Неточные совпадения
Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее всё, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее
светлыми прошедшими
радостями.
…элизиум теней,
Безмолвных,
светлых и прекрасных,
Ни замыслам годины буйной сей,
Ни
радости, ни горю не причастных…
Глядя на эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды, на это, как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное лицо, особенно когда он, с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит дикий и острый, как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не подумаешь, что это вольный, как птица, художник мира, ищущий
светлых сторон жизни, а примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего
радости и понявшего только скорби.
Только с годами печаль как бы с
радостью вместе смешивается, в воздыхание
светлое преобразуется.
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь,
светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня
радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
Когда улеглась
радость свиданий и миновались пиры, когда главное было пересказано и приходилось продолжать путь, мы увидели, что той беззаботной,
светлой жизни, которую мы искали по воспоминаниям, нет больше в нашем круге и особенно в доме Огарева.
Сергеевка занимает одно из самых
светлых мест в самых ранних воспоминаниях моего детства. Я чувствовал тогда природу уже сильнее, чем во время поездки в Багрово, но далеко еще не так сильно, как почувствовал ее через несколько лет. В Сергеевке я только радовался спокойною
радостью, без волнения, без замирания сердца. Все время, проведенное мною в Сергеевке в этом году, представляется мне веселым праздником.
Она улыбалась, пожимала руки, кланялась, и хорошие,
светлые слезы сжимали горло, ноги ее дрожали от усталости, но сердце, насыщенное
радостью, все поглощая, отражало впечатления подобно
светлому лику озера.
Ходят они по сияющим площадям, по тенистым садам, между цветами и фонтанами, ходят, богоподобные,
светлые, полные неописуемой
радости, не знающие преград в счастии и желаниях, не омраченные ни скорбью, ни стыдом, ни заботой…
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее
радости, все ее
светлые, лучшие побуждения!»
И я тоже с каким-то особенным, давно непривычным мне чувством
радости выслушал утреню и вышел из церкви, вынося с собою безотчетное и
светлое чувство дружелюбия, милосердия и снисхождения.
Она слушала, волновалась, мыслила, мечтала… Но в эти одинокие мечтания неизменно проникал образ Семигорова, как
светлый луч, который пробудил ее от сна, осветил ее душу неведомыми
радостями. Наконец сердце не выдержало — и увлеклось.
Жизнь становилась все унылее и унылее. Наступила осень, вечера потемнели, полились дожди, парк с каждым днем все более и более обнажался; потом пошел снег, настала зима. Прошлый год обещал повториться в мельчайших подробностях, за исключением той единственной
светлой минуты, которая напоила ее сердце
радостью…
Но луна все выше, выше,
светлее и
светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей
радости навертывались мне на глаза.
Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит глазами Зиночку. Она сидит на том же месте, где и раньше, и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тревожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, кого-то разыскивая в ней. Но вот ее глаза встречаются с глазами Александрова, и он видит, как
радость заливает ее лицо. Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь воздух вокруг нее
посветлел и заблестел смехом, точно сияние окружило ее красивую голову. Ее глаза звали его.
Человек, по затемненной своей природе, чувствует то же, что и они, но в нем еще таится
светлый луч рая, — он стремится мало что двигаться физически, но и духовно, то есть освобождать в себе этот духовный райский луч, и удовлетворяется лишь тогда, когда, побуждаемый этим райским лучом, придет хоть и в неполное, но приблизительное соприкосновение с величайшей
радостью, с величайшей истиною и величайшим могуществом божества.
Запылала
радость в груди Серебряного. Взыграло его сердце и забилось любовью к свободе и к жизни. Запестрели в его мыслях и леса, и поля, и новые славные битвы, и явился ему, как солнце,
светлый образ Елены.
Настала
радость великая; такая
радость, что и в
светлое Христово воскресенье не бывает такой.
Немного погодя Порфирий Владимирыч вышел, одетый весь в черном, в чистом белье, словно приготовленный к чему-то торжественному. Лицо у него было
светлое, умиленное, дышащее смирением и
радостью, как будто он сейчас только «сподобился». Он подошел к сыну, перекрестил и поцеловал его.
Меж тем Руслан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
Привычной думою стремится
К Людмиле,
радости своей,
И говорит: «Найду ли друга?
Где ты, души моей супруга?
Увижу ль я твой
светлый взор?
Услышу ль нежный разговор?
Иль суждено, чтоб чародея
Ты вечной пленницей была
И, скорбной девою старея,
В темнице мрачной отцвела?
Или соперник дерзновенный
Придет?.. Нет, нет, мой друг бесценный:
Еще при мне мой верный меч,
Еще глава не пала с плеч».
Её тонкие пальцы шевелились, точно играя на невидимых гуслях или вышивая
светлыми шелками картины прошлой жизни народа в Новгороде и во Пскове, глаза горели детской
радостью, всё лицо сияло.
