Неточные совпадения
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела
подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее
сестра Долли с детьми.
Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не
поднимались обнять их: не могли. Мать и
сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке.
Обыкновенно у нас
поднимались около восьми часов, то есть я, мать и
сестра; Версилов нежился до половины десятого.
Эта тетка, знаешь, сама самовластная, это ведь родная
сестра московской той генеральши, она поднимала еще больше той нос, да муж был уличен в казнокрадстве, лишился всего, и имения, и всего, и гордая супруга вдруг понизила тон, да с тех пор и не
поднялась.
Духовный брат Конон просыпается. Ему так и хочется обругать, а то и побить духовную
сестру, да рука не
поднимается: жаль тоже бабенку. Очень уж сумлительна стала. Да и то сказать, хоть кого боязнь возьмет в этакую ночь. Эх, только бы малость Глеб подрос, а тогда скатертью дорога на все четыре стороны.
Поднялся в доме шум и гвалт, повскакали дочери из-за пялец своих, а вышивали они серебром и золотом ширинки шелковые; почали они отца целовать, миловать и разными ласковыми именами называть, и две старшие
сестры лебезят пуще меньшой
сестры.
Николай торопливо снял очки, снова надел их и пристально взглянул в лицо
сестры. Смущенное молчание встревожило Власову, она виновато
поднялась со стула, желая что-то сказать им, но Софья дотронулась до ее руки и тихонько попросила...
Навстречу ему
поднялся и вышел его зять, Иван Александрович Мажанов, муж его старшей
сестры, Сони.
Лариса глянула на нее, подмигнула ей, и Валерии вдруг стало весело и забавно. Лариса
поднялась, пошевелила плечами, — и в миг все четыре
сестры закружились в неистовом радении, внезапно объятые шальною пошавою, горланя за Дарьею глупые слова новых да новых частушек, одна другой нелепее и бойчее.
Сестры были молоды, красивы, голоса их звучали звонко и дико — ведьмы на Лысой горе позавидовали бы этому хороводу.
Сестры взволнованно
поднялись и все разом заговорили и засмеялись.
— Ты, стерва! Пошла прочь! Другой бы тебе за это голову расколол… А ты знаешь, что я смирен с вами и не
поднимается рука у меня на вашу
сестру… Выгоните ее к черту!
— Пощади нас! — сказала
сестра,
поднимаясь. — Отец в страшном горе, а я больна, схожу с ума. Что с тобою будет? — спрашивала она, рыдая и протягивая ко мне руки. — Прошу тебя, умоляю, именем нашей покойной мамы прошу: иди опять на службу!
И вот, когда наступила ночь и луна
поднялась над Силоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной синевой теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо в доме.
Сестра ровно дышала у стены, на полу. Только снаружи, в придорожных кустах, сухо и страстно кричали цикады, и кровь толчками шумела в ушах. Решетка окна, вырисованная лунным светом, четко и косо лежала на полу.
Но при первом ее появлении на воздух пламя
поднялось выше ее головы, и она, закрывши руками лицо и крикнув
сестре...
По небу весело бежали далекие облачка; солнце точно смеялось и все кругом топило своим животворящим светом, заставлявшим
подниматься кверху каждую былинку; Мухоедов целую дорогу был необыкновенно весел: пел, рассказывал анекдоты, в лицах изображал Муфеля, «
сестер», Фатевну — словом, дурачился, как школьник, убежавший из школы.
— Посмотрим! — сказал Ипполит Сергеевич и довольно потёр руки. Ему было приятно узнать, зачем он нужен
сестре, — он не любил ничего неясного и неопределённого. Он заботился прежде всего о сохранении внутреннего равновесия, и, если нечто неясное нарушало это равновесие, — в душе его
поднималось смутное беспокойство и раздражение, тревожно побуждавшее его поскорее объяснить это непонятное, уложить его в рамки своего миропонимания.
Тихой радостью вспыхнула Дуня, нежный румянец по снежным ланитам потоком разлился. Дóроги были ей похвалы Аграфены Петровны. С детства любила ее, как родную
сестру, в возраст придя, стала ее всей душой уважать и каждое слово ее высоко ценила. Не сказала ни слова в ответ, но, быстро с места
поднявшись, живо, стремительно бросилась к Груне и, крепко руками обвив ее шею, молча прильнула к устам ее маленьким аленьким ротиком.
Затем во все то время, как
сестра его портила, поправляла, и опять портила, и снова поправляла свое общественное положение, он
поднимался по службе, схоронил мать и отца, благословивших его у своего гроба; женился на состоятельной девушке из хорошей семьи и, метя в сладких мечтах со временем в министры, шел верною дорогой новейших карьеристов, то есть заседал в двадцати комитетах, отличался искусством слагать фразы и блистал проповедью прогресса и гуманности, доводящею до сонной одури.
Павла Захаровна не договорила и махнула рукой.
Сестра ее поняла намек, и ей стало жаль Санечку — как бы Павла чего-нибудь не"бацнула"по своей ехидности. Она грузно
поднялась, подошла к ней, обняла ее и начала гладить по головке.
Сейчас же недовольство, похожее на нытье зубов,
поднялось у него на сердце. То, что и как ему говорила Серафима, по поводу этого письма Калерии, ее тон, выражение насчет матери — оставили в нем тошный осадок и напомнили уже не в первый раз тайное участие в ее поступке с двоюродной
сестрой.
Когда мне рассказали все, я подошел и поцеловал его руку, бледную, вялую руку, которая никогда уже больше не
поднимется для удара, — и никого это особенно не удивило. Только молоденькая
сестра его улыбнулась мне глазами и потом так ухаживала за мной, как будто я был ее жених и она любила меня больше всех на свете. Так ухаживала, что я чуть не рассказал ей о своих темных и пустых комнатах, в которых я хуже, чем один, — подлое сердце, никогда не теряющее надежды… И устроила так, что мы остались вдвоем.
С позиций
сестре Каменевой передали известие, что ее муж, артиллерийский офицер, смертельно ранен: он
поднялся на наблюдательную вышку, его пенсне сверкнуло на солнце, и меткая пуля пробила ему голову. У Каменевой имелся собственный шарабан и лошадь. Она поспешно уехала на позиции.
Во всем полку
поднялся переполох, офицеры смотрели в щелки дверей, чтоб увидеть
сестру.
Лизавета Петровна
поднялась опять на ноги. Вчера были мы с ней вместе в одной камере. Никогда еще не выливала она так страстно и трогательно прекрасной души своей перед заблудшими
сестрами. Все девушки, какие были в камере, собрались к одной кровати, жадно слушали и потом тихо и долго плакали.
Наступил канун дня, назначенного для свидания с братом. Семья, отужинав, стала ложиться спать.
Сестра с мужем ушла на свою половину. Петр остался с отцом с глазу на глаз. Старик было тоже
поднялся с лавки. «Погоди, отец, поговорить надо», — остановил его сын, не вставая с места.
Но тут перед её внутренним взором выплыли хорошо знакомые и дорогие личики Маши и Сережи, ради которых она, Даша, должна принести себя в жертву, должна смириться и в тяжелом труде зарабатывать свой хлеб, чтобы дать возможность
подняться на ноги своим юным
сестре и брату.
— Да, ты Франсуаза!
сестра! — проговорил он. И вдруг рыдания, тяжелые рыдания мужчины, похожие на икоту пьяницы,
поднялись в его горле. Он отпустил ее голову, ударил по столу так, что стаканы опрокинулись и разлетелись вдребезги, и закричал диким голосом.