Неточные совпадения
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится
русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или
шашку, что только пожелаешь, — а
шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.
За ним так же торопливо и озабоченно шли другие видные члены «Союза
русского народа»: бывший парикмахер, теперь фабрикант «искусственных минеральных вод» Бабаев; мясник Коробов; ассенизатор Лялечкин; банщик Домогайлов; хозяин скорняжной мастерской Затиркин, непобедимый игрок в
шашки, человек плоскогрудый, плосколицый, с равнодушными глазами.
— Да, избили меня. Вешают-то у нас как усердно? Освирепели, свиньи. Я тоже почти с вешалки соскочил. Даже — с боем, конвойный хотел
шашкой расколоть. Теперь вот отдыхаю, прислушиваюсь, присматриваюсь.
Русских здесь накапливается не мало. Разговаривают на все лады: одни — каются, другие — заикаются, вообще — развлекаются.
Потерпите, а я с Кораном и
шашкою приду к вам и поведу вас против
русских.
6 января 1852 года Шамиль возвращался домой в Ведено после сражения с
русскими, в котором, по мнению
русских, был разбит и бежал в Ведено; по его же мнению и мнению всех мюридов, одержал победу и прогнал
русских. В сражении этом, что бывало очень редко, он сам выстрелил из винтовки и, выхватя
шашку, пустил было свою лошадь прямо на
русских, но сопутствующие ему мюриды удержали его. Два из них тут же подле Шамиля были убиты.
В большом ауле, под горою,
Близ саклей дымных и простых,
Черкесы позднею порою
Сидят — о конях удалых
Заводят речь, о метких стрелах,
О разоренных ими селах;
И с ними как дрался казак,
И как на
русских нападали,
Как их пленили, побеждали.
Курят беспечно свой табак,
И дым, виясь, летит над ними,
Иль, стукнув
шашками своими,
Песнь горцев громко запоют.
На полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; — другой персидский ковер висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские
шашки и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом… на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини… остальные стены были голые, кругом и вдоль по ним стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; — одна единственная картина привлекала взоры, она висела над дверьми, ведущими в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным
русским художником, человеком, не знавшим своего гения и которому никто об нем не позаботился намекнуть.
—
Русский солдат — это, брат, не фунт изюму! — воскликнул хрипло Рыбников, громыхая
шашкой. — Чудо-богатыри, как говорил бессмертный Суворов. Что? Не правду я говорю? Одним словом… Но скажу вам откровенно: начальство наше на Востоке не годится ни к черту! Знаете известную нашу поговорку: каков поп, таков и приход. Что? Не верно? Воруют, играют в карты, завели любовниц… А ведь известно: где черт не поможет, бабу пошлет.
Когда «Ат-Даван» был напечатан, он явился в редакцию «
Русского богатства», кричал, выхватывал
шашку, требовал моего адреса, чтоб меня убить.