Неточные совпадения
Народ в городе голодный; стало быть, все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с
неба кинет им на вилы какой-нибудь их
святой… только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в
небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям
святых.
Между тем в христианстве есть мессианское ожидание второго явления Христа в силе и славе, есть мессианское искание царства Божьего, как на
небе, так и на земле, возможное ожидание новой эпохи Духа
Святого.
— Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница от
неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением
святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.
Почему великая,
святая идея теократии, Града Божьего, стала ненавистной новому человечеству, почему оно отказалось от томления по
небу, почему ничего не вышло с грандиозным опытом охристианить мир без остатка?
— Вот что, Веля… — сказал он, взяв дочь за плечо и посматривая на ее будущего учителя. — Помни всегда, что на
небе есть бог, а в Риме
святой его «папеж». Это тебе говорю я, Валентин Яскульский, и ты должна мне верить потому, что я твой отец, — это рrimо.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного,
святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в
небеса.
— Конечно, через него!.. А то через кого же? — воскликнул Аггей Никитич. — Словом-с, он мой духовный и вещественный благодетель. Я даже не сумею вам передать, что со мной произошло перед знакомством моим с Егором Егорычем… Я еще прежде того имел счастье встретить семейство Сусанны Николаевны, а потом уж увидел у них Егора Егорыча, и мне показалось, что я прежде ходил и влачился по земле между людьми обыкновенными, но тут вдруг очутился на
небе между
святыми.
— Из больницы, умер было совсем… — отвечал тот. — Вообразите, посадили меня на диету умирающих… Лежу я, голодаю, худею, наконец мне вообразилось, что я в
святые попал, и говорю: «О, чудо из чудес и скандал для
небес, Дьяков в раке и святитель в усах, при штанах и во фраке!»
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас на сырой земли, на сырой земли, на
святой Руси; сходилися правда со кривдою; это белая зверь — то-то правда есть, а серая зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда пошла к богу на
небо, а кривда осталась на сырой земле; а кто станет жить у нас правдою, тот наследует царство небесное; а кто станет жить у нас кривдою, отрешен на муки на вечные…“
Между тем безгромный, тихий дождь пролил, воздух стал чист и свеж,
небо очистилось, и на востоке седой сумрак начинает серебриться, приготовляя место заре дня иже во
святых отца нашего Мефодия Песношского, дня, которому, как мы можем вспомнить, дьякон Ахилла придавал такое особенное и, можно сказать, великое значение, что даже велел кроткой протопопице записать у себя этот день на всегдашнюю память.
О, как тиха и ласкова была ночь, какою голубиною кротостию дышал лазурный воздух, как всякое страдание, всякое горе должно было замолкнуть и заснуть под этим ясным
небом, под этими
святыми, невинными лучами! «О Боже! — думала Елена, — зачем смерть, зачем разлука, болезнь и слезы? или зачем эта красота, это сладостное чувство надежды, зачем успокоительное сознание прочного убежища, неизменной защиты, бессмертного покровительства?
К великому скандалу трех посетителей англичан, Елена хохотала до слез над
святым Марком Тинторетта, прыгающим с
неба, как лягушка в воду, для спасения истязаемого раба; с своей стороны, Инсаров пришел в восторг от спины и икр того энергичного мужа в зеленой хламиде, который стоит на первом плане тициановского Вознесения и воздымает руки вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная, сильная женщина, спокойно и величественно стремящаяся в лоно Бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась им также строгая и
святая картина старика Чима да Конельяно.
Темно-голубые
небеса становились час от часу прозрачнее и белее; величественная Волга подернулась туманом; восток запылал, и первый луч восходящего солнца, осыпав искрами позлащенные главы соборных храмов, возвестил наступление незабвенного дня, в который раздался и прогремел по всей земле русской первый общий клик: «Умрем за веру православную и
святую Русь!»
Не одна звезда на
небе светит, не одна красная девица на
святой Руси.
Над ним ясные
небеса… кругом толпится народ… радость на всех лицах… тихое, очаровательное пение раздается в храмах господних; вдали, сквозь тонкий туман на северо-востоке, из-за стен незнакомой ему
святой обители показывается восходящее солнце…
— Это ужасно, ужасно, дорогая! Но нет худа без добра. Ваш муж был, вероятно, дивный, чудный,
святой человек, а такие на
небе нужнее, чем на земле.
