Неточные совпадения
Когда няня вошла в детскую, Сережа
рассказывал матери
о том, как они упали вместе с Наденькой, покатившись с
горы, и три раза перекувырнулись.
А Дьякон точно с
горы шагал, крепким басом, густо
рассказывая об Ормузде и Аримане,
о Ваале и
о том, что...
Марфенька, обыкновенно все рассказывавшая бабушке, колебалась,
рассказать ли ей или нет
о том, что брат навсегда отказался от ее ласк, и кончила тем, что ушла спать, не
рассказавши. Собиралась не раз, да не знала, с чего начать. Не сказала также ничего и
о припадке «братца», легла пораньше, но не могла заснуть скоро: щеки и уши все
горели.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и
рассказывала ему
о своем
горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (
рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
В это время К. И. Лосев вошел в каюту. Я стал
рассказывать о своем
горе.
Китайцы в рыбной фанзе сказали правду. Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к небольшому поселку. В одной фанзе
горел огонь. Сквозь тонкую бумагу в окне я услышал голос Н.А. Пальчевского и увидел его профиль. В такой поздний час он меня не ожидал. Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав
о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я
рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили
о том, как работали на Санхобе.
Она была в отчаянии, огорчена, оскорблена; с искренним и глубоким участием смотрел я, как
горе разъедало ее; не смея заикнуться
о причине, я старался рассеять ее, утешить, носил романы, сам их читал вслух,
рассказывал целые повести и иногда не приготовлялся вовсе к университетским лекциям, чтоб подольше посидеть с огорченной девушкой.
Горе его еще не совсем улеглось, а теперь ожило, и он
рассказывал о том, как он узнал
о смерти сына.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь
о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а
рассказал только, что за несколько дней до его выезда
сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни
гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно
рассказывал моей сестре, как человек бывалый,
о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Она с волнением
рассказывала о голубых небесах,
о высоких
горах, со снегом и льдами, которые она видела и проезжала,
о горных водопадах; потом об озерах и долинах Италии,
о цветах и деревьях, об сельских жителях, об их одежде и об их смуглых лицах и черных глазах;
рассказывала про разные встречи и случаи, бывшие с ними.
Милый ангел Наташа! Еще в этот же вечер, несмотря на свое
горе, она смогла-таки принять участие и в моих заботах, когда я, видя, что она немножко успокоилась, или, лучше сказать, устала, и думая развлечь ее,
рассказал ей
о Нелли… Мы расстались в этот вечер поздно; я дождался, пока она заснула, и, уходя, просил Мавру не отходить от своей больной госпожи всю ночь.
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать что-то
о том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой осталась, и
рассказала в сотый раз пьяному Никите
о своем
горе: как ее мужа убили еще в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
Углаков очень живо начал описывать актеров,
рассказывал про них разные анекдоты, и в этом случае больше всех выпало на долю Максиньки, который будто бы однажды горячо спорил с купцом
о том, в каких отношениях, в пьесе «
Горе от ума», находится Софья Павловна с Молчалиным: в близких или идеальных.
Рассказав Сергею Степанычу
о своей женитьбе,
о всех горях своих семейных, он перешел и к общественному
горю, каковым считал явление убийцы и каторжника Тулузова на горизонте величия, и просил помочь ему во всех сих делах.
И вдруг денщики
рассказали мне, что господа офицеры затеяли с маленькой закройщицей обидную и злую игру: они почти ежедневно, то один, то другой, передают ей записки, в которых пишут
о любви к ней,
о своих страданиях,
о ее красоте. Она отвечает им, просит оставить ее в покое, сожалеет, что причинила
горе, просит бога, чтобы он помог им разлюбить ее. Получив такую записку, офицеры читают ее все вместе, смеются над женщиной и вместе же составляют письмо к ней от лица кого-либо одного.
Лучше всех
рассказывала Наталья Козловская, женщина лет за тридцать, свежая, крепкая, с насмешливыми глазами, с каким-то особенно гибким и острым языком. Она пользовалась вниманием всех подруг, с нею советовались
о разных делах и уважали ее за ловкость в работе, за аккуратную одежду, за то, что она отдала дочь учиться в гимназию. Когда она, сгибаясь под тяжестью двух корзин с мокрым бельем, спускалась с
горы по скользкой тропе, ее встречали весело, заботливо спрашивали...
Первым вошел к нему его тесть и учитель, высокий седой благообразный старец с белой, как снег, бородой и красно-румяным лицом, Джемал-Эдин, и, помолившись богу, стал расспрашивать Шамиля
о событиях похода и
рассказывать о том, что произошло в
горах во время его отсутствия.
Он чувствовал себя за книгою как в полусне, полном печальных видений, и видения эти усыпляли душу,
рассказывая однообразную сказку
о безуспешных попытках людей одолеть
горе жизни. Иногда вставал из-за стола и долго ходил по комнате, мысленно оспаривая Марка Васильева, Евгению и других упрямцев.
