Неточные совпадения
«Не портьте куска, — сказал мне барон, млея перед этой горой
мяса, — надо
резать искусно».
— Уж так бы это было хорошо, Илья Фирсыч! Другого такого змея и не найти, кажется. Он да еще Галактион Колобов — два сапога пара. Немцы там, жиды да поляки — наплевать, — сегодня здесь насосались и отстали, а эти-то свои и никуда не уйдут. Всю округу корчат, как черти мокрою веревкой. Что дальше, то хуже. Вопль от них идет. Так и
режут по живому
мясу. Что у нас только делается, Илья Фирсыч! И что обидно: все по закону, — комар носу не подточит.
Я с завистью смотрел на них и втихомолку работал над французским языком, над наукой кланяться, не глядя на того, кому кланяешься, над разговором, танцеваньем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и скуки, над ногтями, на которых я
резал себе
мясо ножницами, — и все-таки чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели.
Готовились к поверке; начало рассветать; в кухне набралась густая толпа народу, не в прорез. Арестанты толпились в своих полушубках и в половинчатых шапках у хлеба, который
резал им один из кашеваров. Кашевары выбирались артелью, в каждую кухню по двое. У них же сохранялся и кухонный нож для резания хлеба и
мяса, на всю кухню один.
На свадебном обеде мать моя была одною из почетнейших гостей, но мне лично живо помнится этот обед потому, что в ряду тесно сдвинутых стульев пришлось сидеть между большими, и очень хотелось полакомиться прекрасно зарумяненными дупелями; но так как локтей поднять было невозможно, то у меня не хватило силы
резать жаркое, и я напрасно щипал вилкой небольшие пряди
мяса, которые удавалось оторвать.
Греческий мудрец Пифагор не ел
мяса. Когда у Плутарха, греческого писателя, писавшего жизнь Пифагора, спрашивали, почему и зачем Пифагор не ел
мяса, Плутарх отвечал, что его не то удивляет, что Пифагор не ел
мяса, а удивляет то, что еще теперь люди, которые могут сытно питаться зернами, овощами и плодами, ловят живые существа,
режут их и едят.
Долго крепились, да нечего делать — пришлось согрешить: лошадей стали
резать, конину есть, тюленье
мясо даже ели…
— Милый друг, не
режь льву
мяса, ему на это природа зубы дала.
Все равно. Она
резнула себя по живому
мясу. Любовь ухнула. Ее место заняла беспощадная вражда к мужчине, не к тому только, кто держал ее три года на цепи, как рабыню безответной страсти, а к мужчине вообще, кто бы он ни был. Никакой жалости… Ни одному из них!.. И до тех пор пока не поблекнет ее красота — не потеряет она власти над теми, кто подвержен женской прелести, она будет пить из них душу, истощать силы, выжимать все соки и швырять их, как грязную ветошь.
— Да… Так… В городе я тоже видел одного, который не ест
мяса. Это теперь такая вера пошла. Что ж? Это хорошо. Не все же
резать и стрелять, знаете ли, надо когда-нибудь и угомониться, дать покой и тварям. Грех убивать, грех, — что и говорить. Иной раз подстрелишь зайца, ранишь его в ногу, а он кричит, словно ребенок. Значит, больно!
И потому ее построили при большой дороге, по которой ездят в Нарву на базар и к бойням, где
режут животных на
мясо.