Неточные совпадения
— Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне
Русская, Славянская
натура! Только я боюсь, что Вронскому будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба этого человека. Поговорите с ним дорогой, — сказала княгиня.
Что у них немецкая жидкостная
натура, так они воображают, что и с
русским желудком сладят!
— Самопрыгающая
натура, — сказал он о Любаше, приемного отца назвал «иже еси в либералех сущий», а постукав кулаком по «
Русским ведомостям», заявил...
Притом их связывало детство и школа — две сильные пружины, потом
русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и в нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании
натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца.
В этой простой
русской, практической
натуре, исполняющей призвание хозяина земли и леса, первого, самого дюжего работника между своими работниками, и вместе распорядителя и руководителя их судеб и благосостояния, он видел какого-то заволжского Роберта Овена!
Купец Смельков, по определению товарища прокурора, был тип могучего, нетронутого
русского человека с его широкой
натурой, который, вследствие своей доверчивости и великодушия, пал жертвою глубоко развращенных личностей, во власть которых он попал.
Исключительно умозрительное направление совершенно противуположно
русскому характеру, и мы скоро увидим, как
русский дух переработал Гегелево учение и как наша живая
натура, несмотря на все пострижения в философские монахи, берет свое.
Отец мой провел лет двенадцать за границей, брат его — еще дольше; они хотели устроить какую-то жизнь на иностранный манер без больших трат и с сохранением всех
русских удобств. Жизнь не устроивалась, оттого ли, что они не умели сладить, оттого ли, что помещичья
натура брала верх над иностранными привычками? Хозяйство было общее, именье нераздельное, огромная дворня заселяла нижний этаж, все условия беспорядка, стало быть, были налицо.
Так точно за лицо Петра Ильича в «Не так живи, как хочется» автора упрекали, что он не придал этому лицу той широты
натуры, того могучего размаха, какой, дескать, свойствен
русскому человеку, особенно в разгуле.
Но — чудное дело! превратившись в англомана, Иван Петрович стал в то же время патриотом, по крайней мере он называл себя патриотом, хотя Россию знал плохо, не придерживался ни одной
русской привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался предметов важных, у Ивана Петровича тотчас являлись выражения вроде: «оказать новые опыты самоусердия», «сие не согласуется с самою
натурою обстоятельства» и т.д. Иван Петрович привез с собою несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения государства; он очень был недоволен всем, что видел, — отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь.
Позволительно думать, что они могли хлестаковствовать и репетиловствовать совсем иначе, изобличая известную солидарность
натур с
натурою несметного числа Зарницыных (которых нисколько не должно оскорблять такое сопоставление, ибо они никаким образом не могут быть почитаемы наихудшими людьми земли
русской).
В его
натуре сохранилось много простоты, искренности, задушевности, бесхитростности и в то же время живой
русской сметки, которую он сам называл мошенническою философиею.
— Вот русская-то
натура и в аристократке, а все свое берет! Прежде напой и накорми, а тогда и спрашивай.
Пошатываясь на месте, Прозоров изобразил дочери надутую фигуру
русского немца. В следующий момент он представил вытянутую и сутуловатую «
натуру» доктора и засмеялся своим детским смехом.
— Генияльная
натура, доложу я вам, — перебил Горехвастов, — науки не требует, потому что до всего собственным умом доходит. Спросите, например, меня… ну, о чем хотите! на все ответ дам, потому что это у меня
русское, врожденное! А потому я никогда и не знал, что такое горе!
Такие складные удилища, хорошо отделанные, с набалдашником и наконечником, имеют наружность толстой красивой палки; кто увидит их в первый раз, тот и не узнает, что это целая удочка; но, во-первых, оно стоит очень недешево; во-вторых, для большой рыбы оно не удобно и не благонадежно: ибо у него гнется только верхушка, то есть первое коленце, состоящее из китового уса или камышинки, а для вытаскивания крупной рыбы необходимо, чтобы гибь постепенно проходила сквозь удилище по крайней мере до половины его; в-третьих, его надобно держать всегда в руках или класть на что-нибудь сухое, а если станешь класть на воду, что иногда неизбежно, то оно намокнет, разбухнет и даже со временем треснет; к тому же размокшие коленца, покуда не высохнут, не будут свободно вкладываться одно в другое; в-четвертых, все это надо делать неторопливо и аккуратно — качества, противоположные
натуре русского человека: всякий раз вынимать, вытирать, вкладывать, свинчивать, развинчивать, привязывать и отвязывать лесу с наплавком, грузилом и крючком, которую опять надобно на что-нибудь намотать, положить в футляр или ящичек и куда-нибудь спрятать…
Неприметно, мало-помалу, рассеется это недовольство собою, эта презрительная недоверчивость к собственным силам, твердости воли и чистоте помышлений — эта эпидемия нашего века, эта черная немочь души, чуждая здоровой
натуре русского человека, но заглядывающая и к нам за грехи наши…
Если же наши мысли сообразны с пьесою, то мы просим ответить еще на один вопрос: точно ли
русская живая
натура выразилась в Катерине, точно ли
русская обстановка во всем, ее окружающем, точно ли потребность возникающего движения
русской жизни сказалась в смысле пьесы, как она понята нами?