Летом, в жаркий день, Пушкарь
рассказал Матвею
о том, как
горела венгерская деревня, метались по улице охваченные ужасом люди, овцы, мычали коровы в хлевах, задыхаясь ядовитым дымом горящей соломы, скакали лошади, вырвавшись из стойл, выли собаки и кудахтали куры, а на русских солдат, лежавших в кустах за деревней, бежал во тьме пылающий огнём человек.
«Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она
рассказала, что орел унес ее в
горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже; когда он стал слабеть, то поднялся, в последний раз, высоко в небо и, сложив крылья, тяжело упал оттуда на острые уступы
горы, насмерть разбился
о них…
Романею подали; гости придвинулись поближе к запорожцу, который, выпив за здоровье молодых, принялся
рассказывать всякую всячину:
о басурманской вере персиян, об Араратской
горе,
о степях непроходимых,
о золотом песке,
о медовых реках,
о слонах и верблюдах; мешал правду с небылицами и до того занял хозяина и гостей своими рассказами, что никто не заметил вошедшего слугу, который, переговоря с работницею Марфою, подошел к Кирше и, поклонясь ему ласково, объявил, что его требуют на боярский двор.
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут
рассказывать друг другу
о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля
горела под ногами.
Нестора Игнатьевича отыскали; наговорили ему много милого
о сестре, которая только с полгода вышла замуж;
рассказали ему свое
горе с Викторинушкой, которая так запоздала своим образованием, и просили посоветовать им хорошего наставника.
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин в то же утро, надев все свои кресты и ленты, отправился к владыке. Тот принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь на каждом почти слове, тем не менее, однако, с большим чувством
рассказал о постигшем его
горе и затем изложил просьбу
о разводе сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
И начнёт
рассказывать про море. Говорил он
о нём, как
о великом чуде, удивительными словами, тихо и громко, со страхом и любовью,
горит весь от радости и становится подобен звезде. Слушаем мы его, молчим, и даже грустно от рассказов его об этой величавой живой красоте.
И снова начал
рассказывать о несправедливой жизни, — снова сгрудился базарный народ большой толпой, полицейский теряется в ней, затирают его. Вспоминаю Костю и заводских ребят, чувствую гордость в себе и великую радость — снова я силён и как во сне… Свистит полицейский, мелькают разные лица,
горит множество глаз, качаются люди жаркой волной, подталкивают меня, и лёгок я среди них. Кто-то за плечо схватил, шепчет мне в ухо...
Он
рассказывал мне, как его мать была недовольна тем, что свадьба должна была сделаться без музыки, без
гор сундуков и без переделки заново всего дома, не так, как ее свадьба, стоившая тридцать тысяч; и как она серьезно и тайно от него, перебирая в кладовой сундуки, совещалась с экономкой Марьюшкой
о каких-то необходимейших для нашего счастья коврах, гардинах и подносах.
В печи жарко
горели длинные плахи дров, и отраженное на серой стене пекарни пламя их колебалось и дрожало, точно беззвучно
рассказывало о чем-то.
Попросить денег с первого слова было неудобно, и Савелий долго мучил благоприятеля всевозможной околесиной, пока самому не надоело. Когда он, оглядевшись, заговорил
о деньгах, Мишка отчаянно замахал руками. Какие у него деньги?.. Что и выдумают добрые люди!.. Нашли денежного человека… Когда Савелий
рассказал свое
горе начистоту, Мишка задумался.
Вошел маленький, лысый старичок, повар генерала Жукова, тот самый, у которого
сгорела шапка. Он присел, послушал и тоже стал вспоминать и
рассказывать разные истории. Николай, сидя на печи, свесив ноги, слушал и спрашивал все
о кушаньях, какие готовили при господах. Говорили
о битках, котлетах, разных супах, соусах, и повар, который тоже все хорошо помнил, называл кушанья, каких нет теперь; было, например, кушанье, которое приготовлялось из бычьих глаз и называлось «поутру проснувшись».
Между тем добродушная старушка успела
рассказать ему
о своем
горе и утешении —
о смерти мужа и
о милых свойствах дочери своей, об ее трудолюбии и нежности, и проч., и проч.
… Гляжу в окно — под
горою буйно качается нарядный лес, косматый ветер мнёт и треплет яркие вершины пламенно раскрашенного клёна и осин, сорваны жёлтые, серые, красные листья, кружатся, падают в синюю воду реки, пишут на ней пёструю сказку
о прожитом лете, — вот такими же цветными словами, так же просто и славно я хотел бы
рассказать то, что пережил этим летом.
