Неточные совпадения
Она попросила Левина и Воркуева пройти в гостиную, а сама осталась поговорить о чем-то с братом. «О разводе, о Вронском, о том, что он делает в клубе, обо мне?» думал Левин. И его так волновал вопрос о том, что она говорит со Степаном Аркадьичем, что он почти не слушал того, что
рассказывал ему Воркуев о достоинствах написанного Анной Аркадьевной
романа для детей.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала
рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте только, что
рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и
рассказывает, и как
рассказывает, послушайте только, совершенный
роман; вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» Каково вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
Толстенькая и нескладная, она часто говорила о любви,
рассказывала о
романах, ее похорошевшее личико возбужденно румянилось, в добрых, серых глазах светилось тихое умиление старушки, которая повествует о чудесах, о житии святых, великомучеников.
— Разве он женат? — удивленно осведомился Кутузов; а когда Клим
рассказал о
романе Туробоева с Алиной, он усмехнулся.
Она даже начала было
рассказывать ему какой-то
роман, но Клим задремал, из всего
романа у него осталось в памяти лишь несколько слов...
Вспоминать о Лидии он запрещал себе, воспоминания о ней раздражали его. Как-то, в ласковый час, он почувствовал желание подробно
рассказать Варваре свой
роман; он испугался, поняв, что этот рассказ может унизить его в ее глазах, затем рассердился на себя и заодно на Варвару.
Кутузов промычал что-то, а Клим бесшумно спустился вниз и снова зашагал вверх по лестнице, но уже торопливо и твердо. А когда он вошел на площадку — на ней никого не было. Он очень возжелал немедленно
рассказать брату этот диалог, но, подумав, решил, что это преждевременно:
роман обещает быть интересным, герои его все такие плотные, тельные. Их телесная плотность особенно возбуждала любопытство Клима. Кутузов и брат, вероятно, поссорятся, и это будет полезно для брата, слишком подчиненного Кутузову.
— Да, голубчик, я влюбчива, берегись, — сказала она, подвинувшись к нему вместе со стулом, и торопливо, порывисто, как раздевается очень уставший человек, начала
рассказывать: — У меня уже был несчастный
роман, — усмехнулась она, мигая, глаза ее как будто потемнели.
Варвару он все более забавлял,
рассказывая ей смешное о провинциальной жизни, обычаях, обрядах, поверьях, пожарах, убийствах и
романах. Смешное он подмечал неплохо, но
рассказывал о нем добродушно и даже как бы с сожалением.
Рассказывал о ловле трески в Белом море, о сборе кедровых орехов в Сибири, о добыче самоцветов на Урале, — Варвара находила, что он
рассказывает талантливо.
Бывали дни, когда она смотрела на всех людей не своими глазами, мягко, участливо и с такой грустью, что Клим тревожно думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо
расскажет о своем
романе с ним и заплачет черными слезами.
«Эту школа испортила больше, чем Лидию», — подумал Клим. Мать, выпив чашку чая, незаметно ушла. Лидия слушала сочный голос подруги, улыбаясь едва заметной улыбкой тонких губ, должно быть, очень жгучих. Алина смешно
рассказывала драматический
роман какой-то гимназистки, которая влюбилась в интеллигентного переплетчика.
— Недавно прочитал я
роман какого-то Лопатина «Чума», — скучновато стал
рассказывать Дронов.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он
расскажет ей
роман с Нехаевой; об этом лучше всего
рассказать в комическом тоне.
— Неплохой человек она, но — разбита и дребезжит вся. Тоскливо живет и, от тоски, занимается религиозно-нравственным воспитанием народа, — кружок организовала. Надувают ее. Ей бы замуж надо.
Рассказала мне, в печальный час, о
романе с тобой.
Я вполне готов верить, как уверял он меня прошлого года сам, с краской в лице, несмотря на то, что
рассказывал про все это с самым непринужденным и «остроумным» видом, что
романа никакого не было вовсе и что все вышло так.
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда же он читал
романы,
рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
— Да очень просто: взяла да ушла к брату… Весь город об этом говорит.
