Неточные совпадения
Ему нужно было
сделать усилие
над собой и рассудить, что около нее ходят всякого рода люди, что и сам он мог прийти туда кататься на коньках.
Было что-то оскорбительное в том, что он сказал: «вот это хорошо», как говорят ребенку, когда он перестал капризничать, и еще более была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным тоном; и она на мгновенье почувствовала в
себе поднимающееся желание борьбы; но,
сделав усилие
над собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.
Наконец, как бы
сделав усилие
над собой, она поднялась и оттолкнула его.
Она как будто
делала усилие
над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами
собой выступали на ее лице.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он,
сделав усилие
над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и,
сделав усилие
над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
— Анна, ты ли это? — сказал Алексей Александрович, тихо
сделав усилие
над собою и удержав движение рук.
Глаза Кити особенно раскрылись и блеснули при имени Анны, но,
сделав усилие
над собой, она скрыла свое волнение и обманула его.
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он
сделал усилие
над собой, поднялся и сказал...
Ему стало слишком тяжело это молчание (хотя оно продолжалось не более минуты). Чтобы прервать его и показать, что он не взволнован, он,
сделав усилие
над собой, обратился к Голенищеву.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он
делал величайшие усилия
над собой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет в
себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков отчаяния.
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию
сделают птичью, и даже посмеются
над тем, кто не сумеет
сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для
себя на даче избу в русском вкусе.
— Что вы, что вы это
над собой сделали! — отчаянно проговорила она и, вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его руками.
Катерина. Ах, Варя, грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я
над собой не
делала! Не уйти мне от этого греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, Варенька, что я другого люблю?
Базаров быстро пробежал письмо и
сделал усилие
над собою, чтобы не выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.
— И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову мужика налево, так вы увидите, каким он
сделает себя царем
над вами!
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как раньше, приносил с
собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать
над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди
делали, говорили, отражалось в нем, как на поверхности зеркала.
Пошлые слова удачно дополнял пошленький мотив: Любаша, захлебываясь, хохотала
над Варварой, которая досадливо пыталась и не могла открыть портсигар, тогда как Гогин открывал его легким прикосновением мизинца. Затем он положил портсигар на плечо
себе, двинул плечом, — портсигар соскользнул в карман пиджака. Тогда взбил волосы,
сделал свирепое лицо, подошел к сестре...
— Странно? — переспросила она, заглянув на часы, ее подарок, стоявшие на столе Клима. — Ты хорошо
сделаешь, если дашь
себе труд подумать
над этим. Мне кажется, что мы живем… не так, как могли бы! Я иду разговаривать по поводу книгоиздательства. Думаю, это — часа на два, на три.
Старик Обломов как принял имение от отца, так передал его и сыну. Он хотя и жил весь век в деревне, но не мудрил, не ломал
себе головы
над разными затеями, как это
делают нынешние: как бы там открыть какие-нибудь новые источники производительности земель или распространять и усиливать старые и т. п. Как и чем засевались поля при дедушке, какие были пути сбыта полевых продуктов тогда, такие остались и при нем.
— И тут вы остались верны
себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит
над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не граф?
Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
Он так торжественно дал слово работать
над собой, быть другом в простом смысле слова. Взял две недели сроку! Боже! что
делать! какую глупую муку нажил, без любви, без страсти: только одни какие-то добровольные страдания, без наслаждений! И вдруг окажется, что он, небрежный, свободный и гордый (он думал, что он гордый!), любит ее, что даже у него это и «по роже видно», как по-своему, цинически заметил это проницательная шельма, Марк!
— Ах, Лиза, да, «носи»! Не
сделай чего
над собой, упаси тебя Боже!
А отец Аввакум — расчихался, рассморкался и — плюнул. Я помню взгляд изумления вахтенного офицера, брошенный на него, потом на меня. Он
сделал такое же усилие
над собой, чтоб воздержаться от какого-нибудь замечания, как я — от смеха. «Как жаль, что он — не матрос!» — шепнул он мне потом, когда отец Аввакум отвернулся. Долго помнил эту минуту офицер, а я долго веселился ею.
Нехлюдов
сделал усилие
над собой и начал свою речь тем, что объявил мужикам о своем намерении отдать им землю совсем. Мужики молчали, и в выражении их лиц не произошло никакого изменения.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был
делать усилие
над собой, чтобы не смотреть на нее.