О себе Клементий мне
рассказал, что года два тому назад барин отпустил его в Питер опять и что, мало того, взял под свой залог его подряд и сдал ему, и что он с этого времени, по милости божией, и пошел опять в
гору, и теперь имеет тысяч до десяти чистого капитала, что блажи теперь у него никакой нет, в деревню съездит каждую зиму, хмельного ничего в рот не берет, потому что от хмельного мужику все нехорошее и в голову приходит.
Через два дня мы вернулись домой. Вопрос
о Билимбаихе остался открытым до первого дождя, когда безыменная речка под
горой наполнится водой.
О своем детском страхе мы, конечно, не
рассказывали никому, хотя и не уговаривались предварительно. Что же, дело прошлое — теперь можно и
рассказать…
Пришел мужик к барину и
рассказал о своем
горе.
Если бы люди веры стали
рассказывать о себе, что они видели и узнавали с последней достоверностью, то образовалась бы
гора, под которой был бы погребен и скрыт от глаз холм скептического рационализма. Скептицизм не может быть до конца убежден, ибо сомнение есть его стихия, он может быть только уничтожен, уничтожить же его властен Бог Своим явлением, и не нам определять пути Его или объяснять, почему и когда Он открывается. Но знаем достоверно, что может Он это сделать и делает…
Испробовав всех этих диковин, моряки напали на чудные, сочные мандарины. Кто-то сказал, что недурно бы выпить чайку, и все двинулись в гостиницу. Там уже собрались остальные товарищи, ездившие в
горы. Они
рассказывали о своей экскурсии чудеса. Какая природа! Какие виды!
В ужас пришла Аграфена Петровна, услыхавши про раденья и проречения, и больше слушать не захотела дальше, когда Дуня стала было
рассказывать ей
о схождениях самого господа Саваофа на
гору Городину, а потом на
гору Араратскую.
Еще поговорил Егор Сергеич,
рассказал про бакинские огни, про высокие
горы, со снежными, никогда не таявшими вершинами; про моря Каспийское и Черное. Рассказы его были занимательны. Дуня заслушалась их, но другие не того ждали от араратского посланника. Ждали они известий
о том, что было в последние годы за Кавказом, среди тамошних Божьих людей.
Как умеет она
рассказать и
о заморских краях, и
о синем море… и
о горах высоченных до неба… и
о апельсиновых и лимонных, да миндальных деревьях, что растут прямо на воле, а не в кадках, как в Ботаническом саду, куда ежегодно летом возят приюток.
Виктор Сергеевич стал
рассказывать о разразившихся на Поволжье беспорядках, где толпа, обезумев от
горя и ужаса, разбивала больницы и в клочки терзала людей, шедших к ней на помощь.
— Да. Видите, оно так и есть. Но однажды — помните, в тот вечер, когда с вами произошел припадок, — она созналась мне, что чувствует приближение и победу «невидимого». Чтоб не покориться ему, она видела только одно средство — смерть. Но чтоб эта смерть поменьше доставила
горя близким. Разговор был чисто отвлеченный… Ну, а перед самою смертью, почти уже в бреду, она взяла с меня слово никому не
рассказывать о нашем разговоре… Как вы думаете, можно из этого что-нибудь заключить?
Поздно ночью в саду у себя, в виноградной беседке, сидел, покашливая, старик Мириманов, и с ним — военный с офицерской выправкой, с пятиконечной звездой на околыше фуражки. Шептались, оглядываясь. Старик Мириманов
рассказывал о своих злоключениях, а военный слушал, мрачно
горя глазами.
Представили меня и старику Сушкову, дяде графини Ростопчиной, написавшему когда-то какую-то пьесу с заглавием вроде"Волшебный какаду". От него пахнуло на меня миром"
Горя от ума". Но я отвел душу в беседе с М.С.Щепкиным, который мне как автору никаких замечаний не делал, а больше говорил
о таланте Позняковой и, узнав, что ту же роль в Петербурге будет играть Снеткова,
рассказал мне, как он ей давал советы насчет одной ее роли, кажется, в переводной польской комедийке"Прежде маменька".
Та
рассказала им
о смерти своего мужа,
о том
горе, которое эта смерть причинила ей.
Ну так вот: он мне много и с упоением
рассказывал о своей работе на Украине, — видимо, весь
горит в ней.
Беседуя
о том,
о сем, крестьяне
рассказали ему
о своем горе-злосчастии,
о засухе, а как-то к слову сболтнули и
о пономаре, умершем от опоя.
Когда
рассказывали это прискакавшему
о. Василию, ожидали от него взрыва
горя и слез, и были удивлены: вытянув шею вперед, он слушал сосредоточенно и внимательно, с напряженно сомкнутыми губами; и был у него такой вид, точно он уже знал то, что ему
рассказывают, и только проверял рассказ.
Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут
рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему
горю…», думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанною думать за себя мыслями своего отца и брата.