Неточные совпадения
— Мне ваш
отец все тогда
рассказал. Он мне все
про вас
рассказал… И
про то, как вы в шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и
про то, как Катерина Ивановна у вашей постели на коленях стояла.
Ее не любили в губернии, ужасно кричали по поводу ее брака с Одинцовым,
рассказывали про нее всевозможные небылицы, уверяли, что она помогала
отцу в его шулерских проделках, что и за границу она ездила недаром, а из необходимости скрыть несчастные последствия…
Отец всем вместе и каждому порознь из гостей рекомендовал этих четырнадцатилетних чад, млея от будущих своих надежд,
рассказывал подробности о их рождении и воспитании, какие у кого способности,
про остроту, проказы и просил проэкзаменовать их, поговорить с ними по-французски.
Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то
расскажите уж мне лучше
про моего
отца — вот
про этого Макара Иванова, странника.
—
Расскажите мне
про моего
отца, если можете, правду.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой,
про которую он
рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с
отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, —
рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и
рассказала.
Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с
отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он
рассказывает ужасные вещи
про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда
отец настаивал, чтобы он ехал с ним на прииски.
Она начала
рассказывать, она все
рассказала, весь этот эпизод, поведанный Митей Алеше, и «земной поклон», и причины, и
про отца своего, и появление свое у Мити, и ни словом, ни единым намеком не упомянула о том, что Митя, чрез сестру ее, сам предложил «прислать к нему Катерину Ивановну за деньгами».
«Слава Богу, что он меня
про Грушеньку не спросил, — подумал в свою очередь Алеша, выходя от
отца и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй,
про вчерашнюю встречу с Грушенькой
рассказать».
Это была та же самая стремительная Катя, которая кинулась тогда к молодому развратнику, чтобы спасти
отца; та же самая Катя, которая давеча, пред всею этою публикой, гордая и целомудренная, принесла себя и девичий стыд свой в жертву,
рассказав про «благородный поступок Мити», чтобы только лишь сколько-нибудь смягчить ожидавшую его участь.
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо шла по течению. Через 5 км мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу
рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком с
отцом, они приходили сюда на охоту за козами.
Про железную дорогу он слышал от китайцев, но никогда ее раньше не видел.
Я
рассказал про офицера вещи, которые могут погубить его (он заезжал куда-то с арестантом), и вспомнил, что он бедный человек и
отец семи детей; но должно ль щадить фискала, разве он щадил других?
— Ты будешь похож на
отца, — сказала она, откидывая ногами половики в сторону. — Бабушка
рассказывала тебе
про него?
Всё меньше занимали меня сказки бабушки, и даже то, что
рассказывала она
про отца, не успокаивало смутной, но разраставшейся с каждым днем тревоги.
Она сама начала
рассказывать мне
про отца, пришла однажды трезвая, печальная и усталая и говорит...
Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного кресла и всё плотнее прижимаясь к ней, вскинув голову, глядя в потолок, он тихо и задумчиво
рассказывал про старину,
про своего
отца: однажды приехали в Балахну разбойники грабить купца Заева, дедов
отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз из-под колоколов.
Нет, дома было лучше, чем на улице. Особенно хороши были часы после обеда, когда дед уезжал в мастерскую дяди Якова, а бабушка, сидя у окна,
рассказывала мне интересные сказки, истории, говорила
про отца моего.
Вспомнил он
отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея,
рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
Настоящим праздником для этих заброшенных детей были редкие появления
отца. Яша Малый прямо не смел появиться, а тайком пробирался куда-нибудь в огород и здесь выжидал. Наташка точно чувствовала присутствие
отца и птицей летела к нему. Тайн между ними не было, и Яша
рассказывал про все свои дела, как Наташка
про свои.
— Я еще подростком была, как
про отца Гурия на Ключевском у нас
рассказывали, — говорила сестра Авгарь. — Мучили его, бедного, а потом уж убили. Серою горючей капали по живому телу: зажгли серу да ей и капали на
отца Гурия, а он истошным голосом молил, штобы поскорее убили.
Не один раз спрашивала Авгарь
про убийство
отца Гурия, и каждый раз духовный брат Конон отпирался. Всю жизнь свою
рассказывал, а этого не признавал, потому что очень уж приставала к нему духовная сестра с этим Гурием. Да и дело было давно, лет десять тому назад.
