Неточные совпадения
Я, когда вышел из университета, то много занимался
русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода
воеводам.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и
воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства
Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
— Нет, — отвечал Юрий, — не
воеводою, а самодержавным и законным царем
русским. Жолкевский клялся в этом и сдержит свою клятву: он не фальшер, не злодей, а храбрый и честный воин.
Каждый знаменитый боярин и
воевода пожелает быть царем
русским; начнутся крамолы, восстанут новые самозванцы, пуще прежнего польется кровь христианская, и отечество наше, обессиленное междоусобием, не могущее противустать сильному врагу, погибнет навеки; и царствующий град, подобно святому граду Киеву, соделается достоянием иноверцев и отчиною короля свейского или врага нашего, Сигизмунда, который теперь предлагает нам сына своего в законные государи, а тогда пришлет на воеводство одного из рабов своих.
— Да, молодец! без малого годов сотню прожил, а на всем веку не бывал так радостен, как сегодня. Благодарение творцу небесному, очнулись наконец право-славные!.. Эх, жаль! кабы господь продлил дни бывшего
воеводы нашего, Дмитрия Юрьевича Милославского, то-то был бы для него праздник!.. Дай бог ему царство небесное! Столбовой был
русский боярин!.. Ну, да если не здесь, так там он вместе с нами радуется!
Но вьюги зимней не страшась,
Однажды в ранний утра час
Боярин Орша дал приказ
Собраться челяди своей,
Точить ножи, седлать коней;
И разнеслась везде молва,
Что беспокойная Литва
С толпою дерзких
воеводНа землю
русскую идет.
От войска
русские гонцы
Во все помчалися концы,
Зовут бояр и их людей
На славный пир — на пир мечей!
И князь доскакал. Под литовским шатром
Опальный сидит
воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
Без шапок толпятся у входа,
Всяк
русскому витязю честь воздает;
Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом:
« Князь Курбский нам сделался другом».
Завоеватели явились
русские люди и после освобождения из-под татарского ига. В исходе XV столетия знамена Москвы уже развевались на снежном хребте Каменного пояса, называвшегося в древности горами Рифейскими, и
воеводы Иоанна III возгласили имя первого
русского самодержца на берегах Тавры, Иртыша, Оби, в пяти тысячах верст от Москвы.
Вы, конечно, не спросите меня о будущности Хабара-Симского. Сердцу каждого
русского должны быть очень знакомы освобождение Нижнего Новгорода от врагов, спасение нашей чести в Рязани, осажденной татарами при Василии Иоанновиче, и другие подвиги знаменитого
воеводы.
Кажется, слышишь из отверстия подземной тюрьмы вздох орденмейстера Иогана фон Ферзена, засаженного в ней по подозрению в сношениях с
русскими [1472 года.]; видишь под стенами замка храброго
воеводу, князя Александра Оболенского, решающегося лучше умереть, чем отступить от них [1502 года.], и в окружных холмах доискиваешься его праха; видишь, как герцог Иоган финляндский, среди многочисленных своих вассалов, отсчитав полякам лежащие на столе сто двадцать пять тысяч талеров, запивает в серебряном бокале приобретение Гельмета и других окружных поместий [1562 года.].
Но надежды не подавал, угадывая неодолимые препятствия в ненависти
воеводы к немцу, из рода заклятых врагов его, хотя бы этот немец и принял
русскую веру.
Пали кольца его прекрасных длинных волос к ногам посыльного
воеводы — и чрез несколько мгновений немец-лекарь преобразился в красивого
русского молодца.
Скоро имя его стало громко по злодеяниям, но вместе с тем было окружено ореолом «геройства». Это объясняется тогдашним взглядом народных масс на разбойников, которые имели недоступную для других, но заманчивую силу уйти из-под гнета
воевод и подьячих и добывать себе средства для привольного житья грудь с грудью, ценою своей жизни. Оттого-то в
русских народных песнях встречается почти всегда ласкательное слово «разбойничек».
И действительно, в те отдаленные времена в разбой шли дурно направленные людьми и обстоятельствами порой лучшие
русские силы, не выносившие государственного гнета в лице тех «супостатов», для которых не было «святых законов»:
воевод, тиунов, приказных и подьячих… Они уходили на волю и мстили государству и обществу, не сумевшим направить их на истинно
русские качества: отвагу, смелость и любовь к родине, на хорошее дело.
Начали они это с того, что, по приказанию своего
воеводы, «отняли каторгу (судно), со всеми животы» (т. е. имуществом), а также отняли у них и сорок человек турок, которых освободившиеся
русские сами содержали теперь у себя в плену и надеялись притащить их взаперти к себе «ко дворам» или продать где-нибудь в неволю, а при опасности, конечно, не затруднились бы сбросить и за борт.