Неточные совпадения
"В первый раз сегодня я понял, —
писал он по этому случаю Пфейферше, — что значит слова: всладце уязви мя, которые вы сказали мне при первом свидании, дорогая
сестра моя по духу!
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов
писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше взять неоткудова. Другое письмо было от
сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
— Так вы жену мою увидите. Я
писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то, не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать
сестер. Я вам говорил?
Борис. Кабы я один, так бы ничего! Я бы бросил все да уехал. А то
сестру жаль. Он было и ее выписывал, да матушкины родные не пустили,
написали, что больна. Какова бы ей здесь жизнь была — и представить страшно.
— Спасибо за комплимент, внучек: давно я не слыхала — какая тут красота! Вон на кого полюбуйся — на
сестер! Скажу тебе на ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко от него нет. Особенно другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я
писала, дочь откупщика?
— Верю, верю, бабушка! Ну так вот что: пошлите за чиновником в палату и велите
написать бумагу: дом, вещи, землю, все уступаю я милым моим
сестрам, Верочке и Марфеньке, в приданое…
«Леонтий, бабушка! — мечтал он, — красавицы троюродные
сестры, Верочка и Марфенька! Волга с прибрежьем, дремлющая, блаженная тишь, где не живут, а растут люди и тихо вянут, где ни бурных страстей с тонкими, ядовитыми наслаждениями, ни мучительных вопросов, никакого движения мысли, воли — там я сосредоточусь, разберу материалы и
напишу роман. Теперь только закончу как-нибудь портрет Софьи, распрощаюсь с ней — и dahin, dahin! [туда, туда! (нем.)]»
Имя
сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое чувство казалось холодным. Любовь ее видна из каждой строки ее писем, но мне уж и этого мало, мне нужно не только любовь, но и самое слово, и вот я
пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь ли ты, что чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь ли ты, что чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
Как дорога мне была уже тогда моя
сестра и как беспрерывно в моем уме, видно из того, что я
писал к ней из Нижнего, из Казани и на другой день после приезда в Пермь.
Тюфяев был в открытой связи с
сестрой одного бедного чиновника. Над братом смеялись, брат хотел разорвать эту связь, грозился доносом, хотел
писать в Петербург, словом, шумел и беспокоился до того, что его однажды полиция схватила и представила как сумасшедшего для освидетельствования в губернское правление.
За несколько часов до отъезда я еще
пишу и
пишу к тебе — к тебе будет последний звук отъезжающего. Тяжело чувство разлуки, и разлуки невольной, но такова судьба, которой я отдался; она влечет меня, и я покоряюсь. Когда ж мы увидимся? Где? Все это темно, но ярко воспоминание твоей дружбы, изгнанник никогда не забудет свою прелестную
сестру.
Раз весною 1834 года пришел я утром к Вадиму, ни его не было дома, ни его братьев и
сестер. Я взошел наверх в небольшую комнату его и сел
писать.
Две старших
сестры, ни с кем не советуясь,
пишут просьбу Николаю, рассказывают о положении семьи, просят пересмотр дела и возвращение именья.
Утром Матвей подал мне записку. Я почти не спал всю ночь, с волнением распечатал я ее дрожащей рукой. Она
писала кротко, благородно и глубоко печально; цветы моего красноречия не скрыли аспика, [аспида (от фр. aspic).] в ее примирительных словах слышался затаенный стон слабой груди, крик боли, подавленный чрезвычайным усилием. Она благословляла меня на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natalie
сестрой и протягивала нам руку на забвение прошедшего и на будущую дружбу — как будто она была виновата!
Сейчас
написал я к полковнику письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная
сестра.
Благоразумнее других оказалась Харитина, удерживавшая
сестер от открытого скандала. Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией, да и прежде была любимою тятенькиной дочерью. Затем явилось предположение, что именно она переедет к отцу и заберет в руки все тятенькино хозяйство, а тогда
пиши пропало. От Харитины все сбудется… Да и Харитон Артемьич оказывал ей явное предпочтение. Особенно рвала и метала писариха Анна, соединившаяся на этот случай с «полуштофовой женой».
«
Напишите мне что-нибудь в альбом моей
сестры, на память», — произнес я, робея, потому что он был очень расстроен и мрачен.
На другой день Иван Петрович
написал язвительно холодное и учтивое письмо Петру Андреичу, а сам отправился в деревню, где жил его троюродный брат Дмитрий Пестов, с своею
сестрой, уже знакомою читателям, Марфой Тимофеевной.
Я ей уже
писал, что посылаю ей здоровье и труды от брата, который счастлив тем, что новая его
сестра считает его благодетелем, между тем как он сознает, что она ему благодетельствует.
Пушкин просит живописца
написать портрет К. П. Бакуниной,
сестры нашего товарища. Эти стихи — выражение не одного только его страдавшего тогда сердечка!.. [Посвящено Е. П. Бакуниной (1815), обращено к А. Д. Илличевскому, недурно рисовавшему. В изд. АН СССР 1-я строка так: «Дитя Харит и вображенья». Страдало также сердечко Пущина. Об этом — в первоначальной редакции пушкинского «19 октября», 1825: «Как мы впервой все трое полюбили».]
…
Сестра Annette мне
пишет, что надобно по последней выходке Лунина думать, что он сумасшедший…
Менделеев вразумлен. Он часто
пишет с Колывани к своей
сестре. Доволен своим местом и понимает, что сам (независимо от вашего покровительства) должен устраивать свою службу.
С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка: с христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они вам уже
писали из Оёка, где прозимуют без сомнения, хотя, может быть, и выйдет им новое назначение в здешние края.
