Неточные совпадения
—
Святая истина! — вскричал Безбедов, подняв руки на уровень лица, точно защищаясь, готовясь оттолкнуть от себя что-то. — Я —
человек без средств, бедный
человек, ничем не могу помочь, никому и ничему! — Эти слова он прокричал, явно балаганя, клоунски
сделав жалкую гримасу скупого торгаша.
Клим видел в Любаше непонятное ему, но высоко ценимое им желание и уменье служить
людям — качество, которое
делало Таню Куликову в его глазах какой-то всеобщей и
святой горничной.
Священник с спокойной совестью
делал всё то, что он
делал, потому что с детства был воспитан на том, что это единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие
святые люди и теперь верят духовное и светское начальство.
Впереди вставала бесконечная
святая работа, которую должна
сделать интеллигентная русская женщина, — именно, прийти на помощь к своей родной сестре, позабытой богом, историей и
людьми.
Когда русский
человек религиозен, то он верит, что
святые или сам Бог все за него
сделают, когда же он атеист, то думает, что все за него должна
сделать социальная среда.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как
сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы
люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все
святые, все
святые мученики были все счастливы.
— Отчего же, тесть, — продолжал он вслух, — ты говоришь, что вкуса нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Моя Катерина так
делает галушки, что и гетьману редко достается есть такие. А брезгать ими нечего. Это христианское кушанье! Все
святые люди и угодники Божии едали галушки.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с
святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже
сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл
святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал
человек чудного, страшного вида. Изумился
святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого
человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
«Бог с вами, кто вам сказал о каком-то неуважении к вам!.. Верьте, что я уважаю и люблю вас по-прежнему. Вы теперь исполняете
святой долг в отношении
человека, который, как вы сами говорили, все-таки
сделал вам много добра, и да подкрепит бог вас на этот подвиг! Может быть, невдолге и увидимся».
Чистота, полная преданность воле Бога и горячность этой девушки поразили старца. Он давно уже хотел отречься от мира, но монастырь требовал от него его деятельности. Эта деятельность давала средства монастырю. И он соглашался, хотя смутно чувствовал всю неправду своего положения. Его
делали святым, чудотворцем, а он был слабый, увлеченный успехом
человек. И открывшаяся ему душа этой девушки открыла ему и его душу. И он увидал, как он был далек от того, чем хотел быть и к чему влекло его его сердце.
— Незачем, не нужно! Если бог поразил вас жезлом гнева своего, что он часто
делает для испытания даже
святых людей, то неужели же вы вознегодуете на него за то?
Он читает, а они повторяют: обещаюсь и клянусь всемогущим богом пред
святым его Евангелием… и т. д. защищать, т. е. убивать всех тех, кого мне велят, и
делать всё то, что мне велят те
люди, которых я не знаю и которым я нужен только на то, чтобы совершать те злодеяния, которыми они держатся в своем положении и которыми угнетают моих братьев.
«Батюшка, Степан Михайлыч! — голосила Арина Васильевна, — воля твоя
святая,
делай что тебе угодно, мы все в твоей власти, только не позорь нас, не срами своего рода перед невесткой; она
человек новый, ты ее до смерти перепугаешь…» Вероятно, эти слова образумили старика.
— Да, вы
святой человек! Я никогда не забуду, сколько вы мне
сделали добра.
— Тон и манера у тебя таковы, как будто ты жертва. Это мне не нравится, друг мой. Сама ты виновата. Вспомни, ты начала с того, что рассердилась на
людей и на порядки, но ничего не
сделала, чтобы те и другие стали лучше. Ты не боролась со злом, а утомилась, и ты жертва не борьбы, а своего бессилия. Ну, конечно, тогда ты была молода, неопытна, теперь же все может пойти иначе. Право, поступай! Будешь ты трудиться, служить
святому искусству…
— На ангела, на ангела, а не на
человека! — перебила Ида. —
Человека мало, чтобы спасти ее. Ангел! Ангел! — продолжала она, качая головою, — слети же в самом деле раз еще на землю; вселися в душу мужа, с которым связана жена, достойная любви, без сил любить его любовью, и покажи, что может
сделать этот бедный
человек, когда в его душе живут не демоны страстей, а ты,
святой посланник неба?
— И хорошо
сделали. Votre mere est une sainte Ваша мать
святая., но потому-то именно она и не может судить этих
людей, как они того заслуживают! Но даст бог, классическое образование превозможет, и тогда… Надеюсь, monsieur de Persianefi, что вы за классическое образование?
— Я спорить с вами не стану, — сказала Лида, опуская газету. — Я уже это слышала. Скажу вам только одно: нельзя сидеть сложа руки. Правда, мы не спасаем человечества и, быть может, во многом ошибаемся, но мы
делаем то, что можем, и мы — правы. Самая высокая и
святая задача культурного
человека — это служить ближним, и мы пытаемся служить как умеем. Вам не нравится, по ведь на всех не угодишь.
