Неточные совпадения
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные
дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в
серебряные ясные небеса.
Она жила на углу двух улиц в двухэтажном доме, угол его был срезан старенькой, облезлой часовней; в ней, перед аналоем, качалась монашенка, — над черной ее фигуркой, точно вырезанной из
дерева, дрожал рыжеватый огонек, спрятанный в
серебряную лампаду.
Дома огородников стояли далеко друг от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели
деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда унесли икону, в пустое небо, к
серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла
серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени
деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мирного уголка. Эти господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Любят они луну-кокетку, которая бы наряжалась в палевые облака да сквозила таинственно через ветви
дерев или сыпала снопы
серебряных лучей в глаза своим поклонникам.
Он не без смущения завидел дымок, вьющийся из труб родной кровли, раннюю, нежную зелень берез и лип, осеняющих этот приют, черепичную кровлю старого дома и блеснувшую между
деревьев и опять скрывшуюся за ними
серебряную полосу Волги. Оттуда, с берега, повеяла на него струя свежего, здорового воздуха, каким он давно не дышал.
Читаете, что люди, лошади, быки — здесь карлики, а куры и петухи — великаны;
деревья колоссальные, а между ними чуть-чуть журчат
серебряные нити ручейков да приятно шумят театральные каскады.
Они вынимали из-за пазухи свой табак, чубуки из пальмового
дерева с
серебряным мундштуком и трубочкой, величиной с половину самого маленького женского наперстка.
Больная лежала на большой кровати черного
дерева с
серебряными украшениями, под полосатым пологом из восточной шелковой материи.
И идут они, люди сказывают, до самых теплых морей, где живет птица Гамаюн сладкогласная, и с
дерев лист ни зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на
серебряных ветках, и живет всяк человек в довольстве и справедливости…
Маша остановилась и обернулась к нему лицом. Она стояла спиною к свету — и казалась вся черная, словно из темного
дерева вырезанная. Одни белки глаз выделялись
серебряными миндалинами, а сами глаза — зрачки — еще более потемнели.
Но вот послышался свист, от которого захолонуло у Петра внутри, и почудилось ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто
серебряные колокольчики;
деревья загремели сыпучею бранью…
Сквозь темно — и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила
серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри
дерев.
На красного
дерева переддиванном столе горели две восковые свечи в
серебряных подсвечниках, под которыми были подложены с стеклярусными краями бумажные коврики.
Внезапно другая сабля свистнула над головою князя. Матвей Хомяк прилетел господину на помощь. Завязался бой меж Хомяком и
Серебряным. Опричники напали с голыми саблями на князя, но
деревья и лом защитили Никиту Романовича, не дали всем вдруг окружить его.
Серебряный зашатался и прислонился к
дереву. Михеич смотрел на него горестно.
И Перстень исчез в кустах, уводя за собою коня. Разбойники один за другим пропали меж
деревьев, а царевич сам-друг с
Серебряным поехали к Слободе и вскоре встретились с отрядом конницы, которую вел Борис Годунов.
Надо мною звенит хвойный лес, отряхая с зеленых лап капли росы; в тени, под
деревьями, на узорных листьях папоротника сверкает
серебряной парчой иней утреннего заморозка. Порыжевшая трава примята дождями, склоненные к земле стебли неподвижны, но когда на них падает светлый луч — заметен легкий трепет в травах, быть может, последнее усилие жизни.
За окном сияло голубое небо, сверкали редкие звёзды лунной ночи и вздрагивала листва
деревьев, словно отряхая тяжёлый
серебряный блеск. Был слышен тихий шорох ночной жизни растений и трав.
Душистое мыло и одеколон, присланные мне из Москвы, пошли в дело. Через полчаса я стоял перед Гаршиным в розовой мужицкой рубахе, подпоясанной моим калмыцким ремнем с
серебряными бляшками, в новых, лилового цвета, — вкус моего Васьки — нанковых штанах и чисто вымытых сапогах с лакированными голенищами, от которых я так страдал в жару на Кукуевке при непрерывном солнцепеке. Старое белье я засунул в дупло
дерева.
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным
деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор — белый мрамор, добываемый на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось
серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам.
Накинул на плечи парусиновое пальто, взял подарок Алексея, палку с набалдашником —
серебряная птичья лапа держит малахитовый шар — и, выйдя за ворота, посмотрел из-под ладони к реке на холм, — там под
деревом лежал Илья в белой рубахе.