Сестра мне
пишет, что Потемкиной обещано поместить их в Тобольск. Не понимаю, почему это не вышло в одно время с моим назначением.
Нарышкин с женой гостил у нас на даче трое суток, был у
сестры в Новгороде и оттуда ко мне
написал…
Не знаю, как тебе высказать всю мою признательность за твою дружбу к моим
сестрам. Я бы желал, чтоб ты, как Борис, поселился в нашем доме. Впрочем, вероятно, у тебя казенная теперь квартира. Я спокойнее здесь, когда знаю, что они окружены лицейскими старого чекана. Обними нашего директора почтенного. Скоро буду к нему
писать. Теперь не удастся. Фонвизины у меня — заранее не поболтал на бумаге, а при них болтовня и хлопоты хозяина, радующегося добрым гостям. Об них поговорю с Николаем.
…Вы меня спрашиваете о действии воды. Оставим этот вопрос до свидания. Довольно, что мое здоровье теперь очень хорошо: воды ли, или путешествие это сделали — все равно. Главное дело в том, что результат удовлетворительный… Если б я к вам
писал официально, я бы только и говорил о водах, как это делаю в письмах к
сестре, но тут эта статья лишняя…
Писал к
сестре, не знаю, успеет ли она это устроить.
Между тем отвсюду
пишут и воображают, что я уже в дороге.
Сестра говорит, что всякий день думает — пришлет Николай сказать, что я у него на даче их жду.
Все наши билеты,
пишет сестра, остались пустыми.
Бедный Вильгельм
написал целый ящик стихов, который я отправил в Екатеринбург к его
сестре.
Писем Пушкина к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги остались в Воронежской губернии,
напишу к
сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]
Пишу к Горчакову; письмо мое доставит ему
сестра моя.
Назначение Тобольска с общего нашего согласия с Оболенским и по желанию
сестры Annette, которая, узнавши от меня, что Басаргин перебирается в Курган,
пишет мне, чтоб я окончательно просился в губернский город.
Сестры с тою же неисчерпаемой любовью
пишут ко мне… Бароцци с женой Михаилы отправились купаться в Гельсингфорс. Михайло с одной
сестрой Варей остался на бесконечных постройках своих.
Она видела, что у матери и
сестер есть предубеждение против всех ее прежних привязанностей, и
писала Гловацкой: «Ты, Женька, не подумай, что я тебя разлюбила!
Через неделю, когда доктор очень уж стал опасаться за жизнь больного, она расспросила людей, кто у Павла Михайлыча ближайшие родственники, — и когда ей сказали, что у него всего только и есть
сестра — генеральша Эйсмонд, а Симонов, всегда обыкновенно отвозивший письма на почту, сказал ей адрес Марьи Николаевны, Катишь не преминула сейчас же
написать ей письмо и изложила его весьма ловко.
— Сегодня же извольте, сейчас
написать, — приказывала Катишь, — и кроме того: отсюда
сестер милосердия вызывают в Севастополь, — попросите губернатора, чтобы он определил меня туда; я желаю идти.
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими, сел и
написал им, брату и
сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой товарищ, с которым я еду».
— Сейчас я от
сестры письмо получил, — сказал он, — она
пишет, что будет так добра — приедет гостить к нам.
По всему было заметно, что Илариону Захаревскому тяжело было слышать эти слова брата и стыдно меня; он переменил разговор и стал расспрашивать меня об деревне моей и, между прочим, объявил мне, что ему
писала обо мне
сестра его, очень милая девушка, с которой, действительно, я встречался несколько раз; а инженер в это время распорядился ужином и в своей маленькой, но прелестной столовой угостил нас отличными стерлядями и шампанским.
— Если б вы знали, как я вас люблю! — проговорила она плача. — Будем
сестрами, будем всегда
писать друг другу… а я вас буду вечно любить… я вас буду так любить, так любить…
Насчет того дела, про которое вы секретно
пишете, и у нас прошли было слухи, и мы очень этому возрадовались, а сестры-старухи даже прослезились все, что древнее благочестие не токмо не изведется, но паче солнца воссиять должно.
Кому какое дело, что он
сестру ограбил или в свою пользу духовное завещание
написал?
Да и теоретически заняться этим вопросом, то есть разговаривать или
писать об нем, — тоже дело неподходящее, потому что для этого нужно выполнить множество подготовительных работ по вопросам о Кузькиной
сестре, о бараньем роге, о Макаре, телят не гоняющем, об истинном значении слова «фюить» и т. п.
В ближайшую субботу он идет в отпуск к замужней
сестре Соне, живущей за Москвой-рекой, в Мамонтовском подворье. В пустой аптекарский пузырек выжимает он сок от целого лимона и новым пером номер 86
пишет довольно скромное послание, за которым, однако, кажется юнкеру, нельзя не прочитать пламенной и преданной любви...
Вот именно об этом желтолицем и так мило сумбурном поэте думал Александров, когда так торжественно обещал Оленьке Синельниковой, на свадьбе ее
сестры,
написать замечательное сочинение, которое будет напечатано и печатно посвящено ей, новой царице его исстрадавшейся души.
— А вы знаете, Диодор Иванович, наш Алеша ведь тоже немножко поэт, премиленькие стишки
пишет. Я хоть и
сестра, но с удовольствием их читаю. Попросите-ка его что-нибудь продекламировать вслух.
— И позвольте, — заметил он наконец, — вы всё
пишете о «фамильном позоре». Какой же позор для вас в том, что ваша
сестра в законном браке со Ставрогиным?
— Ему можно
написать, чтобы он не приезжал! — успокоила Сусанна и в этом отношении
сестру.
— Это бы очень было хорошо, — подхватила Муза Николаевна, — но я не знаю ни того, куда
писать сестре, ни того, когда она приедет сюда.