Так, например, произвол хотели присвоить
русскому человеку как особенное, естественное качество его природы — под названием «широты
натуры»; плутовство и хитрость тоже хотели узаконить в
русском народе под названием сметливости и лукавства.
Одно из двух: если Ананий, точно, сильная
натура, как его и хочет представить автор, — тогда он гнев свой должен обратить прямо на причину своего несчастия, либо совсем преодолеть себя, по соображению, что тут никто не виноват; такие развязки постоянно мы и видим в
русской жизни, когда сильные характеры сталкиваются с враждебными обстоятельствами.
Как известно, на угощение
русский человек необыкновенно падок, и бесцветные люди отлично пользуются этой кровной чертой славянской
натуры.
Ведь это можно в насмешку повторять слова щедринской талантливой
натуры, что «
русский человек без науки все науки прошел», в насмешку можно сказать, что г. Кокорев, не имея никаких познаний, внезапно написал гениальное сочинение о предмете, который от других обыкновенно требует продолжительных занятий и серьезного изучения.
Его генеалогические предрассудки, его эпикурейские наклонности, первоначальное образование под руководством французских эмигрантов конца прошедшего столетия, самая
натура его, полная художнической восприимчивости, но чуждая упорной деятельности мысли, — все препятствовало ему проникнуться духом
русской народности.
Его счастливая, по преимуществу
русская,
натура создала чисто
русских людей, задуманных, может быть, по образцу чужому.
Тут проявилась вполне настоящая
русская, разумеется, талантливая
натура Загоскина; сказал: сделаю — и сделал, да еще едва ли не лучше учителей.
С детских лет, имея по преимуществу
русское направление и пылкую
натуру, он горел нетерпением запечатлеть кровью свою горячую любовь к отчизне; в сражении под Полоцком он был ранен в ногу и получил за храбрость орден Анны 3-й степени на шпагу.
Нрава Домна Платоновна была самого общительного, веселого, доброго, необидчивого и простодушно-суеверного. Характер у нее был мягкий и сговорчивый;
натура в основании своем честная и довольно прямая, хотя, разумеется, была у нее, как у
русского человека, и маленькая лукавинка. Труд и хлопоты были сферою, в которой Домна Платоновна жила безвыходно. Она вечно суетилась, вечно куда-то бежала, о чем-то думала, что-то такое соображала или приводила в исполнение.
В князе была
русская широкая, размашистая
натура: страстный любитель искусства, человек с огромным вкусом, с тактом роскоши, ну и при этом, как водится, непривычка обуздываться и расточительность в высшей степени.
На балконе показался Завалишин в фантастическом
русском костюме: в чесучовой поддевке поверх шелковой голубой косоворотки и в высоких лакированных сапогах. Этот костюм, который он всегда носил дома, делал его похожим на одного из провинциальных садовых антрепренеров, охотно щеголяющих перед купечеством широкой
натурой и одеждой в
русском стиле. Сходство дополняла толстая золотая цепь через весь живот, бряцавшая десятками брелоков-жетонов.
В чем же, стало быть, смысл появления болгара в этой истории? Что тут значит болгар, почему не
русский? Разве между
русскими уже и нет таких
натур, разве
русские не способны любить страстно и решительно, не способны очертя голову жениться по любви? Или это просто прихоть авторского воображения, и в ней не нужно отыскивать никакого особенного смысла? «Взял, мол, себе болгара, да и кончено; а мог бы взять и цыгана и китайца, пожалуй»…
Произошло явление, не слишком возвышенное и даже довольно непредвиденное:
русское общество разыграло в некотором роде талантливую
натуру.
Они-то обыкновенно и толкуют о высшей своей
русской породе, которой достоинства определяют на манер Горехвастова: «Гениальная, дескать,
натура у
русского человека: без науки все науки прошел!..»
«Да помилуйте, мы уже восемь веков назад были далеко впереди от Европы, — возражают другие, — мы всегда были не то, что прочие люди; мы давно уже без науки все науки прошли, потому что гениальная
натура науки не требует: это уж у нас у всех
русское, врожденное».
Ей хотелось быть и в Эрмитаже, и в музеях, и в Публичной библиотеке, и в Академии художеств, и в опере, и в
русском театре, и во французском, и на клубных семейных вечерах, и послушать, как читают российские литераторы на публичных чтениях, и поглядеть на этих российских литераторов, каковы-то они суть в
натуре, по наружности; словом, желаниям Татьяны Николаевны не было конца, и кидалась она на все это с жадной любознательностью новичка, который наконец-то дорвался до столь желанного и долгожданного предмета, о котором ему еще так давно и так много мечталось.
