Неточные совпадения
Хлестаков. Сделайте милость, Артемий Филиппович, со мной странный случай: в дороге совершенно издержался. Нет ли у вас
денег взаймы —
рублей четыреста?
Хлестаков. Ну, все равно. Я ведь только так. Хорошо, пусть будет шестьдесят пять
рублей. Это все равно. (Принимает
деньги.)
Солдат опять с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На
рубль пятнадцать с
деньгоюПобоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
«Я вас не держу, — мог сказать он. — Вы можете итти куда хотите. Вы не хотели разводиться с вашим мужем, вероятно, чтобы вернуться к нему. Вернитесь. Если вам нужны
деньги, я дам вам. Сколько нужно вам
рублей?»
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной
рублей, а
денег больше взять неоткудова. Другое письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
— Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот
рублей чистыми
деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
— Вы, матушка, — сказал он, — или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам даю
деньги: пятнадцать
рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это
деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?
Когда набралось
денег до пяти
рублей, он мешочек зашил и стал копить в другой.
— Когда ты не хочешь на
деньги, так вот что, слушай: я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста
рублей придачи.
— А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только десяток, так вот уж у него славная
деньга. Ведь ревизская душа стóит в пятистах
рублях.
— Не знаю, как вам дать, я не взял с собою
денег. Да, вот десять
рублей есть.
–…для расходов по экономии в моем отсутствии. Понимаешь? За мельницу ты должен получить тысячу
рублей… так или нет? Залогов из казны ты должен получить обратно восемь тысяч; за сено, которого, по твоему же расчету, можно продать семь тысяч пудов, — кладу по сорок пять копеек, — ты получишь три тысячи: следовательно, всех
денег у тебя будет сколько? Двенадцать тысяч… так или нет?
Все остальное свое имущество и
деньги, исключая сорока
рублей, которые она отложила на погребенье и поминанье, она предоставила получить своему брату.
— Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете, были бы
деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот
рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.
То, собственно, обстоятельство, что он ни разу не открыл кошелька и не знал даже, сколько именно в нем лежит
денег, показалось невероятным (в кошельке оказалось триста семнадцать
рублей серебром и три двугривенных; от долгого лежанья под камнем некоторые верхние, самые крупные, бумажки чрезвычайно попортились).
Кроме того, он положительно уведомил меня, что Марфа Петровна, за неделю до смерти, успела оставить тебе, Дуня, по завещанию три тысячи
рублей, и
деньги эти ты можешь теперь получить в самом скором времени.
— Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько
денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять
рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то небось уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
Придя домой, я, — свидетель тому Андрей Семенович, — стал считать
деньги и, сосчитав две тысячи триста
рублей, спрятал их в бумажник, а бумажник в боковой карман сюртука.
Уходя, Раскольников успел просунуть руку в карман, загреб сколько пришлось медных
денег, доставшихся ему с разменянного в распивочной
рубля, и неприметно положил на окошко.
Денег было двадцать пять
рублей.
Но, однако, мне тотчас же пришел в голову опять еще вопрос: что Софья Семеновна, прежде чем заметит, пожалуй, чего доброго, потеряет
деньги; вот почему я решился пойти сюда, вызвать ее и уведомить, что ей положили в карман сто
рублей.
— Рубля-то четыре дайте, я выкуплю, отцовские. Я скоро
деньги получу.
Робинзон. Они пошутить захотели надо мной; ну, и прекрасно, и я пошучу над ними. Я с огорчения задолжаю
рублей двадцать, пусть расплачиваются. Они думают, что мне общество их очень нужно — ошибаются; мне только бы кредит; а то я и один не соскучусь, я и solo могу разыграть очень веселое. К довершению удовольствия,
денег бы занять…
Ах, да ведь, пожалуй, есть и в
рубль, и в два; плати, у кого
деньги бешеные.
Кнуров. Что тут ценить! Пустое дело! Триста
рублей это стоит. (Достает из бумажника
деньги и отдает Огудаловой.) До свиданья! Я пойду еще побродить… Я нынче на хороший обед рассчитываю. За обедом увидимся. (Идет к двери.)
Покупщик будет давать за бедного зверька очень много
денег, но продавец должен требовать непременно только
рубль, — ни больше, ни меньше как один серебряный
рубль.
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить
деньги, — мой неразменный
рубль все был на своем месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мой
рубль после этой покупки благополучно оказался в моем кармане.
— Он перебрал у нас цифру
денег в тысячу сто шестнадцать
рублей — раз! На 950
рублей у нас расписки его имеются.
— Ага! Ну — с ним ничего не выйдет. И вообще — ничего не будет! Типограф и бумажник сбесились, ставят такие смертные условия, что проще сразу отдать им все мои
деньги, не ожидая, когда они вытянут их по сотне
рублей. Нет, я, кажется, уеду в Японию.