Лёжа на спине, мальчик смотрел в небо, не видя конца высоте его. Грусть и дрёма овладевали им, какие-то неясные образы зарождались в его воображении. Казалось ему, что в небе, неуловимо глазу, плавает кто-то огромный, прозрачно
светлый, ласково греющий, добрый и строгий и что он, мальчик, вместе с дедом и всею землёй поднимается к нему туда, в бездонную высь, в голубое сиянье, в чистоту и свет… И сердце его сладко замирало в чувстве тихой
радости.
Они бегали вокруг вагона, как стая собак, только что выпущенных с цепи, полные неосмысленной
радости, не успевшие освободиться от привычного страха, и, видимо, не могли решиться пойти вдоль широкой
светлой улицы, — не умели собрать себя в одно тело, суетились, орали и тревожно оглядывались вокруг, чего-то ожидая.
Евсей, с
радостью слушая эти слова, незаметно разглядывал молодое лицо, сухое и чистое, с хрящеватым носом, маленькими усами и клочком
светлых волос на упрямом подбородке. Человек сидел, упираясь спиной в угол вагона, закинув ногу на ногу, он смотрел на публику умным взглядом голубых глаз и, говорил, как имеющий власть над словами и мыслями, как верующий в их силу.
Обращать
светлый день в скучную ночь, и скучную ночь в бедный
радостями день для него не составляло ничего необыкновенного.
Радость Урманова казалась мне великодушной и прекрасной… В тот же день под вечер я догнал их обоих в лиственничной аллее, вернувшись из Москвы по железной дороге. Они шли под руку. Он говорил ей что-то, наклоняясь, а она слушала с радостным и озаренным лицом. Она взглянула на меня приветливо, но не удерживала, когда я, раскланявшись, обогнал их. Мне показалось, что я прошел через какое-то
светлое облако, и долго еще чувствовал легкое волнение от чужого, не совсем понятного мне счастья.
Неведомые, прекрасные, раскрывались они перед ее внимательным взором; со страниц книги, которую Рудин держал в руках, дивные образы, новые,
светлые мысли так и лились звенящими струями ей в душу, и в сердце ее, потрясенном благородной
радостью великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая искра восторга…
Но дальше повторялось одно и то же, за исключением одного места, где Утка текла в суженном русле и мережку можно было перекинуть с одного берега на другой. Николай Матвеич особенно долго ботал, загоняя рыбу сверху реки и снизу. Вода в реке была
светлая, и я все время любовался, как в мережке запутывалась разная рыба. Особенно красивы были окуни с их красными плавниками и пестрой темно-зеленой чешуей. Я прыгал от
радости, как дикарь.
Уж нет прежней веселости, непринужденных разговоров, шуток, смеха, нет взаимных ласк и той
радости, какая волновала детей, жену и меня, когда мы сходились, бывало, в столовой; для меня, занятого человека, обед был временем отдыха и свидания, а для жены и детей праздником, правда, коротким, но
светлым и радостным, когда они знали, что я на полчаса принадлежу не науке, не студентам, а только им одним и больше никому.
И несказанная
радость охватывает ее. Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех
светлых, что извека через костер, пытки и казни идут к высокому небу. Ясный мир и покой и безбрежное, тихо сияющее счастье. Точно отошла она уже от земли и приблизилась к неведомому солнцу правды и жизни и бесплотно парит в его свете.
Иван Матвеич до самой смерти казался моложавым: щеки у него были розовые, зубы белые, брови густые и неподвижные, глаза приятные и выразительные —
светлые черные глаза, настоящий агат; он вовсе не был капризен и обходился со всеми, даже со слугами, очень учтиво… Но боже мой! как мне было тяжело с ним, с какою
радостью я всякий раз от него уходила, какие нехорошие мысли возмущали меня в его присутствии! Ах, я не была в них виновата!.. Не виновата я в том, что из меня сделали…
Телу — холодно, а в душе — тихая
радость и тоже возникают нежные ростки
светлых надежд.
Зиму прожил я незаметно, как один
светлый день; объявила мне Ольга, что беременна она, — новая
радость у нас. Тесть мой угрюмо крякает, тёща смотрит на жену мою жалостливо и всё что-то нашёптывает ей. Затевал я своё дело начать, думал пчельник устроить, назвать его, для счастья, Ларионовым, разбить огород и заняться птицеловством — всё это дела для людей безобидные.
В соборе вашу клятву
Вы целованьем крестным утвердите.
Мы в животе и смерти не вольны —
Я Федора хочу еще при жизни
Моей венчать. От младости он мной
Наставлен был в науке государевой.
Господь ему превыше лет его
Дал
светлый ум, и с духом твердым кротость
В нем сочетал, и правоты любовь,
Нетронутую мудрствованьем ложным,
В него вложил. Его царенье будет
На
радость вам, на славу всей земле!
Чего я сделать не успел для царства —
То он свершит...
