Неточные совпадения
В Петербурге Райский поступил в юнкера: он с одушевлением скакал во фронте, млея и горя, с бегающими по спине мурашками, при звуках полковой музыки, вытягивался, стуча саблей и шпорами, при встрече с генералами, а по вечерам в удалой компании на тройках уносился за город, на веселые пикники, или брал уроки жизни и любви у столичных
русских и нерусских «Армид», в том волшебном
царстве, где «гаснет вера в лучший край».
Толпились перед ним, точно живые, тени других великих страдалиц:
русских цариц, менявших по воле мужей свой сан на сан инокинь и хранивших и в келье дух и силу; других цариц, в роковые минуты стоявших во главе
царства и спасавших его…
И думается, что для великой миссии
русского народа в мире останется существенной та великая христианская истина, что душа человеческая стоит больше, чем все
царства и все миры…
Но если польское мессианское сознание и может быть поставлено выше
русского мессианского сознания, я верю, что в самом народе
русском есть более напряженная и чистая жажда правды Христовой и
царства Христова на земле, чем в народе польском.
Герцен почуял это победное шествие
царства мещанства и содрогнулся от отвращения, искал спасения от него в России, в
русском крестьянстве [Тот же Герцен пророчески предсказал
царство прусского милитаризма и неизбежность столкновения с ним.].
Так как
царство Божие есть
царство абсолютного и конечного, то
русские легко отдают все относительное и среднее во власть
царства дьявола.
Я очень ценил и ценю многие мотивы
русской религиозной мысли: преодоление судебного понимания христианства, истолкование христианства как религии Богочеловечества, как религии свободы, любви, милосердия и особой человечности, более, чем в западной мысли выраженное эсхатологическое сознание, чуждость инфернальной идее предопределения, искание всеобщего спасения, искание
Царства Божьего и правды Его.
И утешение может быть связано не с верой в
русского мужика, как у Герцена, а с благой вестью о наступлении
Царства Божьего, с верой в существование иного мира, иного порядка бытия, который должен означать радикальное преображение этого мира.
Русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера — о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить
Царство Божье.
В
русском мессианизме, столь свойственном
русскому народу, чистая мессианская идея
Царства Божьего,
царства правды, была затуманена идеей империалистической, волей к могуществу.
Но раскрывается эсхатология гуманизма как серединного
царства, и это более всего раскрывается
русской мыслью.
Русские революционеры, анархисты и социалисты, были бессознательными хилиастами, они ждали тысячелетнего
царства.
Вся мысль его есть эстетическая реакция против
русского народничества,
русского освободительного движения,
русского искания социальной правды,
русского искания
Царства Божьего.
Как и многие
русские люди, он искал
Царства Божьего на земле.
Его тройственная теософическая, теократическая и теургическая утопия есть все то же
русское искание
Царства Божьего, совершенной жизни.
Тема раскола была темой историософической, связанной с
русским мессианским призванием, темой о
царстве.
Анархизм нужно оценивать иначе, как
русское отвержение соблазна
царства этого мира.
Русские устремлены не к
царству этого мира, они движутся не волей к власти и могуществу.
Самое искание
Царства Божьего на земле было
русским исканием.
И в
русском коммунизме, в который перешла
русская мессианская идея в безрелигиозной и антирелигиозной форме, произошло то же извращение
русского искания
царства правды волей к могуществу.
В последний период жизни он окончательно теряет веру в будущее России и
русского народа и пророчествует о грядущей
русской революции и наступлении
царства антихриста.
История
русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского
царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой
русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
Но
русская идея не есть идея цветущей культуры и могущественного
царства,
русская идея есть эсхатологическая идея
Царства Божьего.
Как и все представители
русской религиозно-философской мысли, он устремлен к новому, к
царству Духа, но остается неясным, в какой мере он признает возможность нового третьего откровения.
Но за всеми этими различаемыми течениями скрыта общая
русская православная религиозность, выработавшая тип
русского человека с его недовольством этим миром, с его душевной мягкостью, с его нелюбовью к могуществу этого мира, с его устремленностью к миру иному, к концу, к
Царству Божьему.
К
русской социальной теме он не стал равнодушен, у него была своя социальная утопия, утопия теократическая, в которой церковь поглощает целиком государство и осуществляет
царство свободы и любви.
По своим исканиям правды, смысла жизни, исканиям
Царства Божьего, своим покаяниям, своему религиозно-анархическому бунту против неправды истории и цивилизации он принадлежит
русской идее.
Если уже Московское
царство вызвало религиозные сомнения в
русском народе, то эти сомнения очень усилились относительно петровской империи.
Из этих коротких и простых соображений не трудно понять, почему тяжесть самодурных отношений в этом «темном
царстве» обрушивается всего более на женщин. Мы обещали в прошедшей статье обратить внимание на рабское положение женщины в
русской семье, как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей статье; остается нам сказать несколько слов о его причинах и указать при этом на одну комедию, о которой до сих пор мы не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».
