Неточные совпадения
«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, — читал
священник вслед за переменой колец, — и от Тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча. Сам убо, Господи Боже наш, пославый истину на наследие Твое и обетование Твое, на рабы Твоя
отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя Твоя: призри на раба Твоего Константина и на рабу Твою Екатерину и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви»….
Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено быть погребенными до тех пор, покамест
отец Карп и
отец Поликарп, два
священника его деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а может быть, и капитана, приписавшегося ему в родню.
Ему было несколько неловко принимать выражения соболезнования русских знакомых
отца и особенно надоедал молодой
священник, говоривший об умершем таинственно, вполголоса и с восторгом, как будто о человеке, который неожиданно совершил поступок похвальный.
— Извините — он пишет и никого не велел пускать. Даже
отцу Иннокентию отказала. К нему ведь теперь
священники ходят: семинарский и от Успенья.
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном месте; но судьба распорядилась иначе.
Отец, учившийся сам когда-то по-русски на медные деньги, не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по делам. Он года три посылал его к
священнику учиться по-латыни.
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к
священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?»
Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный же
отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания, так что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем
священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми за себя».
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и
священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего
отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
Намеднись
отец Алексей,
священник, стал меня причащать, да и говорит: «Тебя, мол, исповедовать нечего: разве ты в твоем состоянии согрешить можешь?» Но я ему ответила: «А мысленный грех, батюшка?» — «Ну, — говорит, а сам смеется, — это грех не великий».
Священник пошел нетвердыми стопами домой ковыряя в зубах какой-то щепкой. Я приказывал людям о похоронах, как вдруг
отец Иоанн остановился и замахал руками; староста побежал к нему, потом — от него ко мне.
Отец Иоанн был не модный семинарский
священник, не знал греческих спряжений и латинского синтаксиса.
Мне было около пятнадцати лет, когда мой
отец пригласил
священника давать мне уроки богословия, насколько это было нужно для вступления в университет. Катехизис попался мне в руки после Вольтера. Нигде религия не играет такой скромной роли в деле воспитания, как в России, и это, разумеется, величайшее счастие.
Священнику за уроки закона божия платят всегда полцены, и даже это так, что тот же
священник, если дает тоже уроки латинского языка, то он за них берет дороже, чем за катехизис.
Ему было за семьдесят лет, полжизни он провел диаконом в большом селе «Елисавет Алексиевны Голохвастовой», которая упросила митрополита рукоположить его
священником и определить на открывшуюся ваканцию в селе моего
отца.
Отец этого предполагаемого Василья пишет в своей просьбе губернатору, что лет пятнадцать тому назад у него родилась дочь, которую он хотел назвать Василисой, но что
священник, быв «под хмельком», окрестил девочку Васильем и так внес в метрику.
Священников было трое, и все «ученые», кончившие курс в семинариях, не так как в Малиновце, где
отец Иван вышел в попы из причетников.
Преимущественно шли расспросы о том, сколько у
отца Василия в приходе душ, деревень, как последние называются, сколько он получает за требы, за славление в Рождество Христово, на святой и в престольные праздники, часто ли служит сорокоусты, как делятся доходы между
священником, дьяконом и причетниками, и т. п.
Отец решил как-то, что мне и младшему брату пора исповедываться, и взял нас с собой в церковь. Мы отстояли вечерню. В церкви было почти пусто, и по ней ходил тот осторожный, робкий, благоговейный шорох, который бывает среди немногих молящихся. Из темной кучки исповедников выделялась какая-нибудь фигура, становилась на колени,
священник накрывал голову исповедующегося и сам внимательно наклонялся… Начинался тихий, важный, проникновенный шопот.
— Ну, ну? — язвительно поощряет его
священник. — Так что же твой англичанин? Послушаем, послушаем вместо святых
отец газетного англичанина.
Однажды мать взяла меня с собой в костел. Мы бывали в церкви с
отцом и иногда в костеле с матерью. На этот раз я стоял с нею в боковом приделе, около «сакристии». Было очень тихо, все будто чего-то ждали…
Священник, молодой, бледный, с горящими глазами, громко и возбужденно произносил латинские возгласы… Потом жуткая глубокая тишина охватила готические своды костела бернардинов, и среди молчания раздались звуки патриотического гимна: «Boźe, coś Polskę przez tak długie wieki…»
(
Отец Иоанн, что молебен служил
И так непритворно молился,
Потом в каземате
священником был
И с нами душой породнился...
