Неточные совпадения
Две старших
сестры, ни с кем не советуясь,
пишут просьбу Николаю, рассказывают о положении семьи, просят пересмотр дела и возвращение именья.
Раз весною 1834 года пришел я утром к Вадиму, ни его не было дома, ни его братьев и
сестер. Я взошел наверх в небольшую комнату его и сел
писать.
Тюфяев был в открытой связи с
сестрой одного бедного чиновника. Над братом смеялись, брат хотел разорвать эту связь, грозился доносом, хотел
писать в Петербург, словом, шумел и беспокоился до того, что его однажды полиция схватила и представила как сумасшедшего для освидетельствования в губернское правление.
Как дорога мне была уже тогда моя
сестра и как беспрерывно в моем уме, видно из того, что я
писал к ней из Нижнего, из Казани и на другой день после приезда в Пермь.
Имя
сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое чувство казалось холодным. Любовь ее видна из каждой строки ее писем, но мне уж и этого мало, мне нужно не только любовь, но и самое слово, и вот я
пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь ли ты, что чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь ли ты, что чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
Утром Матвей подал мне записку. Я почти не спал всю ночь, с волнением распечатал я ее дрожащей рукой. Она
писала кротко, благородно и глубоко печально; цветы моего красноречия не скрыли аспика, [аспида (от фр. aspic).] в ее примирительных словах слышался затаенный стон слабой груди, крик боли, подавленный чрезвычайным усилием. Она благословляла меня на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natalie
сестрой и протягивала нам руку на забвение прошедшего и на будущую дружбу — как будто она была виновата!
Сейчас
написал я к полковнику письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная
сестра.
За несколько часов до отъезда я еще
пишу и
пишу к тебе — к тебе будет последний звук отъезжающего. Тяжело чувство разлуки, и разлуки невольной, но такова судьба, которой я отдался; она влечет меня, и я покоряюсь. Когда ж мы увидимся? Где? Все это темно, но ярко воспоминание твоей дружбы, изгнанник никогда не забудет свою прелестную
сестру.
Сестра пишет, что в июне обещают перевести нас в Тобольск. Значит, в июле мы увидимся. С горестью пожмите руку доброму Матвею Ивановичу. Письмо Волконского сегодня посылаю в Тобольск. Туда, кажется, никто не писал. Адресую Бобрищеву-Пушкину. Мне вдруг попалась эта весть, так что почти не верится.
— Вовсе этого не может быть, — возразил Бахарев. —
Сестра пишет, что оне выедут тотчас после обеда; значит, уж если считать самое позднее, так это будет часа в четыре, в пять. Тут около пятидесяти верст; ну, пять часов проедут и будут.
Возвращаясь с работы, я часто находил у себя записки, короткие и тревожные, в которых
сестра писала мне об отце: то он был за обедом как-то особенно задумчив и ничего не ел, то пошатнулся, то заперся у себя и долго не выходил.
Неточные совпадения
"В первый раз сегодня я понял, —
писал он по этому случаю Пфейферше, — что значит слова: всладце уязви мя, которые вы сказали мне при первом свидании, дорогая
сестра моя по духу!
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов
писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше взять неоткудова. Другое письмо было от
сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
— Так вы жену мою увидите. Я
писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то, не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать
сестер. Я вам говорил?
Борис. Кабы я один, так бы ничего! Я бы бросил все да уехал. А то
сестру жаль. Он было и ее выписывал, да матушкины родные не пустили,
написали, что больна. Какова бы ей здесь жизнь была — и представить страшно.
— Спасибо за комплимент, внучек: давно я не слыхала — какая тут красота! Вон на кого полюбуйся — на
сестер! Скажу тебе на ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко от него нет. Особенно другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я
писала, дочь откупщика?