Но порой, особенно в сумерки, в тот час, когда гул колоколов напоминал ему то мгновение, когда впервые задрожала, заныла вся грудь его дотоле неведомым чувством, когда он стал возле нее на коленях в Божием храме, забыв обо всем, и только слышал, как стучало ее робкое сердце, когда слезами восторга и
радости омыл он новую,
светлую надежду, мелькнувшую ему в его одинокой жизни, — тогда буря вставала из уязвленной навеки души его.
Ордынов уже вышел из комнаты на первый оклик ее, и едва понял он, что входит к хозяевам. Перед ним отворилась дверь, и, ясна как солнце, заблестела ему золотая улыбка чудной его хозяйки. В этот миг он не видал, не слыхал никого, кроме ее. Мгновенно вся жизнь, вся
радость его слились в одно в его сердце — в
светлый образ его Катерины.
Глуховцев. Сильнее нельзя любить. Видишь ли, настоящую любовь можно узнать по тому, насколько от нее человек становится лучше, и еще по тому, Оль-Оль, насколько от нее в душе
светлеет. А у меня так светло теперь, что я удивляюсь. Ведь ты знаешь, Олечка, как мучили меня всякие проклятые вопросы, а теперь ничего: только
радость, только свет, только любовь. И петь хочется… как Блохину.
Отрадно было то время, время всеобщего увлечения и горячности… Как-то открытее была душа каждого ко всему доброму, как-то
светлее смотрело все окружающее. Точно теплым дыханьем весны повеяло на мерзлую, окоченелую землю, и всякое живое существо с
радостью принялось вдыхать в себя весенний воздух, всякая грудь дышала широко, и всякая речь понеслась звучно и плавно, точно река, освобожденная ото льда. Славное было время! И как недавно было оно!
Тихим плеском
светлых вод
Всколыхалася река.
Переливы дивных нот
Нежат сердце рыбака:
Рыбка рыбку шевелит,
Рыбка рыбке говорит:
Бед промчались облака:
Благотворная рука
Накормила нас.
Радость наша велика;
Превращается река
В танцовальный класс.
Ликовала Мать-Сыра Земля в счастье, в
радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца ни края нет… Но по малом времени красно солнышко стало низиться,
светлые дни укоротились, дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли звери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и не дышащей…
Ступил Алексей шаг, ступил другой, приближаясь к Марье Гавриловне… Вскинул черными, палючими очами на дрожавшую от сердечной истомы красавицу… И она взглянула… Не
светлые алмазы самоцветные, а крупные слезинки нежданной
радости и неудержимой страсти засверкали под темными ее ресницами… Взоры встретились…
Счастьем,
радостью она засияет,
светлым, прекрасным вольный свет ей покажется: и солнце будто ярче горит, и небо ясней, лучезарней, и воздух теплей, благовонней, и цветы краше цветут, и вольные птички поют веселее, и все люди кажутся добрее и лучше…
Встают мертвецы в
радости; выйдя из жáльников, любуются
светлым небом, красным солнышком, серебряным месяцем, частыми мелкими звездочками…
Повсюду ночь да ночь, куда ни бросишь взор,
Исчезли без следа мои младые лета,
Как в зимних небесах сверкнувший метеор
Как мало
радостей они мне подарили,
Как скоро
светлые рассеялись мечты!
Бейгуш жадно впивал теперь жизнь, полную любви, наслаждения и тихих семейных
радостей. Ему так сильно хотелось взять от этой жизни все, что только можно взять, все, что только может она дать ему, хотелось до последней капли осушить эту чашу, чтобы потом разбить ее вдребезги, но зато чтобы впоследствии, при иной, грядущей, темной и одинокой жизни, было чем помянуть эти немногие, но хорошие,
светлые минуты!
Тщетно силилась она скрыть свою
радость, напрасно хотела затуманить ясные взоры, подавить улыбку
светлого счастья…
То мрак, а это свет лучезарный, то земля, полная горя и плача, а это
светлое небо, полное невообразимых
радостей, то блужданье во тьме кромешной, это — паренье души в небеса.
И сдается ему, что, как только увидит он милый лик любимой девушки, все скорби и печали, все заботы и хлопоты как рукой снимет с него и потекут дни
светлые, дни счастья и тихой
радости…
— На здоровье свет государю боярину ласковому! — заголосили и мужчины, и женщины. — Сияй, государь, барской лаской-милостью, как на высоком небе сияет красное солнышко. Свети добротой-щедрото́й,
светлая наша боярыня, как ясен месяц светит во темну́ю ночь. Цвети, ненаглядная наша боярышня, расцветай, ровно звездочка яркая. Белей, ровно белый снег, румяней, как заря-зорюшка, нам на
радость, себе на пригожесть.
— Елочка, елка,
Нарядная елка!
Где подрастала?
Где поднималась?
Ты малым деткам
Дана на утеху.
Ветки твои пышны,
Свечечки ярки.
Радость несешь ты
Светлую детям!
Ты расскажи нам,
Пышная елка!
В дальних лесочках,
В хвойных зеленых.
Ты вырастала,
Ты хорошела
Деткам на
радость,
Нам на утеху.