Раздуваемое Алексеем дело всё шире расползалось по песчаным холмам над рекою; они потеряли свою золотистую окраску, исчезал
серебряный блеск слюды, угасали острые искорки кварца, песок утаптывался; с каждым годом, вёснами, на нём всё обильнее разрастались, ярче зеленели сорные травы, на тропах уже подорожник прижимал свой лист; лопух развешивал большие уши; вокруг фабрики
деревья сада сеяли цветень; осенний лист, изгнивая, удобрял жиреющий песок.
Бассейн был у царя во дворце, восьмиугольный, прохладный бассейн из белого мрамора. Темно-зеленые малахитовые ступени спускались к его дну. Облицовка из египетской яшмы, снежно-белой с розовыми, чуть заметными прожилками, служила ему рамою. Лучшее черное
дерево пошло на отделку стен. Четыре львиные головы из розового сардоникса извергали тонкими струями воду в бассейн. Восемь
серебряных отполированных зеркал отличной сидонской работы, в рост человека, были вделаны в стены между легкими белыми колоннами.
Носильный одр сделал себе Соломон из лучшего кедрового
дерева, с
серебряными столпами, с золотыми локотниками в виде лежащих львов, с шатром из пурпуровой тирской ткани. Внутри же весь шатер был украшен золотым шитьем и драгоценными камнями — любовными дарами жен и дев иерусалимских. И когда стройные черные рабы проносили Соломона в дни великих празднеств среди народа, поистине был прекрасен царь, как лилия Саронской долины!
Дорога вилась между мелкою, частою порослью. Направо и налево подымались холмы. Чем далее, тем выше становились
деревья. Тайга густела. Она стояла безмолвная и полная тайны. Голые
деревья лиственниц были опушены
серебряным инеем. Мягкий свет сполоха, продираясь сквозь их вершины, ходил по ней, кое-где открывая то снежную полянку, то лежащие трупы разбитых лесных гигантов, запушенных снегом… Мгновение — и все опять тонуло во мраке, полном молчания и тайны.
Кое-где сквозь чащу
деревьев мелькали
серебряные нити лесных ручейков и болотец.
Открываю, вижу бритвенный прибор: двенадцать английских бритв,
серебряная мыльница, бритвенница, ящик черного
дерева, серебром кругом выложен.
Комната вся была оклеена сборными обоями: несколько полосок французских атласных, несколько хороших русских и, наконец, несколько дешевеньких; штукатурный потолок был весь расписан букетами, так что глазам было больно смотреть на него; в переднем углу стояла красного
дерева киота с образами и стол, на котором были нарисованы тарелки, а на них — разрезанные фрукты, а около —
серебряные ножи и вилки; лавок не было, их заменяли деревянные стулья, выкрашенные как будто бы под орех.
В лесах на севере в тот день первый оратай русской земли вспоминался, любимый сын Матери-Сырой Земли, богатырь, крестьянством излюбленный, Микула Селянинович, с его сошкой дорогá чёрна
дерева, с его гужиками шелкóвыми, с омешиком [Омéжь — сошник, лемех — часть сохи. Присóшек то же, что полица — железная лопаточка у сохи, служащая для отвалу земли.]
серебряным, с присóшками красна золота.
Тут и диковинные
деревья — золотые на них яблоки,
серебряные груши, и на листочках не капли росы, а все крупные алмазы…
Теперь, осенью, разумеется, не то: суровые ветры оборвали и разнесли по полям и оврагам убранство
деревьев, но и белое рубище, в которое облекла их приближающаяся зима, на каждого пало по-своему: снеговая пыль, едва кое-где мелкими точками севшая по гладким ветвям лип и отрогам дубов, сверкает
серебряною пронизью по сплетению ивы; кучами лежит она на грушах и яблонях, и длинною вожжей повисла вдоль густых, тонких прутьев плакучей березы.
Балаган, отданный в распоряжение труппе фокусника, стоял почти на конце квартала, и за ним сразу начинался большой старый парк, примыкавший к городу. Летом должно было быть чудно хорошо в этом парке, но теперь огромные сугробы снега сплошь покрыли его аллеи и дорожки.
Деревья стояли совсем
серебряные от инея, a над всей этой белой полосой темнело темное зимнее небо, осыпанное миллиардами звезд.