Когда Маслова поступила к ним, Марья Павловна почувствовала к ней отвращение, гадливость. Катюша заметила это, но потом также заметила, что Марья Павловна,
сделав усилие
над собой, стала с ней особенно ласкова и добра. И ласка и доброта такого необыкновенного существа так тронули Маслову, что она всей душой отдалась ей, бессознательно усваивая ее взгляды и невольно во всем подражая ей. Эта преданная любовь Катюши тронула Марью Павловну, и она также полюбила Катюшу.
И,
сделав усилие
над собой и помня то, как в этих случаях поступают вообще все люди в его положении, он обнял Катюшу за талию.
И всякий-то мне ласковое слово скажет, отговаривать начали, жалеть даже: «Что ты
над собой делаешь?» — «Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего».
Пусть усмехнется про
себя, это ничего, человек часто смеется
над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в сердце скажет: «Нет, это я дурно
сделал, что усмехнулся, потому что
над этим нельзя смеяться!»
Мне показалось даже, что она, по обыкновению своему, собралась было бежать, но
сделала усилие
над собою — и осталась.
«Куда могла она пойти, что она с
собою сделала?» — восклицал я в тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там,
над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
Всякий раз
делал я
над собою усилие, входя в министерство.
Но за ней уже пристально следили, опасаясь, чтобы она чего-нибудь
над собой не
сделала, и в то же время не допуская мысли, чтоб виноватая могла ускользнуть от заслуженного наказания.
Я все время
делал насилие
над собой.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль
себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой, как все, что он
делал. Старик в глаза смеялся
над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
С утра до вечера мы с ним молча возились в саду; он копал гряды, подвязывал малину, снимал с яблонь лишаи, давил гусеницу, а я всё устраивал и украшал жилище
себе. Дед отрубил конец обгоревшего бревна, воткнул в землю палки, я развесил на них клетки с птицами, сплел из сухого бурьяна плотный плетень и
сделал над скамьей навес от солнца и росы, — у меня стало совсем хорошо.
Христос принял на
себя все страдания мира — последствия греха, чтобы победить их в корне, искупить грех и тем
сделать зло бессильным
над судьбой мира и человека.
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к
себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже
над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник может идти с своею ученицей в поле или болото, и она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять
над ней, не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это будет
делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года совершенно привыкнет.
Как реакция после напряженной деятельности, когда надо было выиграть время и заставить
себя преодолеть усталость, чтобы дойти до лесу, вдруг наступил покой и полный упадок сил. Теперь опасность миновала. Не хотелось ничего
делать, ничего думать. Я безучастно смотрел, как перемигивались звезды на небе, как все новые и новые светила, словно алмазные огни, поднимались
над горизонтом, а другие исчезали в предрассветной мгле.
Но тут может представляться вопрос совершенно другого свойства: отчего эти байбаки так упорно продолжают поддерживать
над собою человека, который ничего им хорошего, окромя дурного не
сделал и не
делает?
— Что же вы
над собой делаете? — в испуге вскричал Евгений Павлович. — Стало быть, вы женитесь с какого-то страху? Тут понять ничего нельзя… Даже и не любя, может быть?
Но, видно, лицо у Лаврецкого было очень странно: старик
сделал себе из руки
над глазами козырек, вгляделся в своего ночного посетителя и впустил его.
Аристашка оцепенел, как дупель,
над которым охотничья собака
сделала стойку. Он заметил всего одно: новый главный управляющий был кос на левый глаз, тогда как он, Аристашка, имел косой правый глаз. Управляющий бойко взбежал во второй этаж, осмотрел все комнаты и коротко приказал оставить
себе всего две — кабинет и приемную, а остальные затворить.
Райнеру видится его дед, стоящий у столба
над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя с одной стороны его детские глаза. «Я не люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож сам на
себя», — звучит ему отцовский голос. «Что я
сделаю, чтоб походить самому на
себя? — спрашивает сонный юноша. — Они
сделали уже все, что им нужно было
сделать для этих гор».
— Нет, я так, на всякий случай… Возьми-ка, возьми деньги! Может быть, меня в больницу заберут… А там, как знать, что произойдет? Я мелочь
себе оставила на всякий случай… А что же, если и в самом деле, Тамарочка, я захотела бы что-нибудь
над собой сделать, неужели ты стала бы мешать мне?
«Не отпущу я его, — думал он, — в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь
над собой сделает!» — Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами полковника.
Груша
делала усилия
над собой, чтобы не разрыдаться.
У Еспера Иваныча он продолжал бывать очень редко, но и то
делал с величайшим усилием
над собой — до того ему там было скучно.
Как ни стараются они провести между
собою разграничительную черту, как ни уверяют друг друга, что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и тот же, что вся разница в том, что один
делает руладу вверх, другой же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться
над тем, кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.