Рассказывают, что тут разыгрался целый
роман… Вы ведь знаете Лоскутова? Представьте себе, он давно уже был влюблен в Надежду Васильевну, а Зося Ляховская была влюблена в него…
Роман, настоящий
роман! Помните тогда этот бал у Ляховского и болезнь Зоси? Мне сразу показалось, что тут что-то кроется, и вот вам разгадка; теперь весь город знает.
А Туркины? Иван Петрович не постарел, нисколько не изменился и по-прежнему все острит и
рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои
романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой. А Котик играет на рояле каждый день, часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и каждую осень уезжает с матерью в Крым. Провожая их на вокзале, Иван Петрович, когда трогается поезд, утирает слезы и кричит...
Об этом я теперь распространяться не стану, тем более что много еще придется
рассказывать об этом первенце Федора Павловича, а теперь лишь ограничиваюсь самыми необходимыми о нем сведениями, без которых мне и
романа начать невозможно.
Но, пока перейду к этому
роману, нужно еще
рассказать и об остальных двух сыновьях Федора Павловича, братьях Мити, и объяснить, откуда те-то взялись.
«А не знаете ли вы чего-нибудь поподробнее о жизни самой г-жи Бичер-Стоу,
роман которой мы все знаем по вашим рассказам?», — говорит одна из взрослых собеседниц; нет, Кирсанов теперь не знает, но узнает, это ему самому любопытно, а теперь он может пока
рассказать кое-что о Говарде, который был почти такой же человек, как г-жа Бичер-Стоу.
Я не из тех художников, у которых в каждом слове скрывается какая-нибудь пружина, я пересказываю то, что думали и делали люди, и только; если какой-нибудь поступок, разговор, монолог в мыслях нужен для характеристики лица или положения, я
рассказываю его, хотя бы он и не отозвался никакими последствиями в дальнейшем ходе моего
романа.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно,
рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые
романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских книг.
Я забыл сказать, что «Вертер» меня занимал почти столько же, как «Свадьба Фигаро»; половины
романа я не понимал и пропускал, торопясь скорее до страшной развязки, тут я плакал как сумасшедший. В 1839 году «Вертер» попался мне случайно под руки, это было во Владимире; я
рассказал моей жене, как я мальчиком плакал, и стал ей читать последние письма… и когда дошел до того же места, слезы полились из глаз, и я должен был остановиться.
Мне надобно было большее покаянье; я заперся с Витбергом в кабинет и
рассказал ему весь
роман мой.
Она была в отчаянии, огорчена, оскорблена; с искренним и глубоким участием смотрел я, как горе разъедало ее; не смея заикнуться о причине, я старался рассеять ее, утешить, носил
романы, сам их читал вслух,
рассказывал целые повести и иногда не приготовлялся вовсе к университетским лекциям, чтоб подольше посидеть с огорченной девушкой.
Когда мне
рассказывали о
романах знакомых мне людей, я всегда защищал право их на любовь, никогда не осуждал их, но часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпочитал ничего не знать об этом.
Все эти дамы
рассказывали потом, что князь осматривал в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский
роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
Стоит
рассказать, как Юстин Помада попал в эти чуланчики, а при этом
рассказать кое-что и о прошедшем кандидата, с которым мы еще не раз встретимся в нашем
романе.
О предмете моих размышлений
расскажу в следующей главе; театром же моих наблюдений преимущественно была девичья, в которой происходил весьма для меня занимательный и трогательный
роман.
Затем обе дамы как-то прекратили разговор об
романе и стали
рассказывать Павлу о самих себе.
Я, например, если не удастся
роман (я, по правде, еще и давеча подумал, что
роман глупость, а теперь только так про него
рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если не удастся
роман, то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
— Довольно бы того хоть увидать, а там я бы и сама угадала. Послушай: я ведь так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли как какой-то вихрь, так тяжело! Я и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с ней познакомиться? Ведь графиня (тогда ты сам
рассказывал) хвалила твой
роман; ты ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй, и Алеша мог бы тебя с ней познакомить. Вот ты бы мне все и
рассказал про нее.
Некоторые из товарок пытались даже расшевелить ее. Давали читать
романы,
рассказывали соблазнительные истории; но никакой соблазн не проникал сквозь кирасу, покрывавшую ее грудь. Она слишком была занята своими обязанностями, чтобы дать волю воображению. Вставала рано; отправлялась на дежурство и вечером возвращалась в каморку хотя и достаточно бодрая, но без иных мыслей, кроме мысли о сне.