— Да-с, да, Самойлов! Что может сравниться, я говорю, когда он произносит это, знаете: «О, защитите нас,
святые силы
неба!» О, я вам скажу, это не шутка-с!
— На ангела, на ангела, а не на человека! — перебила Ида. — Человека мало, чтобы спасти ее. Ангел! Ангел! — продолжала она, качая головою, — слети же в самом деле раз еще на землю; вселися в душу мужа, с которым связана жена, достойная любви, без сил любить его любовью, и покажи, что может сделать этот бедный человек, когда в его душе живут не демоны страстей, а ты,
святой посланник
неба?
Вот она, весна младая,
Свежим трепетом полна,
Благодатная,
святая,
Животворная весна!
В
неба синие объятья
Поднялась земли краса, —
Тише! Слышите ли, братья,
Все ликуют без изъятья,
Все природы голоса!
— Этой «копусткой» ангели
святые на
небесах питаются.
Вся братья поверглась на колена пред новым образом, и умиленный настоятель произнес: «Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину:
святая, высшая сила водила твоею кистью, и благословенье
небес почило на труде твоем».
Чем же?
Вы узами не связаны
святымиНи с кем. — Не правда ль? Полюбив меня,
Вы предо мной и перед
небом правы.
В саду было тихо, прохладно, и темные, покойные тени лежали на земле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть за городом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый май! Дышалось глубоко, и хотелось думать, что не здесь, а где-то под
небом, над деревьями, далеко за городом, в полях и лесах развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и
святая, недоступная пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то плакать.
В Архангельской губернии читается: «Встану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное
небо; со ясна
неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: „Куда полетела, огненна стрела?“ — „В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё!“ — „О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на
святой Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и до века“».
Да молит Иоанн
небо, чтобы оно во гневе своем ослепило нас: тогда Новгород может возненавидеть счастие и пожелать гибели, но доколе видим славу свою и бедствия княжеств русских, доколе гордимся ею и жалеем об них, дотоле права новогородские всего
святее нам по боге.
Ты содрогаешься, о народ великодушный!.. Да идет мимо нас сей печальный жребий! Будь всегда достоин свободы, и будешь всегда свободным!
Небеса правосудны и ввергают в рабство одни порочные народы. Не страшись угроз Иоанновых, когда сердце твое пылает любовию к отечеству и к
святым уставам его, когда можешь умереть за честь предков своих и за благо потомства!
Вот племя: всякий чорт у них барон!
И уж профессор — каждый их сапожник!
И смело здесь и вслух глаголет он,
Как Пифия, воссев на свой треножник!
Кричит, шумит… Но что ж? — Он не рожден
Под нашим
небом; наша степь
святаяВ его глазах бездушных — степь простая,
Без памятников славных, без следов,
Где б мог прочесть он повесть тех веков,
Которые, с их грозными делами,
Унесены забвения волнами…
И проклянет, склонясь на крест
святой,
Людей и
небо, время и природу, —
И проклянет грозы бессильный вой
И пылких мыслей тщетную свободу…
Но нет, к чему мне слушать плач людской?
На что мне черный крест, курган, гробница?
Пусть отдадут меня стихиям! Птица
И зверь, огонь и ветер, и земля
Разделят прах мой, и душа моя
С душой вселенной, как эфир с эфиром,
Сольется и развеется над миром!..
Забудемте, ради бога забудемте наш век, перенесемтесь в эти времена тихого созерцания, в эти времена
неба на земле [Легенда, предлагаемая здесь, находится в «Житии
святых» за сентябрь месяц.
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный,
Царю
небес и господу-Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец
Ее пленят церковные напевы,
И дух
святой сойдет на сердце девы;
Властитель он и мыслей и сердец.
Клянись же мне, с поднятой к
небесамУвядшей, бледною рукой — оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих…
Где я?
Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже…
Я заклинаю вас
святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в
небесахУтраченных возлюбленные души.
Ступайте по своим домам!
Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых
небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы
святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!
— Ах, Грунюшка моя, Грунюшка! — говорил глубоко растроганный Патап Максимыч, обнимая девушку и нежно целуя ее. — Ангельская твоя душенька!.. Отец твой с матерью на
небесах взыграли теперь!.. И аще согрешили в чем перед Господом, искупила ты грехи родительские. Стар я человек, много всего на веку я видал, а такой любви к ближнему, такой жалости к малым сиротам не видывал, не слыхивал… Чистая,
святая твоя душенька!..