Русский народ издавна отличался долготерпением. Били нас татары — мы молчали просто, били цари — молчали и кланялись, теперь бьют немцы — мы молчим и уважаем их… Прогресс!.. Да в самом деле, что нам за охота заваривать серьезную кашу? Мы ведь широкие
натуры, готовые на грязные полицейские скандальчики под пьяную руку. Это только там, где-то на Западе, есть такие души, которых ведет на подвиги одно пустое слово — la gloire [Слава (фр.).].
Словоизвержение одно, а чего-нибудь действующего мы все-таки никогда не составим, и эта недеятельность, эта апатия лежит в нашей национальной глупости, потому что мы,
русские, — рабы по
натуре своей и лучшего ничего не желаем!
Ну,
натура у него немножко широкая,
русская, увлекающаяся
натура, но ведь он честный юноша!
Боже мой, как вспыхнуло от этих слов лицо деда!.. Он вскочил с тахты… Глаза его метали молнии… Он поднял загоревшийся взор на отца — взор, в котором сказалась вся полудикая
натура кавказского горца, и заговорил быстро и грозно, мешая
русские, татарские и грузинские слова...
Тип отчаянного, точно так же, как и тип начальствующего, хорош в первом подразделении — отчаянных забавников, отличительными чертами которых суть непоколебимая веселость, огромные способности ко всему, богатство
натуры и удаль, — и так же ужасно дурен во втором подразделении — отчаянных развратных, которые, однако, нужно сказать к чести
русского войска, встречаются весьма редко, и если встречаются, то бывают удаляемы от товарищества самим обществом солдатским.
Нет личности и фигуры в нелегальном мире
русской интеллигенции более яркой и даровитой, чем этот москвич 30-х годов, сочетавший в себе все самые выдающиеся свойства великорусской
натуры, хотя он и был незаконное чадо от сожительства немки с барином из рода Яковлевых, которые вместе с Шереметьевыми и Боборыкиными происходят от некоего Комбиллы, пришедшего"из Прусс"(то есть от балтийских славян) со своей дружиной в княжение Симеона Гордого.
Не думаю, чтобы они были когда-либо задушевными приятелями. Правда, они были люди одной эпохи (Некрасов немного постарше Салтыкова), но в них не чувствовалось сходства ни в складе
натур, ни в общей повадке, ни в тех настроениях, которые дали им их писательскую физиономию. Если оба были обличители общественного зла, то в Некрасове все еще и тогда жил поэт, способный на лирические порывы, а Салтыков уже ушел в свой систематический сарказм и разъедающий анализ тогдашнего строя
русской жизни.
Горечи он не выказывал в лирических, грустных или негодующих тирадах. Его
натура была слишком импульсивная и отзывчивая. Он всегда увлекался беседой, полон был воспоминаний, остроумных тирад, анекдотов и отзывчивости на злобу дня — и
русскую, и тогдашнюю парижскую. Дома, у себя в гостиной, он произносил длинные монологи, и каждому из нас было всегда ново и занимательно слушать его. Его темперамент по этой части в
русском был прямо изумителен.
У Гоголя в
натуре был сильный аскетический элемент, характерный для
русских, и это привело его к осуждению своего литературного творчества.
Белинский, революционер по
натуре и темпераменту, положивший основания
русскому революционно-социалистическому миросозерцанию, одно время стал консерватором из-за увлечения философией Гегеля.
Между ними, помимо людей даровитых и блестящих, я находил и отличных тружеников, необычайно выносливые
натуры; некоторые поражали даже нас,
русских, способностью к какой-то, не то что уж лихорадочной, а сверхъестественной деятельности.
Скажу лишь, что меня лично эта странная судьба
русского бытописателя с такой тонкой, художественной
натурой чрезвычайно сильно и занимала и задевала.
Так он и сделал в данном случае. С подобными людьми очень приятно иметь всякого рода сношения, хотя бы они и были по
натуре не особенно покладисты. Тут нет нашей
русской бессознательной, фальшивой мягкости и податливости. Скажет вам что-нибудь человек — будьте уверены, что он выполнит свое слово и не станет хитрить, на что имел бы право по своему происхождению, как южанин.
Суворов был вполне
русский человек — погрузившись в солдатскую среду для ее изучения, он не мог не понести на себе ее сильного влияния. Он сроднился с ней навсегда; все, на что он находил себе отголосок в ее
натуре, выросло в нем и окрепло или же усвоилось и укоренилось. В бытность свою солдатом он изучал во всей подробности воинские уставы и постановления, бывал постоянно на строевых учениях и ходил в караул.
Замыслы эти не были известны Владиславу, хотя она с малолетства его и впоследствии, при кратковременных свиданиях с ним, старалась напитывать его восприимчивую, пылкую
натуру любовью к польской отчизне, которую, однако ж, до поры до времени сливала с
русским государством под одною державой.
— Цесаревич, великий князь Константин Павлович, мягок и добр по
натуре, вспыльчив, но быстро отходчив, — говорил граф Аракчеев, — он сам всегда сознавался, что не создан для верховной власти, для тяжелой и ответственной службы
русского государя, и это главная причина его отречения.