Но громадная сила — напряженная воля, а сильнее ее на свете только лишь случай. Как-то вечером, в часы отдыха, юнкера сбились кучкой, человек в десять, между двумя соседними постелями. Левис-оф-Менар
рассказывал наизусть содержание какого-то переводного французского
романа не то Габорио, не то Понсон дю Террайля. Вяло, без особого внимания подошел туда Александров и стал лениво прислушиваться.
Я отнес Монтепэна солдату,
рассказал ему, в чем дело, — Сидоров взял книгу, молча открыл маленький сундучок, вынул чистое полотенце и, завернув в него
роман, спрятал в сундук, сказав мне...
История и вторичная женитьба Чичагова целый
роман, и я
расскажу его как можно короче;
расскажу потому, что мы впоследствии будем встречаться с этим семейством и особенно потому, что оно имело некоторое влияние на жизнь молодых Багровых.
— Да, я не трус, это все скажут. Если мою жизнь
рассказать — будет
роман. Так вот, начало стучать там, у Геза. Значит, всаживает в потолок пули. И вот, взгляните…
Через неделю я
рассказал Пепке, что благодаря проискам немецкой матери мой
роман кончился и что в довершение всего явился какой-то двоюродный брат — студент из дерптских буршей.
Пардон-пардон, Александра Тарасовича. Вы удивлены? Это, видите ли, мое сценическое имя, отчество и фамилия. По сцене — Василий Иванович Путинковский, а в жизни Александр Тарасович Аметистов. Известная фамилия, многие представители расстреляны большевиками. Тут целый
роман. Вы прямо будете рыдать, когда я
расскажу.
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она
рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и века, и каждая из этих историек была гораздо интереснее светских
романов одной русской писательницы, по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона» в самую горячечную минуту страсти ничего не может сделать умнее, как с большим жаром поцеловать ее руку и прочесть ей следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
— Ххххаррри этакие… маски…
Роман Прокофьич… это золото… уголь сыпется… —
рассказывал, отпихиваясь от чего-то ладонью, натурщик. — Ну, что только чччеерта,
Роман Прокофьич… Этого нникак он,
Роман Прокофьич, не может. Он теперь если когда и стоит… то он издалли стоит… он золллото это, уголь, все это собирает… а ко мне,
Роман Прокофьич, не может.
— А что это вы ничего не
расскажете о вашей дуэли? — спросил я
Романа Прокофьича.
— Во-первых — это надо для тебя же! А во-вторых — что же мне кошек, собак завести, Маврина? Я сижу одна, как в тюрьме, на улицу выйти не с кем. А она — интересная, она мне
романы, журналы даёт, политикой занимается, обо всём
рассказывает. Я с ней в гимназии у Поповой училась, потом мы разругались…
Ведь
рассказывать, например, длинные повести о том, как я манкировал свою жизнь нравственным растлением в углу, недостатком среды, отвычкой от живого и тщеславной злобой в подполье, — ей-богу, неинтересно; в
романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты для антигероя, а главное, все это произведет пренеприятное впечатление, потому что мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее.
Варвара Александровна в этот раз обратила на молодого человека должное внимание. Отличным танцором она знала его и прежде; но разговаривать с ним ей как-то еще не удавалось. Поговоря же с ним в настоящий визит, она увидела, что он необыкновенно милый и даже умный молодой человек, потому что Хозаров так мило ей
рассказал повесть Бальзака «Старик Горио», что заинтересовал ее этим
романом до невероятности.
Случалось, что он
рассказывал ей содержание повестей и даже
романов, и тогда два или три часа проходили незаметно, как минуты.
После длинного вступления, в котором было много таких слов, как демоническое сладострастие, сеть из тончайших нервов, самум, кристалл и т. п., он наконец стал
рассказывать содержание
романа.
Рассказывал он уже не так вычурно, но очень подробно, приводя наизусть целые описания и разговоры; действующие лица
романа восхищали его, и, характеризуя их, он становился в позы, менял выражение лица и голос, как настоящий актер.