И затем какие-то плотники, их выписали в Брест-Литовск, а оттуда — выгнали, подрядчик у них сбежал, ничего не заплатив, и теперь они тоже волнуются, требуют
денег, хлеба,
рубят там деревья, топят печи, разобрали какие-то службы, делают гроба, торгуют — смертность среди беженцев высокая!
— Ох, какие большие
деньги сто
рублей!
— Большевики — это люди, которые желают бежать на сто верст впереди истории, — так разумные люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это люди, которые не хотят революции, они живут для себя, а никто не хочет революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно сделать немножко революции, он даст немножко
денег и говорит: «Пожалуйста, сделайте мне революцию… на сорок пять
рублей!»
Клим Иванович был удовлетворен своим выступлением, кумовья все больше нравились ему, он охотно сел играть, играл счастливо, выиграл 83
рубля, и, когда прятал
деньги, — у него даже мелькнуло подозрение...
С обедом, чаем или кофе, с ужином она взимает по двадцать пять
рублей —
деньги дешевы.
— В закоулке, между монастырем и зданием судебных установлений, какой-то барин, в пальто необыкновенного покроя, ругал Витте и убеждал рабочих, что бумажный
рубль «христиански нравственная форма
денег», именно так и говорил…
— Тосю я уважаю. Единственную. Она в Ростове-на-Дону. Недавно от нее посланец был с запиской, написала, чтоб я выдал ему деньжата ее, 130
рублей. Я дал 300. У меня много их,
денег. А посланец эдакий… топор. Сушеная рыба. Ночевал у меня. Он и раньше бывал у Тоси. Какой-то Тырков, Толчков…
Деньги — есть, но —
деньги тают: сегодня
рубль стоит сорок три копейки.
— В коммерческом. Не кончил, был взят дядей в приказчики, на лесной двор. Растратил
деньги,
рублей шестьсот. Ездил лихачом. Два раза судился за буйство.
— На Урале группочка парнишек эксы устраивала и после удачного поручили одному из своих товарищей передать
деньги, несколько десятков тысяч, в Уфу, не то — серым, не то — седым, так называли они эсеров и эсдеков. А у парня — сапоги развалились, он взял из тысяч три целковых и купил сапоги. Передал
деньги по адресу, сообщив, что три
рубля — присвоил, вернулся к своим, а они его за присвоение трешницы расстреляли. Дико? Правильно! Отличные ребята. Понимали, что революция — дело честное.
— В самом деле, — обрадовался Обломов, вспомнив про эти
деньги. — Так вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять
рублей Тарантьеву… Еще куда?
Обломов вынул бумажник и счел
деньги; всего триста пять
рублей. Он обомлел.
— Двести пять
рублей семьдесят две копейки, — сказал Захар, сосчитав. —
Денег пожалуйте.
«Куда ж я дел
деньги? — с изумлением, почти с ужасом спросил самого себя Обломов. — В начале лета из деревни прислали тысячу двести
рублей, а теперь всего триста!»
— Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! — с удивлением произнес Штольц. — Кстати, о
деньгах: много их у тебя? Дай мне
рублей пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы возьму…
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А
деньги где? Ты видел, сколько у меня
денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу
рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
Он имеет своего какого-то дохода
рублей триста в год, и сверх того он служит в какой-то неважной должности и получает неважное жалованье: нужды не терпит и
денег ни у кого не занимает, а занять у него и подавно в голову никому не приходит.
— Это, например, мошенник какой-нибудь выдумает делать несгораемые домы и возьмется город построить: нужны
деньги, он и пустит в продажу бумажки, положим, по пятьсот
рублей, а толпа олухов и покупает, да и перепродает друг другу.
Он стал давать по пятидесяти
рублей в месяц еще, предположив взыскать эти
деньги из доходов Обломова третьего года, но при этом растолковал и даже побожился сестре, что больше ни гроша не положит, и рассчитал, какой стол должны они держать, как уменьшить издержки, даже назначил, какие блюда когда готовить, высчитал, сколько она может получить за цыплят, за капусту, и решил, что со всем этим можно жить припеваючи.
Подарок! А у него двести
рублей в кармане! Если
деньги и пришлют, так к Рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут, сколько его там и как велика сумма выручена будет — все это должно объяснить письмо, а письма нет. Как же быть-то? Прощай, двухнедельное спокойствие!
— Что ж делать! Надо работать, коли
деньги берешь. Летом отдохну: Фома Фомич обещает выдумать командировку нарочно для меня… вот, тут получу прогоны на пять лошадей, суточных
рубля по три в сутки, а потом награду…