— Вот что,
отец Сергей, — заговорил Лука Назарыч, не приглашая
священника садиться. — Завтра нужно будет молебствие отслужить на площади… чтобы по всей форме. Образа поднять, хоругви, звон во вся, — ну, уж вы там знаете, как и что…
Мать, в свою очередь, пересказывала моему
отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что
священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Здравствуйте, любезнейший, — сказал он, — потрудитесь вот с
отцом Селивестром съездить и открыть одно дело!.. — прибавил он, показывая глазами на
священника и подавая Вихрову уже заранее приготовленное на его имя предписание.
Эта обедня собственно ею и была заказана за упокой мужа; кроме того, Александра Григорьевна была строительницей храма и еще несколько дней тому назад выхлопотала
отцу протопопу камилавку [Камилавка — головной убор
священников во время церковной службы, жалуемый за отличие.].
У Вихрова в это время сидел
священник из их прежнего прихода, где похоронен был его
отец, —
священник еще молодой, года два только поставленный в свой сан и, как видно, очень робкий и застенчивый. Павел разговаривал с ним с уважением, потому что все-таки ожидал в нем видеть хоть несколько образованного человека.
Марья Петровна — женщина очень почтенная: соседи знают ее за чадолюбивейшую из матерей, а
отец Павлин, местный сельский
священник и духовник Марьи Петровны, даже всенародно однажды выразился, что душа ее всегда с благопоспешением стремится к благоутешению ближнего, а десница никогда не оскудевает благоготовностью к благоукрашению храмов божиих.
— Рекомендую! — представил его нам Терпибедов, —
отец Арсений, бывший
священник нашего прихода, а ныне запрещенный поп-с. По наветам, а больше за кляузы-с. До двадцати приходов в свою жизнь переменил, нигде не ужился, а теперь и вовсе скапутился!
В полеводстве
священник (назову его
отцом Николаем) держится старой, трехпольной системы.
И тут-то этакую гадость гложешь и вдруг вздумаешь: эх, а дома у нас теперь в деревне к празднику уток, мол, и гусей щипят, свиней режут, щи с зашеиной варят жирные-прежирные, и
отец Илья, наш
священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро пойдет он Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи идут, и с семинаристами, и все навеселе, а сам
отец Илья много пить не может: в господском доме ему дворецкий рюмочку поднесет; в конторе тоже управитель с нянькой вышлет попотчует,
отец Илья и раскиснет и ползет к нам на дворню, совсем чуть ножки волочит пьяненький: в первой с краю избе еще как-нибудь рюмочку прососет, а там уж более не может и все под ризой в бутылочку сливает.
Тяжеловато было Александрову оставаться с батюшкой Михаилом.
Священник обнял мальчика, и долгое время они ходили туда и назад по паперти.
Отец Михаил говорил простые, но емкие слова.
Знамя остановилось у аналоя. Раздалась команда: «На молитву! Шапки долой!» — И затем послышался негромкий тягучий голос батальонного
священника,
отца Иванцова-Платонова...
— Да, я Алеша… — И тут Александров вдруг умолк. Третья тень поднялась со скамейки и приблизилась к нему. Это был
отец Михаил, учитель закона божьего и
священник корпусной церкви, маленький, седенький, трогательно похожий на святого Николая-угодника.
Услышав это,
отец Василий очень затуманился: от здоровья и жизни Егора Егорыча зависело все его благосостояние, как
священника, состоявшего на руге, а потому он заметно стал спешить дослужить обедню.
Священник,
отец Василий, при первом же своем выходе с евангелием из алтаря, заметил отсутствие Егора Егорыча и с явным нетерпением послал дьячка спросить Сусанну Николаевну, почему нет Егора Егорыча.
Она вошла и увидала
отца Василия не в епитрахили, как обыкновенно
священники бывают на исповеди, но в белом запоне и с орденом на груди. Несмотря на свою осторожность,
отец Василий не выдержал и облекся в масонские доспехи, чем чрезвычайно осталась довольна Сусанна Николаевна, и когда он благословил ее, то она с горячим чувством поцеловала его руку.
К обеду, который, по обычаю, был подан сейчас, как пришли с похорон, были приглашены три
священника (в том числе
отец благочинный) и дьякон. Дьячкам была устроена особая трапеза в прихожей. Арина Петровна и сироты вышли в дорожном платье, но Иудушка и тут сделал вид, что не замечает. Подойдя к закуске, Порфирий Владимирыч попросил
отца благочинного благословить яствие и питие, затем налил себе и духовным
отцам по рюмке водки, умилился и произнес...