Потом вы хоть опять вступайте в комиссию, хоть присылайте, сколько угодно, других еще комиссий, я не буду бояться за дело мое, потому что, клянусь вам всем
святым для
человека, оно будет исполнено в десять раз лучше того, чем я обязался его
сделать…
Сбереги ты мне его, и клянусь я тебе всем
святым, что я
сделаю из него
человека!
То же, что этот работник,
делают люди, которые молятся
святым угодникам, прося их заступиться за них перед богом, и то же
делают, когда хотят задобрить бога лампадами и всякими жертвами, постройками храмов и восхвалениями его.
Вот что писал Сенека своему другу: «Ты хорошо
делаешь, любезный Люциний, что стараешься сам своими силами держать себя в хорошем и добром духе. Всякий
человек всегда может сам себя так настроить. Для этого не нужно подымать руки к небу и просить сторожа при храме пустить нас поближе к богу, чтобы он нас расслышал: бог всегда близко к нам, он внутри нас. В нас живет
святой дух, свидетель и страж всего хорошего и дурного. Он обходится с нами, как мы обходимся с ним. Если мы бережем его, он бережет нас».
Особенно некстати было все это именно в настоящее время, когда патриот только что
сделал новое «пожертвование» и, чрез ходатайство фон-Саксена и иных сильных
людей в Петербурге, ожидал получения
святой Анны на шею.
— Ну, друг любезный! чур, головы не вешать! — хлопнув по плечу, весело подбодрил его Свитка. — Знаете, говорят, это вообще дурная примета, если конь перед боем весит голову. Смелее! Будьте достойны той чести, которую
сделал вам выбор общества, будьте же порядочным
человеком! Надо помнить то
святое дело, за которое вы теперь взялись своею охотой!
— Не испытывай, Степанушка, судеб Божиих, — сказал Пахом. — Не искушай Господа праздными и неразумными мыслями и словесами. Он, милостивый, лучше нас с тобой знает, что
делает. Звезды небесные, песок морской, пожалуй, сосчитаешь, а дел его во веки веков не постигнешь, мой миленький. Потому и надо предать себя и всех своих
святой его воле. К худу свят дух не приведет, все он творит к душевной пользе избрáнных
людей, некупленных первенцев Богу и агнцу.
— Что
делают в то время избрáнные
люди — они не знают, не помнят, не понимают… Только дух святый знает, он ими движет. Угодно ему —
люди Божьи скачут и пляшут, не угодно — пребывают неподвижны… Угодно ему — говорят, не угодно — безмолвствуют. Тут дело не человеческое, а Божье. Страшись его осуждать, страшись изрекать хулу на
святого духа… Сколько ни кайся потом — прощенья не будет.
Про него говорили, что он обладал дарованиями, которые
делают человека старцем и
святым, но он употребил эти дарования на зло.
— Вы умный
человек, Мишель, очень умный; я тоже… неглупа… Мы поймем друг друга, надеюсь. Я давно уже собираюсь поговорить с вами, mon petit [дитя мое (франц.).]… Скажите мне откровенно, ради… ради всего
святого, что вы хотите
сделать с моей дочерью?
Когда в Москве узнали, что граф Аракчеев отклонил намерение государя Александра Павловича
сделать его мать, Елизавету Андреевну Аракчееву, статс-дамой, и пожаловать ей орден
святой Екатерины, то даже эта скромность стоявшего на вершине власти
человека была истолкована досужими москвичами как следствие необычайного, будто, самомнения Аракчеева.
Она с ужасом даже додумалась, что ею руководит не одна жалость к нему как к
человеку вообще, и поймала себя на ревнивом чувстве к Наде Алфимовой: ей стало казаться, что она могла бы вернее
сделать графа Вельского счастливым мужем, чем эта «
святая».
C трепетом
святого восторга он схватил чертежи свои и изорвал их в мелкие лоскуты, потом, рыдая, пал перед иконою божьей матери. Долго лежал он на полу, и, когда поднялся, лицо его, казалось, просияло. Он обнимал своего молодого друга, целовал с нежностью сына, как
человек, пришедший домой из дальнего, трудного путешествия. Перелом был силен, но он совершен. Голос веры
сделал то, чего не могла
сделать ни грозная власть князей, ни сила дружбы, ни убеждения рассудка.
— Ты, Настасья Филипповна, и
святого из терпения выведешь, ей-богу! Ребенка-то ты забываешь? Тебе все равно,
сделают ли из него честного
человека или прохвоста? А я голову свою даю на отсечение, что из него
сделают прохвоста, ракалью, вора и… прохвоста!
«Неправедный пусть еще
делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и
святой да освящается еще. Се гряду скоро, и возмездие мое со мною, чтобы воздать каждому по делам его». И он постоянно читал эту таинственную книгу и всякую минуту ждал «грядущего», который не только воздаст каждому по делам его, но и откроет всю божескую истину
людям.
— Мерзость запустения стала по
святым местам, где были купели сих борзых крестильников, и… в этом путалось все — и ум, и сердце, и понятия
людей, и я, худой архиерей, не мог с этим ничего
сделать, да и хороший ничего не
сделает, пока… пока, так сказать, мы всерьез станем заниматься верою, а не кичиться ею фарисейски, для блезира.