморке. Барин сегодня проснулся рано, мог перейти с кровати
в кресло и после чая читает газету. Доктор будет около полудня.
В доме стоит опять тишина, со вчерашнего дня, когда француженок перевезли
в гостиницу.