Так, например, однажды помещик и местный предводитель дворянства, Алексей Никитич Плодомасов, возвратясь из Петербурга, привез оттуда лицам любимого им соборного духовенства разные более или менее ценные подарки и между прочим три трости: две с совершенно одинаковыми набалдашниками из червонного золота для
священников, то есть одну для
отца Туберозова, другую для
отца Захарии, а третью с красивым набалдашником из серебра с чернью для дьякона Ахиллы.
— Чем? чем? чем? Чем так
священник плох? — вмешался неожиданно
отец Бенефактов.
Сквозь эту толпу, несмотря на свой сан и значение, с трудом могли пробираться самые влиятельные лица города, как-то: протоиерей Грацианский,
отец Захария и капитан Повердовня, да и то они пробились лишь потому, что толпа считала присутствие
священников при расправе с чертом религиозною необходимостью, а капитан Повердовня протеснился с помощью сабельного эфеса, которым он храбро давал зуботычины направо и налево.
С одного боку ее стоял Николай Афанасьевич, с другого — Марья Афанасьевна, а сзади ее — сельский
священник,
отец Алексей, по ее назначению посвященный из ее на волю пущенных крепостных.
Тут в сей дискурс вмешался еще слушавший сей спор их никитский
священник,
отец Захария Бенефактов, и он завершил все сие, подтвердив слова жены моей, что „это правда“, то есть „правда“ в рассуждении того, что меня тогда не было.
У неё не всё хорошо было со
священником Никольским,
отцом Виталием…
4. Веру содержал истинно православную; в церковь божию ходил, исповедался и святых таин приобщался, на что и имел
отца духовного, Зимовейской же станицы
священника Федора Тихонова; а крест ко изображению совокуплял большой с двумя последними пальцами.
Становой Васильев довольно долго не шел у меня из головы, и я даже во сне не раз видал его
священником в ризе, а в его фуражечке с кокардой —
отца Маркела, ожидавшего себе в помощь генерала Гарибальди из Петербурга.
Я читаю в предстании здесь секретаря и соборного протодьякона. Пишет, — это вижу по почерку, — коллега мой,
отец Маркел, что: «такого-то, говорит, числа, осеннею порою, в позднее сумеречное время, проходя мимо окон
священника такого-то, — имя мое тут названо, — невзначай заглянул я в узкий створ между двумя нарочито притворенными ставнями его ярко освещенного окна и заметил сего
священника безумно скачущим и пляшущим с неприличными ударениями пятами ног по подряснику».
— Какие разбойники!.. Правда, их держит в руках какой-то приходский
священник села Кудинова,
отец Еремей: без его благословенья они никого не тронут; а он, дай бог ему здоровье! стоит в том: режь как хочешь поляков и русских изменников, а православных не тронь!.. Да что там такое? Посмотрите-ка, что это Мартьяш уставился?.. Глаз не спускает с ростовской дороги.
— Да! здесь нет никого, кроме Юрия Дмитрича Милославского и законной его супруги, боярыни Милославской! Вот они! — прибавил
священник, показывая на новобрачных, которые в венцах и держа друг друга за руку вышли на паперть и стали возле своего защитника. — Православные! — продолжал
отец Еремей, не давая образумиться удивленной толпе. — Вы видите, они обвенчаны, а кого господь сочетал на небеси, тех на земле человек разлучить не может!
— Хочу! — сказал решительно Юрий, и
отец Еремей, сняв с руки Анастасьи два золотых перстня, начал обряд венчанья. Юрий отвечал твердым голосом на вопросы
священника, но смертная бледность покрывала лицо его; крупные слезы сверкали сквозь длинных ресниц потупленных глаз Анастасии; голос дрожал, но живой румянец пылал на щеках ее и горячая рука трепетала в ледяной и, как мрамор, бесчувственной руке Милославского.
— А вот, изволишь видеть, мы наслышались о батюшке твоем от нашего старшины
отца Еремея,
священника села Кудинова; так он лучше нашего узнает, точно ли ты Юрий Дмитрич Милославский.
— Но пока я выбирал якорь,
отец получил удар веслом в грудь — вырвало весла из рук у него — он свалился на дно без памяти. Мне некогда было помочь ему, каждую секунду нас могло опрокинуть. Сначала — всё делается быстро: когда я сел на весла — мы уже неслись куда-то, окруженные водной пылью, ветер срывал верхушки волн и кропил нас, точно
священник, только с лучшим усердием и совсем не для того, чтобы смыть наши грехи.