Неточные совпадения
Ну, дело все обладилось,
У господина
сильногоВезде рука; сын Власьевны
Вернулся, сдали Митрия,
Да, говорят, и Митрию
Нетяжело служить,
Сам князь о нем заботится.
И чем дальше шло время, тем
сильнее становились оба настроения: тем спокойнее, совершенно забывая ее, он становился вне ее присутствия, и тем мучительнее становились и
самые ее страдания и чувство беспомощности пред ними.
Это откашливанье она знала. Это был признак его
сильного недовольства, не на нее, а на
самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло много, а что ему напоминают то, о чем он, зная, что в этом что-то неладно, желает забыть.
Она чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет
сильнее самой себя.
Он испытывал в первую минуту чувство подобное тому, какое испытывает человек, когда, получив вдруг
сильный удар сзади, с досадой и желанием мести оборачивается, чтобы найти виновного, и убеждается, что это он
сам нечаянно ударил себя, что сердиться не на кого и надо перенести и утишить боль.
— Да я их отпирал, — сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем, барин и
сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной поездки он чувствовал
сильную усталость. Потребовавши
самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком
сильных умственных способностей.
В довершение хорошего, портной в это время принес <платье>. <Чичиков> получил желанье
сильное посмотреть на
самого себя в новом фраке наваринского пламени с дымом.
Бедная Софья Ивановна не знала совершенно, что ей делать. Она чувствовала
сама, между каких
сильных огней себя поставила. Вот тебе и похвасталась! Она бы готова была исколоть за это иголками глупый язык.
Войдя в кабинет с записками в руке и с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и с теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало
сильнее всего на него
самого; так что, дойдя до того места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов
сильными крылами, вдруг останавливается распластанный на одном месте и бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у
самой дороги самца-перепела, — так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку.
— Вы нам все вчера отдали! — проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то
сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь слова эти вдруг вырвались
сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.
Напротив, у ней у
самой оказалась целая история о внезапном отъезде сына; она со слезами рассказывала, как он приходил к ней прощаться; давала при этом знать намеками, что только ей одной известны многие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди много весьма
сильных врагов, так что ему надо даже скрываться.
Наконец, я, по крайней мере, вдвое
сильнее вас и, кроме того, мне бояться нечего, потому что вам и потом нельзя жаловаться: ведь не захотите же вы предать в
самом деле вашего брата?
От жалоб на судей,
На
сильных и на богачей
Лев, вышед из терпенья,
Пустился
сам свои осматривать владенья.
Он не старался уяснить
самому себе свою мысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженное время чем-нибудь более
сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось, как будто над ним…
Гибкая,
сильная, она доказывала это с неутомимостью и усердием фокусника, который еще увлечен своим искусством и ценит его
само по себе, а не только как средство к жизни.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно,
сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень
сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
— Стойте! — спокойнее и трезвее сказал Бердников, его лицо покрылось, как слезами, мелким потом и таяло. — Вы не можете сочувствовать распродаже родины, если вы честный, русский человек. Мы
сами поднимем ее на ноги, мы,
сильные, талантливые, бесстрашные…
Если нужно было постращать дворника, управляющего домом, даже
самого хозяина, он стращал всегда барином: «Вот постой, я скажу барину, — говорил он с угрозой, — будет ужо тебе!»
Сильнее авторитета он и не подозревал на свете.
— Право, осел! — повторил он и
сам сел за фортепиано и начал брать
сильные аккорды, чтоб заглушить виолончель. Потом залился веселою трелью, перебрал мотивы из нескольких опер, чтоб не слыхать несносного мычанья, и насилу забылся за импровизацией.
От этого она только
сильнее уверовала в последнее и убедилась, что — как далеко человек ни иди вперед, он не уйдет от него, если только не бросится с прямой дороги в сторону или не пойдет назад, что
самые противники его черпают из него же, что, наконец, учение это — есть единственный, непогрешительный, совершеннейший идеал жизни, вне которого остаются только ошибки.
В это время кто-то легонько постучался к ней в комнату. Она не двигалась. Потом
сильнее постучались. Она услыхала и встала вдруг с постели, взглянула в зеркало и испугалась
самой себя.
Все это может быть, никогда, ни в каком отчаянном положении нас не оставляющее, и ввергнуло Райского если еще не в
самую тучу страсти, то уже в ее жаркую атмосферу, из которой счастливо спасаются только
сильные и в
самом деле «гордые» характеры.
С мыслью о письме и
сама Вера засияла опять и приняла в его воображении образ какого-то таинственного, могучего, облеченного в красоту зла, и тем еще
сильнее и язвительнее казалась эта красота. Он стал чувствовать в себе припадки ревности, перебирал всех, кто был вхож в дом, осведомлялся осторожно у Марфеньки и бабушки, к кому они все пишут и кто пишет к ним.
По впечатлительной натуре своей он пристрастился к этой новой, простой, мягкой и вместе
сильной личности. Он располагал пробыть в «Дымке» и долее. Ему хотелось вникнуть в порядок хозяйственного механизма Тушина. Он едва успел заметить только наружный порядок, видеть бросающиеся в глаза результаты этого хозяйства, не успев вникнуть в
самый процесс его отправления.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга
сильнее, как в это время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с
самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
Это как-то
само собою в сердце делается, безо всякого предварительного расчета; но такая любовь,
сильная к слабому, бывает иногда несравненно
сильнее и мучительнее, чем любовь равных характеров, потому что невольно берешь на себя ответственность за своего слабого друга.