И опять заливаются
серебряные бубенцы. Мороз безжалостно пощипывает нас за носы, Щеки, уши. Бешен быстрый бег коней. Дивно хорошо сейчас на Островах, в эту звездную декабрьскую ночь. Белые
деревья, запушенная инеем снежно-белая как скатерть дорога. А над головами — небо, испещренное сверкающим золотым сиянием опаловых огней.
Аналой был поставлен у переднего угла, занятого черного
дерева киотом, помещенным на угольнике и заключавшим в себе множество образов, иные в богатых
серебряных и золотых ризах, а иные и ценнее того своею древностью и без окладов.
Глеб Алексеевич стал осматривать свою спальню, в которой все было уютно и комфортабельно, начиная с кровати красного
дерева, резного такого же
дерева туалета, с разного рода туалетными принадлежностями, блестевшими
серебряными крышками склянок и флаконов и кончая умывальным столом с принадлежностями, также блестевшими серебром...
Месяц уже побледнел при наступлении утра и, тусклый, отразившись в воде, колыхался в ней, как одинокая лодочка. Снежные хлопья налипли на ветвях
деревьев, и широкое
серебряное поле сквозь чащу леса открывалось взору обширной панорамой. Заря играла уже на востоке бледно-розовыми облаками и снежинки еще кое-где порхали и кружились в воздухе белыми мотыльками.
Другой небольшой столик, старинного красного
дерева комод с откидной крышкой, или, лучше сказать, с конторкой и десятка два разной величины образов, в
серебряных вызолоченных ризах и без риз, с теплившейся перед ними висячей лампадкой в углу, да несколько кресел, довершали все убранство спальни.
Граф встал, подошел к шифоньерке из ясеневого
дерева, стоявшей в кабинете, отпер ее, вынул один из мешочков с
серебряными рублями и бросил его Якову.
На великом князе был кафтан становой по
серебряной земле с зелеными листьями, зипун из желтого атласа, ожерелье из лал и яхонтов; грудь осенялась крестом из кипарисова
дерева с мощами; ноги, обутые в башмаки, отороченные золотом по белому сафьяну, покоились на бархатной колодке.
Третья, наконец, мéньшая, чем две остальные горницы, с большой изразцовой лежанкой, служила опочивальней Ксении Яковлевны. Широкая, красного
дерева с вычурной резьбой кровать, на которой лежали высокая перина, покрытая розовым шелковым, с искусными узорами стеганым одеялом, и целая гора подушек в белоснежных наволочках, стояла прямо против двери у задней стены. Стены опочивальни были обиты
серебряной парчой с вытканными розовыми цветами. Пол покрыт выделанными шкурами горных коз.
Месяц уже побледнел при наступлении утра и, тусклый, отразившись в воде, колыхался в ней, как одинокая лодочка. Снежные хлопья налипли на ветвях
дерев, и широкое
серебряное поле сквозь чащу леса открылось взору обширной панорамой. Заря играла уже на востоке бледно-розовыми облаками, и снежинки еще кое-где порхали и кружились в воздухе белыми мотыльками.
Река игриво раскидалась
серебряною битью и образовала множество разнообразных мысов, луков и заливов; творческая кисть великого художника разбросала то зеленошелковые луга, то зеркальные озера, ненаглядные для своего неба, то гряды или пышные букеты
дерев, то мрачный бор, который укрепился на высоте зубчатой стеной, или робко сошел с горы уступами, или излился вниз черным потоком.
Он читал и перечитывал их по несколько раз, хотя они подчас заключали в себе лишь несколько строчек, написанных официальным языком приказных того времени, и прятал их в особую шкатулку из розового
дерева с
серебряной короной на крышке, стоявшую в самом дальнем углу его шифоньера.
За ним следовала его колесница из черного
дерева с слоновою костью, с
серебряным дышлом и такою же
серебряною оковкой колес.
Одною лишь черною осенью, когда ветер оборвет и размечет по бакше древесные листья, да еще самою раннею весною, пока не распустилася красная почка, только и можно было видеть кровли и загороди нагроможденных Пизонским хибарок; но во все остальное время года скромные постройки его были незримы:
деревья всегда ревниво закрывали их: летом изумрудною листвою, а зимой
серебряной бахромой лежавшего на них инея.