Неточные совпадения
— А знаешь ли, что ты нынче ее ужасно
рассердил? Она нашла, что это неслыханная дерзость; я насилу мог ее уверить, что ты так хорошо воспитан и так хорошо знаешь свет, что не мог иметь намерение ее оскорбить; она
говорит, что у тебя наглый взгляд, что ты, верно, о себе самого высокого мнения.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и
сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал
говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он
говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Паратов. Отец моей невесты — важный чиновный господин, старик строгий: он слышать не может о цыганах, о кутежах и о прочем; даже не любит, кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [
Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не знаю, зовет меня «ля
Серж», а не просто «
Серж». Умора!
Красивое лицо ее бледнело, брови опускались; вскинув тяжелую, пышно причесанную голову, она спокойно смотрела выше человека, который
рассердил ее, и
говорила что-нибудь коротенькое, простое.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не
рассердить меня, чтобы не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно, что даже я тогда не мог не заметить. Но я и сам ни за что уже не мог уйти; я все пил и
говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то испанский мотив; я чуть не расплакался.
— Брак? ярмо? предрассудок? Никогда! я запретила тебе
говорить мне такие глупости. Не
серди меня. Но…
Серж, милый
Серж! запрети ему! он тебя боится, — спаси ее!
Серж сказал, что очень рад вчерашнему случаю и проч., что у его жены есть племянница и проч., что его жена не
говорит по — русски и потому он переводчик.
— Вы не умеете исповедываться,
Серж, — любезно
говорит Алексей Петрович, — вы скажите, почему они хлопотали о деньгах, какие расходы их беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять?
— Да, конечно, я понимаю, к чему вы спрашиваете, —
говорит Серж, — но оставим этот предмет, обратимся к другой стороне их мыслей. Они также заботились о детях.
Серж сказал, что он совершенно согласен, но посмотрит, что она будет
говорить часа через три — четыре.
Каким образом Петровна видела звезды на
Серже, который еще и не имел их, да если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли, это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что не ошиблась и не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она видела их. Это мы знаем, что на нем их не было; но у него был такой вид, что с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, — она и увидела их; не шутя я вам
говорю: увидела.
— Не исповедуйтесь,
Серж, —
говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
—
Серж,
говорит по — французски ее мать? — было первое слово Жюли, когда она проснулась.
И когда, сообразивши все приметы в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки не
говорит по — французски, Жюли взяла с собою
Сержа переводчиком.
— Благодарю,
Серж. Карамзин — историк; Пушкин — знаю; эскимосы в Америке; русские — самоеды; да, самоеды, — но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я, господа, велю
Сержу все это
говорить мне, когда мы одни, или не в нашем обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки — моя страсть; я родилась быть m-me Сталь, господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся к вопросу: ее нога?
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы
Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
— Но, быть может, вам интересно будет выслушать мою исповедь, —
говорит Серж, неизвестно откуда взявшийся.
Я хорошо видел, что дед следит за мною умными и зоркими зелеными глазами, и боялся его. Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось, что дед злой; он со всеми
говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь
рассердить всякого.
— Я, брат, точно,
сердит.
Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не дело
говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе
говорю, дороги никуда не знают, без нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все сесть будет некуда.
— Да я уж вам
говорил, кузина, — вмешался
Серж, — что это и я могу сделать.
— И она
говорила мне еще, — продолжала Нелли, все более и более оживляясь и как будто желая возразить Николаю Сергеичу, но обращаясь к Анне Андреевне, — она мне
говорила, что дедушка на нее очень
сердит, и что она сама во всем перед ним виновата, и что нет у ней теперь на всей земле никого, кроме дедушки.
— Да не поймешь его. Сначала куда как
сердит был и суды-то треклял:"какие,
говорит, это праведные суды, это притоны разбойничьи!" — а нынче, слышь, надеяться начал. Все около своих бывших крестьян похаживает, лаской их донять хочет, литки с ними пьет."Мы,
говорит, все нынче на равной линии стоим; я вас не замаю, и вы меня не замайте". Все, значит, насчет потрав просит, чтоб потрав у него не делали.