Потом она стала сама мне
рассказывать про себя: как ее
отец и мать жили в бедности, в нужде, и оба померли; как ее взял было к себе в Багрово покойный мой и ее родной дедушка Степан Михайлович, как приехала Прасковья Ивановна и увезла ее к себе в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
—
Про отца Никиту
рассказывают, — начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как разными рассказами об
отце Никите), —
рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников — этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера — и говорит им потихоньку: «Пойдемте, говорит, на Семионовскую гору — я преображусь!»
— Какое! Что ты! Это только начало… и потому
рассказал про княгиню, что, понимаешь, я через нее
отца в руки возьму, а главная моя история еще и не начиналась.
Валахина расспрашивала
про родных,
про брата,
про отца, потом
рассказала мне
про свое горе — потерю мужа, и уже, наконец, чувствуя, что со мною говорить больше нечего, смотрела на меня молча, как будто говоря: «Ежели ты теперь встанешь, раскланяешься и уедешь, то сделаешь очень хорошо, мой милый», — но со мной случилось странное обстоятельство.
(Прим. автора.)] сверх рубашки косоворотки, в туфлях на босую ногу; подле него пряла на самопрялке козий пух Арина Васильевна и старательно выводила тонкие длинные нити, потому что затеяла выткать из них домашнее сукно на платье своему сыночку, так чтоб оно было ему и легко, и тепло, и покойно; у окошка сидела Танюша и читала какую-то книжку; гостившая в Багрове Елизавета Степановна присела подле
отца на кровати и
рассказывала ему
про свое трудное житье,
про службу мужа,
про свое скудное хозяйство и недостатки.
— Это все через тебя! Все ты! Ты всему причиной! — промолвил он, снова оглядываясь кругом и злобно потом стискивая зубы. — Ты… через тебя все вышло! — подхватил он, возвышая голос. — Это ты
рассказала своему
отцу про нашу сплетку!.. Ты
рассказала ему, какая ты есть такая: через это женили нас!.. Я ж тебе! Погоди!..
Полный иронии Михаил Ильич любил
рассказывать про своего старика
отца, жившего под Кременчугом в собственном имении. Однажды и мне довелось видеть этого сухого, высокого и как кол прямого старика, давным-давно вдового и застывшего, можно сказать, в своей скупости. Следует, однако, принять в соображение, что оба его сына, штаб-ротмистры в отставке — Александр и владетель Федоровки Михаил в молодости не слишком радовали
отца своим поведением.
Дрожит весь и спешно
рассказывает про себя: сын купца, булочника, коммерческое училище кончил и был уже приставлен
отцом к торговле.
Он
рассказывал мне
про моего
отца,
про то, как он сошелся с ним, как они весело жили когда-то, когда еще я сидела за книгами и игрушками; и
отец мой в его рассказах в первый раз представлялся мне простым и милым человеком, каким я не знала его до сих пор.
3 Гость. Как же, от любви к Загорскиной! Мне
рассказывали про жалкое состояние Арбенина. Ему всё кажется, что его куда-то тащат. Он прицепляется ко всему, как будто противится неизвестной силе; плачет и смеется в одно время; зарыдает — и вдруг захохочет. Иногда он узнает окружающих, всех кроме
отца; и всё его ищет. Иногда начинает укорять его в каком<то> убийстве.
Стал я Марье Николаевне
про свое детство
рассказывать,
про Юшку,
про отца,
про веревку,
про то, как меня из гимназии гоняли.
Тут
отец мой невольно подлил масла в огонь; он долго
рассказывал про Италию, как там хорошо, какая чудная природа, какие музеи!
Ольга Петровна(с тем же беспокойством). Непременно, а то князь приедет к нему, прямо скажет о твоем желании, это ужасно озадачит
отца: он взбесится, конечно, и, пожалуй, чтобы повредить тебе,
расскажет все
про калишинское дело и
про Вуланда.
Главное, она с самого начала, как ни крепилась, а бросилась ко мне с любовью, встречала, когда я приезжал по вечерам, с восторгом,
рассказывала своим лепетом (очаровательным лепетом невинности!) всё свое детство, младенчество,
про родительский дом,
про отца и мать.