Собранный этим путем материал потом пройдет через горнило передних, черных ходов и тех «узких врат», которыми входят в
царство гешефтов князья и короли
русской промышленности.
Еще в детстве его, в той специальной военной школе для более знатных и богатых воспитанников, в которой он имел честь начать и кончить свое образование, укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда от стыда, что
русского боярина времен Московского
царства царь мог наказывать телесно, и краснел от сравнений.
— История такого рода, — продолжал он, — что вот в том же
царстве польском служил наш
русский офицер, молодой, богатый, и влюбился он в одну панночку (слово панночка капитан умел как-то произносить в одно и то же время насмешливо и с увлечением).
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками
царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
Час от часу билось сильнее сердце пламенного юноши, кровь волновалась в его жилах, но усталость взяла свое: глаза его сомкнулись, мечты облеклись в одежду истины, и сновидение перенесло Юрия в первопрестольный град
царства Русского.
Он сам не показывался из своей ставки; и хотя сражение на Девичьем поле продолжалось уже более двух часов и ежеминутно становилось жарче, но во всем войске князя Трубецкого не приметно было никаких приготовлений к бою; все оставалось по-прежнему: одни отдыхали, другие веселились, и только несколько сот казаков, взобравшись из одного любопытства на кровли домов, смотрели, как на потешное зрелище, на кровопролитный и отчаянный бой, от последствий которого зависела участь не только Москвы, но, может быть, и всего
царства Русского.
— Да, молодец! без малого годов сотню прожил, а на всем веку не бывал так радостен, как сегодня. Благодарение творцу небесному, очнулись наконец право-славные!.. Эх, жаль! кабы господь продлил дни бывшего воеводы нашего, Дмитрия Юрьевича Милославского, то-то был бы для него праздник!.. Дай бог ему
царство небесное! Столбовой был
русский боярин!.. Ну, да если не здесь, так там он вместе с нами радуется!
Помыслите, сограждане! что станется тогда с верою православною? что станется со всеми нами, когда и имя
царства Русского изгладится из памяти людской?..
— Но кто же будет главою
царства Русского? — спросил дьяк Самсонов.
— Кто из вас не ведает всех бедствий
царства Русского?
Я удалюсь в обитель преподобного Сергия; там, облаченный в одежду инока, при гробе угодника божия стану молиться день и ночь, да поможет вам господь спасти от гибели
царство Русское.
— Все, конечно, так! — прервал Истома, — не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и плотоядных зверей!.. Правда, королевич Владислав молоденек, и не ему бы править таким обширным государством, каково
царство Русское; но зато наставник-то у него хорош: премудрый король Сигизмунд, верно, не оставит его своими советами. Конечно, лучше бы было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем ли
русским или польским королем, чем незрелому юноше…
Сильный в крепости и крепкий во бранех…» — народ пал ниц, зарыдал, и все мольбы слились в одну общую, единственную молитву: «Да спасет господь
царство Русское!» По окончании молебствия Феодосий, осенив животворящим крестом и окропив святой водою усердно молящийся народ, произнес вдохновенным голосом: «С нами бог!
— Окружит эта шайка продажных мошенников светлый трон царя нашего и закроет ему мудрые глаза его на судьбу родины, предадут они Россию в руки инородцев и иностранцев. Жиды устроят в России своё
царство, поляки своё, армяне с грузинами, латыши и прочие нищие, коих приютила Русь под сильною рукою своею, свои
царства устроят, и когда останемся мы,
русские, одни… тогда… тогда, — значит…
В этом
царстве, сражаясь с Чурилками и исследуя вопрос о том, макали ли
русские цари в соль пальцами, он может совершить тьму подвигов, не особенно славных и полезных, но, в применении к
царству теней, весьма приличных.
— Одно жаль, — сказал он, — не в нашей
русской вере помер! Говорил я ему еще накануне смерти: окрестись, говорю, Карл Иваныч! Вспомни, куда ты идешь! По крайности, в
царство небесное попадешь! с людьми будешь!
Но слово
русского царя священно: он обещал своему народу не положить меча до тех пор, пока хотя единый враг останется в пределах его
царства, — и свято сохранил сей обет.
— О, вы вечный защитник
русских! — вскричал адъютант. — И оттого, что вы имели терпение прожить когда-то целый год в этом
царстве зимы…
Двести лет
царство русское отдыхало от прежних своих бедствий; двести лет мирный поселянин не менял сохи своей на оружие.
Я не положу оружия, — сказал он, — доколе ни единого неприятеля не останется в
царстве моем…» — и миллионы уст повторили слова царя
русского!
Наши войска почти без всякого сопротивления заняли Вильну, и вскоре потом исполнились слова
русского государя: ни одного вооруженного врага не осталось в пределах его
царства.