Говоря это, он, кажется, трепетал от страха, чтобы не
рассердить очень своим отказом Клавскую.
—
Сердит становишься, Максимыч, —
говорит мне Жихарев, внимательно поглядывая на меня.
Старик
говорит все более лениво, и это очень раздражает. Мне кажется, что он стоит на кочке, а вокруг него — трясина.
Рассердить его нельзя, он недосягаем гневу или умеет глубоко прятать его.
Но Матвея огорчало и даже
сердило, что Дыма не просто
говорит, а как будто гримасничает и передразнивает кого-то: вытягивает нижнюю губу, жует, шипит, картавит…
Но последних слов уже не было слышно. Коляска, принятая дружно четверкою сильных коней, исчезла в облаках пыли. Подали и мой тарантас; я сел в него, и мы тотчас же проехали городишко. «Конечно, этот господин привирает, — подумал я, — он слишком
сердит и не может быть беспристрастным. Но опять-таки все, что он
говорил о дяде, очень замечательно. Вот уж два голоса согласны в том, что дядя любит эту девицу… Гм! Женюсь я иль нет?» В этот раз я крепко задумался.
Целую четверть часа о. Христофор стоял неподвижно лицом к востоку и шевелил губами, а Кузьмичов почти с ненавистью глядел на него и нетерпеливо пожимал плечами. Особенно его
сердило, когда о. Христофор после каждой «славы» втягивал в себя воздух, быстро крестился и намеренно громко, чтоб другие крестились,
говорил трижды...
Я тебе
говорю. (Привстает). Для меня ваши слезы ровно ничего не значат! Когда я захочу что-нибудь сделать по-своему, уж я поставлю на своем, никого в мире не послушаюсь! (Садится). И вперед знай, что упрямство твое ни к чему не поведет; только ты
рассердишь меня.
— Говорят-с! — отвечал барон, пожимая плечами. — В клубе один старичок, весьма почтенной наружности, во всеуслышание и с достоверностью рассказывал, что он сам был на обеде у отца Оглоблина, который тот давал для молодых и при этом он пояснил даже, что сначала отец был очень
сердит на сына за этот брак, но что потом простил его…
— Но ты только выслушай меня… выслушай несколько моих слов!.. — произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. — Я, как мать, буду
говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь князя, — прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя,
рассердил тебя, — прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
Ее не на шутку начинали
сердить эти злые отзывы Миклакова о князе. Положим, она сама очень хорошо знала и понимала, что князь дурно и, может быть, даже нечестно поступает против нее, но никак не желала, чтобы об этом
говорили посторонние.
— Не
серди ты меня, пожалуйста, этим «благородный человек»!.. Ты спроси, что о нем
говорят в Петербурге… Его считают там за первейшего плута в России, а у нас, слава богу, плутов довольно, и есть отличные!
— Не знаю, что ты хочешь! — сказал Самойленко, зевая. — Бедненькой по простоте захотелось
поговорить с тобой об умном, а ты уж заключение выводишь. Ты
сердит на него за что-то, ну и на нее за компанию. А она прекрасная женщина!
Фридрих Фридрихович и сегодня такой же русский человек, каким почитал себя целую жизнь. Даже сегодня, может быть, больше, чем прежде: он выписывает «Московские ведомости», очень
сердит на поляков, сочувствует русским в Галиции, трунит над гельсингфорсскими шведами, участвовал в подарке Комиссарову и
говорил две речи американцам. В театры он ездит, только когда дают Островского.
— Нет, не в первый. Он был еще два раза. Я не хотела
говорить вам, чтобы не
рассердить вас. Я просила его перестать ходить ко мне; я сказала, что мне тяжело видеть его. Он молча ушел и не был недели три. Сегодня он пришел рано и ждал, пока я оденусь.