И быстро на устах раба,
Как будто тайная борьба
В то время совершалась в нем,
Улыбка вспыхнула — потом
Он очи на небо возвел,
Вздохнул и смолк. «Ступай, Сокол! —
Махнув дрожащею рукой,
Сказал боярин, — в час иной
Расскажешь сказку до конца
Про оскорбленного
отца...
А когда возвращался Пустовалов, она
рассказывала ему вполголоса
про ветеринара и его несчастную семейную жизнь, и оба вздыхали и покачивали головами, и говорили о мальчике, который, вероятно, скучает по
отце, потом, по какому-то странному течению мыслей, оба становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы бог послал им детей.
В страшной беде стариков я застал.
Вот что
про Сашу
отец рассказал...
А как свиделся Перфил Григорьич с
отцом Михаилом да
рассказал ему
про свои похожденья,
отец Михаил и говорит: «Дурак ты, дурак, Перфил Григорьич, чаруса-то и был невидимый град, а медведь — отец-вра́тарь; тебе б у него благословиться, тут бы тебе град Китеж и открылся…
Оставшись с глазу на глаз с Алексеем, Патап Максимыч подробно
рассказал ему
про свои похожденья во время поездки: и
про Силантья лукерьинского, как тот ему золотой песок продавал, и
про Колышкина, как он его испробовал, и
про Стуколова с Дюковым, как они разругали Силантья за лишние его слова. Сказал Патап Максимыч и
про отца Михаила, прибавив, что мошенники и такого Божьего человека, как видно, хотят оплести.
— Ты послушай-ка, вот я
расскажу тебе
про него,
про нашего ке́рженского угодника,
про скитского молитвенника преподобного и богоносного
отца нашего Софонтия…
—
Про отца Варлаама? Что
про него
рассказывать тебе? Не в пользу ведь будет, — молвил брюзгливо Иосиф.
Долго в своей боковушке
рассказывала Аксинья Захаровна Аграфене Петровне
про все чудное, что творилось с Настасьей с того дня, как
отец сказал ей
про суженого. Толковали потом
про молодого Снежкова. И той и другой не пришелся он по нраву. Смолкла Аксинья Захаровна, и вместо плаксивого ее голоса послышался легкий старушечий храп: започила сном именинница. Смолкли в светлице долго и весело щебетавшие Настя с Фленушкой. Во всем дому стало тихо, лишь в передней горнице мерно стучит часовой маятник.
Положив уставные поклоны и простившись с игумном и гостями, пошли
отцы вон из кельи. Только что удалились они, Стуколов на леса свел речь. Словоохотливый игумен
рассказывал, какое в них всему изобилие: и грибов-то как много, и ягод-то всяких, помянул и
про дрова и
про лыки, а потом тихонько, вкрадчивым голосом, молвил...
Добрел до Лаврентьева и
про все
рассказал отцу игумну подробно.
Сбивчиво и неумело принялась я
рассказывать о случившемся — и
про Керима, и
про отца, и
про его недовольство мной. Он слушал меня с величайшим вниманием, лишь изредка прерывая краткими замечаниями мою нескладную речь.
Охрип Никифор,
рассказывая. Маруся слушала его и не отпускала от себя. На лице старого лакея она читала всё то, что он ей говорил
про отца,
про мать,
про усадьбу. Она слушала, всматривалась в его лицо, и ей хотелось жить, быть счастливой, ловить рыбу в той самой реке, в какой ловила ее мать… Река, за рекой поле, за полем синеют леса, и над всем этим ласково сияет и греет солнце… Хорошо жить!
— Увидитесь, Бог даст, с Авдотьей Марковной, пусть она сама
расскажет вам
про все, — молвил
отец Прохор. — А теперь вот что я скажу вам: Марья-то Ивановна, стало быть, знает вас? Знает, стало быть, и то, что вы с Авдотьей Марковной близки?
— Это я точно слыхал, и не один даже раз разговаривал
про них с
отцом Никифором, — молвил Василий Петрович. — В том только у меня сумнительство на ихний счет, что ведь с чего-нибудь взял же народ
про Сергея так
рассказывать. Без огня дыма, матушка, не бывает.