Неточные совпадения
В числе закоснелейших немцев из
русских был один магистр нашего университета, недавно приехавший из
Берлина; добрый человек в синих очках, чопорный и приличный, он остановился навсегда, расстроив, ослабив свои способности философией и филологией.
Интересно отметить, что тогда, в
Берлине, еще не чувствовалось абсолютного разрыва между
русским зарубежьем и советской Россией.
Из
русских, кроме меня, был С. Л. Франк, с которым в
Берлине у меня было близкое сотрудничество.
Присутствие в группе высланных людей науки, профессоров дало возможность основать в
Берлине Русский научный институт.
Русский научный институт, несмотря на мое активное к нему отношение в первый год пребывания в
Берлине, в сущности, был довольно чуждым мне академическим учреждением.
Берлин переставал быть
русским центром, и им становился Париж.
Гораздо большее значение, и притом надолго, имело для меня образование в
Берлине русской Религиозно-философской академии.
В это время
Берлин был
русским центром.
Мы выехали из
Берлина накануне, в восемь часов вечера, но, по
русскому обычаю, расселись по углам, помолчали и, наконец, заснули, кто как мог.
Как бы то ни было, но первое чувство, которое должен испытать
русский, попавший в
Берлин, все-таки будет чувством искреннейшего огорчения, близко граничащего с досадой.
Так вот оно как. Мы,
русские, с самого Петра I усердно"учим по-немецку"и все никакого случая поймать не можем, а в
Берлине уж и теперь"случай"предвидят, и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да,
Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
За
Берлином, по направлению к Рейну, начинается ряд лакейских городов. Это — курорты, где в общей массе наезжего люда и
русские, по распоряжению медицинского начальства, посвящают себя нагуливанию животов.
Между тем как в среде
русских шла оживленная беседа на тему, для чего собственно нужен
Берлин (многие предлагали такое решение: для человекоубивства), мне привелось передать моему беловолосому соседу какое-то кушанье.
Даже
русские культурные дамочки — уж на что охочи по магазинам бегать — и те чуть не со слезами на глазах жалуются: помилуйте! муж заставляет меня в
Берлине платья покупать!
Во главе первых в Москве стояли «Московский телеграф», «Зритель» Давыдова, «Свет и тени» Пушкарева, ежемесячная «
Русская мысль», «
Русские ведомости», которые со страхом печатали Щедрина, писавшего сказки и басни, как Эзоп, и корреспонденции из
Берлина Иоллоса, описывавшего под видом заграничной жизни
русскую, сюда еще можно было причислить «
Русский курьер», когда он был под редакцией В.А. Гольцева, и впоследствии газету «Курьер».
— «Какое дело! — закричал я, — мы пойдем вперед; при виде победоносных орлов наших все побегут; мы раздавим
русской осадный корпус, сожжем
Берлин, истребим прусскую армию…» — «Он сумасшедший!» — закричали все генералы.
Бенни понял все значение этой угрозы и отстал от своего политического
русского единомышленника в
Берлине.
Тальберг. В Германию, в
Берлин. Гм… Дорогая моя, ты представляешь, что будет со мной, если
русская армия не отобьет Петлюру и он войдет в Киев?
Несмотря на то, что
Берлин — город не только не
русский, но даже не особенно расположенный к России, все
русские свободомышленники, к числу которых по привычке причислял себя и Жозеф Висленев, останавливаясь в
Берлине на обратном пути из Лондона или Парижа, обыкновенно предвкушали и предвкушают здесь нечто отечественное, или, лучше сказать, петербургское.
Еще находясь в
Берлине, Пугачев, по рассказам принцессы, действовал, насколько было ему возможно, в пользу своей сестры, законной наследницы
русского престола, скрывавшейся под разными именами сначала в Персии, а потом в разных государствах Европы.
Из
Берлина поеду в Польшу, оттуда в польскую Украйну, там и неподалеку оттуда стоят преданные нам
русские войска.
На наших водах вдруг стряслась такая денежная паника, что за
русские сторублевки менялы не давали ничего,хотя наш курс стоял тогда очень высоко: в
Берлине давали на рубль три талера, а в Париже все время, пока я там жил, 350–360 франков за сто лей.
В Германии-Тургенев-Баден-Швейцария-Бакунин-Берн и Базель-Мировой конгресс-Мюнхен-Вена-Привлекательная Вена-Веселящаяся Вена-Театральная Вена-Венские любимцы-Грильпарцер-Венский фашинг-Славянская Вена-Чехия-Дюма-Разговоры с Дюма-Мои оценки Дюма-Наке-Корш-Об Испании-Испанские впечатления-Мадрид-В кругу иностранных корреспондентов-Поездка по Испании-Испанская политика-Испанский язык-Испанские музеи-В Барселонк-Моя программа пепеездов-"С Итальянского бульвара"-Герцен-Русские в Париже-Огарев-Отношения к Герцену-Кавелин-Разговоры с Герценом-"Общечеловек"Герцен-Огаревы и Герцен-Парижская суета-Снова Вена-Невинный флирт-О французких женжинах-Роман и актрисы-Планы на следующий сезон-Бакст-Гончаров-В Берлине-Политические тучи-Война-Седанский погром-Французские Политики-Возвращение в Россию-Берг и Вейнберг-Варшава-Польский театр-В Петербурге-Некрасов-Салтыков-Салтыков и Некрасов-Искра-Петербургские литераторы-Восстание Коммуны-Литературный мир Петербурга-Петербургская атмосфера-Урусов-Семевский и Краевский-Вид Парижа схватил меня за сердце-Мадам Паска-Мои парижские переживания-Опять Петербург-Театральные заботы-Дельцы-Будущая жена-Встреча
русского Нового года
Он же свел меня с кружком
русских молодых людей, которые состояли при И.А.Гончарове, жившем в
Берлине как раз в это время, перед отправлением на какие-то воды. Ближайшими приятелями Бакста был сын Пирогова от первой жены и брат его второй жены.