Весь этот вечер он мало
говорил со мною, но в каждом слове его к Кате, к Соне, в каждом движении и взгляде его я видела любовь и не сомневалась в ней. Мне только досадно и жалко за него было, зачем он находит нужным еще таиться и притворяться холодным, когда все уже так ясно и когда так легко и просто можно бы было быть так невозможно счастливым. Но меня, как преступление, мучило то, что я спрыгнула к нему в сарай. Мне все казалось, что он перестанет уважать меня за это и
сердит на меня.
— Я уж ей
говорила,
Серж, по твоей просьбе; она
говорит, что все у нас будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она
говорит, что ты ветрен еще, в один год все промотаешь.
— Не
говорите вы мне, бога ради, про генерала и не заикайтесь про него, не
сердите хоть по крайней мере этим. Вы все налгали, совершенно-таки все налгали. Я сама его, милостивый государь, просила; он мне прямо сказал, что невозможно, потому что места у них дают тем, кто был по крайней мере год на испытании. Рассудили ли вы, ехав сюда, что вы делаете? Деревню оставили без всякого присмотра, а здесь — где мы вас поместим? Всего четыре комнаты: здесь я, а наверху дети.
— Она на тебя сердится,
Серж. Она
говорит, что ты обманщик и все неправду сказал, что у тебя есть состояние.
— Да тебе кто это,
Серж,
говорил?.. Папаша?
— Не знаю,
Серж; семьсот рублей очень много; мамаша беспрестанно мне
говорит, чтобы я берегла деньги, а тут скажет, что тебе на какие-нибудь пустяки дать столько денег.
— Напрасно! Все едино — долго не вытерпишь, — он тебя сломит… — Обняв колени руками, он дремотно закачался, продолжая чуть слышно и медленно: — Это я тебе хорошо
говорю — от души! Уходи, право… При тебе — хуже стало, больно
сердишь ты Семенова, а он на всех лезет. Гляди, — очень недовольны тобой, как бы не избили…
Раз как-то барыне донесли, что, дескоть, «Федька дурно про тея
говорит и хочет в городе жаловаться!» А Федька мужик был славной; вот она и приказала руки ему вывертывать на станке… а управитель был на него
сердит.
— Не надо, не надо… Идите… Ах, какой вы непослушный!.. Ступайте, вам
говорят. Но когда я, боясь на самом деле ее
рассердить, разжал свои пальцы, она вдруг удержала их и спросила...
— Ничего не сделаешь. Неужели вы думаете, что я не действовал? Я несколько раз затевал с ним историю и почти в глаза называл дураком, чтобы только
рассердить его и заставить перестать к нам ездить;
говорил, наконец, матери и самой Лиде — и все ничего.
— Я вас и не думаю
сердить, а только
говорю и всегда скажу, что выдать Лиду за этого человека — значит погубить ее.
— Что же вы себе думаете… Сидит бен-Бут, как Иов, и молится. Ну, может быть, плачет. Кто пришел к Иову, когда он сидел на навозе? Пришли к нему друзья и стали
говорить: «Видишь ты, что сделал над тобою бог?» А к Баве пришел царь Ирод… Царь Ирод думает себе: «Вот теперь Бава слепой, Бава
сердит на меня. Я узнаю от него правду». Прикинулся простым себе евреем и
говорит...
Матрена Матвевна, как мы уже знаем,
говорила очень скоро и кой-что пропускала, а суфлер, никак не успевавший за нею следить, когда она останавливалась на конце фразы, не желая, по своей аккуратности, ничего пропускать, подсказывал ей проговоренный монолог, от чего и выходила путаница, которая до того
рассердила Аполлоса Михайлыча, что он назвал суфлера дураком.
— Позвольте! Я писал не по личной неприязни к вам, а из чувства справедливости, — вздрагивая, проговорил учитель и, подняв тон, добавил, вспыхнув: — Вы не имеете никакого права
говорить, что я написал потому, что был
сердит…