Та
святая любовь ангелом Божьим из рая приносится, и, глядя на нее, радуются блаженные жители
неба…
— Дивен Бог во
святых его, — подняв глаза к
небу, с умилением проговорил Василий Борисыч. Поклонясь Иосифу, он промолвил: — Благодарен остаюсь на добром поученье.
— Господь возлюбит слезы твои, Груня, — отвечал тронутый Патап Максимыч, обнимая ее, —
святые ангелы отнесут их на
небеса. Сядем-ка, голубонька.
Друзья! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед,
И пусть, под знаменем науки,
Союз наш крепнет и растет…
Не сотворим себе кумира
Ни на земле, ни в
небесах,
За все дары и блага мира
Мы не падем пред ним во прах.
Жрецов греха и лжи мы будем
Глаголом истины карать,
И спящих мы от сна разбудим
И поведем за ратью рать.
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит.
И верьте, голос благородный
Недаром в мире прозвучит.
Когда дождевая вода течет по желобам, то нам кажется, что она вытекает из них. Но ведь вода падает с
неба. То же и с поучениями
святых и мудрецов: нам кажется, что поучения идут от них, а они идут от бога.
Вот что писал Сенека своему другу: «Ты хорошо делаешь, любезный Люциний, что стараешься сам своими силами держать себя в хорошем и добром духе. Всякий человек всегда может сам себя так настроить. Для этого не нужно подымать руки к
небу и просить сторожа при храме пустить нас поближе к богу, чтобы он нас расслышал: бог всегда близко к нам, он внутри нас. В нас живет
святой дух, свидетель и страж всего хорошего и дурного. Он обходится с нами, как мы обходимся с ним. Если мы бережем его, он бережет нас».
И то, что мы в мире дальнем познаем как стремление каждого земного существа к своей идее, как эрос творчества, муку и тревогу всей жизни, то в мире умопостигаемом, «в
небе», есть предвечно завершенный блаженный акт, эротическое взаимопроникновение формы и материи, идеи и тела, духовная,
святая телесность.
Откровение мира в Красоте есть тот «
святой Иерусалим, который нисходит с
неба от Бога» и «имеет славу Божию» (Откров.
Об ангелах», в заключении которой писал: «Между
небом и землею восходят и нисходят непрестанно
святые ангелы.
Как у нашего царя, Христа батюшки,
Так положено, так уложено:
Кому в ангелах быть и архангелом служить,
Кому быть во пророках, кому в мучениках,
Кому быть во
святых, кому в праведных.
Как у нашего царя, Христа батюшки,
Уж и есть молодцы, все молоденькие,
Они ходят да гуляют по Сионской по горе,
Они трубят во трубы живогласные,
От них слышны голоса во седьмые
небеса…
Руки
святого воздеты к
небу, восторгом горят его очи, а из уст выходит узенькая полоска хартии, и на ней латинская надпись: «Te Deum laudamus».
— С первого взгляда похожи они на скачку, на пляску, на языческие хороводы, — ответила Варенька. — И если бы увидал язычник
святое «радение» людей Божьих, непременно назвал бы его неистовым скаканьем, богопротивною пляской. Но это «радение» к Богу. Сказано: «Вселюся в них и похожду» — и вот когда вселится он в людей своих, тогда и ходит в них. Божьи люди в восторге тогда пребывают, все забывают, землю покидают, в
небесах пребывают.
— Ты нас прости, батюшка, ты нас прости, красное солнышко, ты нас прости, труба живогласная!.. Созови к нам с
небес духа
святого утешителя, покрой нас, грешных, Господним покровом!..
— Хорошенько надо смотреть за ним, с глаз не спускать, — молвил на то Николай Александрыч. — А без Софронушки нельзя обойтись, велика в нем благодать — на соборах ради его на корабль дух свят скоро нисходит. Не для словес на
святой круг принимаем его, а того ради, что при нем благодать скорее с
неба сходит.
Три деньги тебе в день — куда хочешь, туда и день, сыт крупой, пьян водой, помирай как умеешь, только не на лавке под
святыми, а в чистом поле, под ясным
небом.