Известие об этом письме подействовало на старого князя, может быть, в несколько раз
сильнее, чем она
сама и мы все предполагали.
Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но князь вдруг закричал, как бы в
сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но в эту
самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему на их комнату, и там мигом все затихло. Князь быстро вышел с озабоченным лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к князю гость.
— Это — очень гордый человек, как вы сейчас
сами сказали, а многие из очень гордых людей любят верить в Бога, особенно несколько презирающие людей. У многих
сильных людей есть, кажется, натуральная какая-то потребность — найти кого-нибудь или что-нибудь, перед чем преклониться.
Сильному человеку иногда очень трудно переносить свою силу.
Короче, я прямо вывожу, что, имея в уме нечто неподвижное, всегдашнее,
сильное, которым страшно занят, — как бы удаляешься тем
самым от всего мира в пустыню, и все, что случается, проходит лишь вскользь, мимо главного.
— Вы все говорите «тайну»; что такое «восполнивши тайну свою»? — спросил я и оглянулся на дверь. Я рад был, что мы одни и что кругом стояла невозмутимая тишина. Солнце ярко светило в окно перед закатом. Он говорил несколько высокопарно и неточно, но очень искренно и с каким-то
сильным возбуждением, точно и в
самом деле был так рад моему приходу. Но я заметил в нем несомненно лихорадочное состояние, и даже
сильное. Я тоже был больной, тоже в лихорадке, с той минуты, как вошел к нему.
Прибавлю тоже, что факт существования письма подействовал также и на Катерину Николаевну несравненно
сильнее, чем я
сам тогда ожидал…
Полтора года назад Версилов, став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел
сильное впечатление, во-первых, на
самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшего удар.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и войною, углубились далеко внутрь; другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами от берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и идут в услужение к европейцам, разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря на то, что в 1834 г. они освобождены от рабства и, кажется, могли бы выбрать
сами себе место жительства и промысл.
Это тот
самый Батан, у которого нас прихватил, в прошлом году в июле месяце, тифон, или тайфун по-китайски, то есть
сильный ветер.
Нашим мелким судам трудно входить сюда, а фрегату невозможно, разве с помощью
сильного парохода. Фрегат сидит 23 фута; фарватер Янсекияна и впадающей в него реки Вусун, на которой лежит Шанхай, имеет
самую большую глубину 24 фута, и притом он чрезвычайно узок. Недалеко оставалось до Woosung (Вусуна), местечка при впадении речки того же имени в Янсекиян.
Всякий раз, при
сильном ударе того или другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный побежал, толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что стало страшно. Все привстали с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти на них! и все это по поводу петушьей драки! «Нет, этого у нас не увидите», — сказал барон. Действительно, этот момент был
самый замечательный для постороннего зрителя.
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах
сильных ощущений, за неимением последних в
самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных народов. Погибали на море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
В этот год еще в университете он прочел «Социальную статику» Спенсера, и рассуждения Спенсера о земельной собственности произвели на него
сильное впечатление, в особенности потому, что он
сам был сын большой землевладелицы.
Марья Павловна, та
самая красивая девушка с бараньими глазами, которая обратила внимание Нехлюдова, встала во весь свой высокий рост и
сильной, широкой, почти мужской походкой подошла к Нехлюдову и мальчику.
Всю жизнь потом эта заутреня осталась для Нехлюдова одним из
самых светлых и
сильных воспоминаний.
Сильный, перекормленный человек этот, так же как и
сам Нехлюдов, представлял поразительный контраст с худыми, сморщенными лицами и выдающимися из-под кафтанов худыми лопатками мужиков.
Но волнение его было напрасно: муж, предводитель дворянства того
самого уезда, в котором были главные имения Нехлюдова, извещал Нехлюдова о том, что в конце мая назначено экстренное земское собрание, и что он просит Нехлюдова непременно приехать и donner un coup d’épaule [поддержать] в предстоящих важных вопросах на земском собрании о школах и подъездных путях, при которых ожидалось
сильное противодействие реакционной партии.
Из тех трех женщин, которые шили, одна была та
самая старуха, которая провожала Маслову, — Кораблева, мрачного вида, насупленная, морщинистая, с висевшим мешком кожи под подбородком, высокая,
сильная женщина, с короткой косичкой русых седеющих на висках волос и с волосатой бородавкой на щеке.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались
самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и
сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни человеческой.
Трудовая, почти бедная обстановка произвела на Василия Назарыча
сильное впечатление, досказав ему то, чего он иногда не понимал в дочери. Теперь, как никогда, он чувствовал, что Надя не вернется больше в отцовский дом, а будет жить в том мирке, который создала себе
сама.
Утром он проснулся с
сильной головной болью и с
самым смутным представлением о том, что делалось вчера на мельнице.
Появление Половодова в театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально смотрел на сцену, где актеры казались куклами, на партер, на ложи, на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от
самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то
сильной творческой руке.
— Доктор, вы ошибаетесь, — возражал Привалов. — Что угодно, только Зося
самая неувлекающаяся натура, а скорее черствая и расчетливая. В ней есть свои хорошие стороны, как во всяком человеке, но все зло лежит в этой неустойчивости и в вечной погоне за
сильными ощущениями.