Новый роман Гончарова (с которым я лично познакомился только летом следующего, 1870, года в
Берлине) захватывал меня в чтении больше, чем я ожидал сам. Может быть, оттого, что я так долго был на чужбине (с января 1867 года) и
русская жизнь в обстановке волжской природы, среди которой я сам родился, получала в моем воображении яркие краски и рельефы.
Из
русских, с какими я чаще встречался, двое уже покойники: нижегородец из купцов У., занимавшийся тогда изучением микроскопической анатомии. Он впоследствии получил кафедру и умер после долгой душевной болезни. Позднее я с ним встречался в
Берлине.
В Hotel de Rome, где я обедал за табльдотом, нашел я целое
русское общество: племянника В. Ф. Корша и его двух молодых приятелей — слушателей Берлинского университета: сына одного знаменитого хирурга и брата второй жены этого хирурга. Душой кружка был Бакст, прекрасно знакомый с
Берлином и отличавшийся необыкновенной способностью пленять
русских высокопоставленных лиц. Его приятели называли это «укрощением генералов».
Это молодое общество прозвало само себя «бандой» и проводило время всегда вместе, устраивало у себя
русские чаепития; по вечерам и даже по ночам посещали всякие характерные места
Берлина.
К маю 1870 года перебрался я из Вены в
Берлин перед войной, о которой тогда никто еще не думал ни во Франции, ни в Германии. Между прочим, я состоял корреспондентом тогдашних «Петербургских ведомостей», и их редактор, покойный В. Ф. Корш, проезжал в то время
Берлином. Там же нашел я моего товарища по Дерптскому университету, тоже уже покойного, Владимира Бакста — личность очень распространенную тогда в
русских кружках за границей; с ним я еще студентом, в Дерпте, переводил учебник Дондерса.
Оставив неудачное командование над
русскими войсками в Польше, Паткуль находился то в Дрездене, то ездил в
Берлин.
Война с Пруссией продолжалась еще некоторое время. Несмотря на победы, одержанные
русскими, несмотря на взятие
Берлина, она была тяжела для России, и все с нетерпением ожидали ее окончания.
Легкий отряд Чернышова, которым командовал Тотлебен, напал на этот город внезапно. Гарнизон
Берлина состоял всего из трех батальонов. Поспешно бросились к нему на помощь небольшие прусские отряды. Пруссаков разогнали, и в то время, когда сам Фридрих спешил к своей столице, она была занята
русскими, которые наложили на нее контрибуцию и, разграбив окрестности, в особенности загородные дворцы, поспешно ушли. На
Берлин же направились австрийцы под предводительством Ласси, но опоздали.
При отъезде из
Берлина Савина и его провожатых снова поместили в отдельное купе, в котором они благополучно доехали до
русской границы. Чем ближе подъезжали к Александрову, тем более Николая Герасимовича охватывало какое-то особое волнующее и томительное чувство.
Явившись в
Берлин, он объявил г-же Луганской, что совершенно не знает никакого Гиршфельда, а хлопочет в интересах Василия Луганского, как поверенный Базисова, которому первый должен большую сумму, и по
русским законам его кредиторы могут наложить на именье, находящееся у нее в пожизненном владении, запрещение и арестовать доходы.
«
Русский суд осудил меня на свиданье с тобою», писал он своей жене в
Берлин.
— Нисколько, — ответила она с прелестной улыбкой, — я очень даже рада случаю, что вы пришли именно сюда, к пианино… Наверное, вы не откажетесь спеть несколько
русских романсов, я уже в
Берлине слышала некоторые из них от одного моего знакомого
русского дипломата барона Норинга, и они мне очень понравились…
Салтыков вернулся с чином фельдмаршала и со строгим повелением вести энергичную наступательную войну. Но несогласие главнокомандующих пустило уже настолько глубокие корни, что мешало единодушному действию союзников. После некоторых передвижений
русские удалились и разместились по зимним квартирам, ознаменовав эту кампанию лишь смелым партизанским набегом на
Берлин.
Кроме того, Егор Анатольевич открыл в церковных книгах
русской церкви в
Берлине подчистку в месяце совершения брака Антонины Луганской с ее мужем, и на это обстоятельство, имевшее, по его словам, важное значение для дела, он тоже обратил ее внимание.
Вместе с этим радостным известием о славной победе и о движении
русских войск на
Берлин пришла весть о смерти капитана гвардии Осипа Ивановича Лысенко.
Александр Павлович избегал войны с Пруссией, но честь России считал выше всего и не желал унизить достоинства ее в самом начале похода; могли говорить, что
русский государь дошел со своей армией до границы и должен был отступить по воле прусского короля; поэтому он сам отправился в
Берлин для личных переговоров с Фридрихом-Вильгельмом и, в случае упорства, думал даже объявить ему войну.
Следствие обнаружило и установило разными допросами свидетелей и полицейских властей в Париже, Ницце,
Берлине и Дусбурге, которым была предъявлена фотографическая карточка Савина, что он, действительно, то лицо, которое проживало во Франции и Германии под именем
русского офицера Николая Савина, который был арестован по требованию
русских властей и впоследствии бежал.
Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и
Берлин остались целы, и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда
русские мужчины и в особенности дамы.