Неточные совпадения
В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные
правила, — но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его
правил: он в состоянии был тот же поступок
рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.
— О каком обмане, силе, лукавстве говорите вы? — спросила она. — Ничего этого нет. Никто мне ни в чем не мешает… Чем же виноват предок? Тем, что вы не можете
рассказать своих
правил? Вы много раз принимались за это, и все напрасно…
Рассказал он еще, как женщины за них
правят дома и как подрядчик угостил их нынче перед отъездом полведеркой, как один из них помер, а другого везут больного.
Они еще пуще обиделись и начали меня неприлично за это ругать, а я как раз, на беду себе, чтобы
поправить обстоятельства, тут и
рассказал очень образованный анекдот про Пирона, как его не приняли во французскую академию, а он, чтоб отмстить, написал свою эпитафию для надгробного камня...
Они толковали долго. Лопухов не нашел ничего
поправить в плане жены; но для нее самой план ее развился и прояснился оттого, что она
рассказывала его.
— Maman, да ведь этак очень странно
рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем
поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились слушать разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
27-го около полудня мы добрались до Лебедя. Наше появление порадовало их и удивило. Я не стану
рассказывать тебе всех бедствий дороги. Почти трое суток ехали. Тотчас по приезде я отправился к Милордову, в твой дом (с особенным чувством вошел в него и осмотрел все комнаты). Отдал просьбы и просил не задерживать. Милордов порядочный человек, он
правил должность тогда губернатора за отсутствием Арцимовича.
Придумывая, чтобы как-нибудь все это
поправить, Павел с месяц еще продолжал m-me Фатеевой
рассказывать из грамматики, истории, географии; но, замечая наконец, что Клеопатра Петровна во время этих уроков предается совершенно иным мыслям и, вероятно, каким-нибудь житейским соображениям, он сказал ей прямо...
— Отлично… ха-ха!.. Менений Агриппа… прекрррасно!.. — продолжал он,
поправляя волосы неверным жестом. — А Менений Агриппа не
рассказал вам, Мирон Геннадьич, о будущей Ирландии, которую вы насаждаете на Урале с самым похвальным усердием? Менений Агриппа!.. О великие ловцы пред господом, вы действительно являетесь великим российским желудком… Ха-ха!.. А я вам прочитаю лучше вот что, господа...
— Вот как этакое-то дело со мной сделалось, и стали мы приступать к Манефе Ивановне, чтоб перед родителем открыться."А что, говорит, разве уж к концу дело пришло?"И заместо того чтоб перед родителем меня заступить и осторожненько ему
рассказать, что вот господин хороший и
поправить свой грех желает, она все, сударь, против стыда и совести сделала.
Я слушал эту предику и возмущался духом. Но так как я раз навсегда принял за
правило: пускай Капотты с Гамбеттами что угодно
рассказывают, а мы свою линию будем потихоньку да полегоньку вести! — то и ограничился тем, что сказал...
Сам я как-то не удосужился посетить город Гороховец, про который мне это
рассказывали и знакомые нижегородцы и приятели москвичи, бывавшие там, но одного взгляда на богатыря Бугрова достаточно было, чтобы поверить, тем более зная его жизнь, в которой он был не человек, а
правило!
—
Правило ужасное! — сказал окончательно растерявшийся камер-юнкер. — Впрочем, что ж я, и забыл совсем; я сейчас же могу вам представить поручителя! — воскликнул он, как бы мгновенно оживившись, после чего, побежав на улицу к Максиньке,
рассказал ему все, и сей благородный друг ни минуты не поколебался сам предложить себя в поручители. Пожав ему руку с чувством благодарности, камер-юнкер ввел его к Миропе Дмитриевне.
— Милый друг, позвольте мне
поправить мою погрешность, что я так неосторожно
рассказал вам о племяннике, который, может быть, нисколько не виноват, и не удерживайте меня от немедленного отъезда в Петербург.
— Дурак!.. Ну-с, так как это у вас все случилось,
расскажите. А предварительно мы для разговору по единой пропустим. У меня уж такое
правило, и ты не думай кочевряжиться. Сенька двухголовый! Подать нам графин водки и закусить балычка, или икорки, или рыжичков солененьких…
— Гордей Евстратыч собирается себе дом строить, —
рассказывала Татьяна Власьевна, — да все еще ждет, как жилка пойдет. Сначала-то он старый-то, в котором теперь живем, хотел
поправлять, только подумал-подумал и оставил. Не
поправить его по-настоящему, отец Крискент. Да и то сказать, ведь сыновья женатые, детки у них; того и гляди, тесно покажется — вот он и думает новый домик поставить.
— Так, как я
рассказывал, — лучше. Ведь это только священное писание нельзя толковать, как хочется, а простые книжки — можно! Людьми писано, и я — человек. Я могу
поправить, если не нравится мне… Нет, ты мне вот что скажи: когда ты спишь — где душа?
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и
рассказывал о каких-то влюбленных королях, поэтах, читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой, голой до локтя рукою. — Любовь и голод
правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им в моих мыслях особенно веское значение. — Люди ищут забвения, утешения, а не — знания.
Пред нашим входом генерал что-то
рассказывал, а Де-Грие его
поправлял.
Слышал я, что он, по сторонам
рассказывая о нашем дележе, винил моих батеньку и маменьку, что не заботились о нашем воспитании и не поселили в нас благородных
правил.
Послушай:
расскажу тебе
Я повесть о самом себе.
Давно, давно, когда Дунаю
Не угрожал еще москаль
(Вот видишь: я припоминаю,
Алеко, старую печаль) —
Тогда боялись мы султана;
А
правил Буджаком паша
С высоких башен Аккермана —
Я молод был; моя душа
В то время радостно кипела,
И ни одна в кудрях моих
Еще сединка не белела;
Между красавиц молодых
Одна была… и долго ею,
Как солнцем, любовался я
И наконец назвал моею.
Корней
рассказал матери, по какому делу заехал, и, вспомнив про Кузьму, пошел вынести ему деньги. Только он отворил дверь в сени, как прямо перед собой он увидал у двери на двор Марфу и Евстигнея. Они близко стояли друг от друга, и она говорила что-то. Увидав Корнея, Евстигней шмыгнул во двор, а Марфа подошла к самовару,
поправляя гудевшую над ним трубу.
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость пришла, стало не под силу в пустыне жить. К нам в обитель пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее время, с Пасхи до Покрова, иной год и до Казанской, в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил, в последние десять лет никто от него слова не слыхивал. И на
правиле стоя в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
Мне кажется, что человек должен за первое
правило себе поставить — быть счастливым и довольным. Надо стыдиться, как дурного поступка, своего недовольства и знать, что если у меня или во мне что-нибудь не ладится, то мне не
рассказывать надо об этом другим и не жаловаться, а поскорее постараться
поправить то, что не ладится.
— Егорушка, возлюбленный, любопытны твои рассказы про далекую сторону, но хотелось бы нам послушать про царя и верховного пророка Максима. Писал ты, что он завел какие-то новые
правила, установились новые обряды.
Расскажи об этом, любезный.
За обедом, по иноческим
правилам, все трое сидели молча. Один лишь игумен изредка говорил, потчуя гостей каждым кушаньем и наливая им в стаканы «виноградненького», не забывая при том и себя. После обеда перешли в прежнюю комнату, бывшую у отца Тарасия приемною. Здесь игумен подробно
рассказывал петербургскому гостю о скитах керженских и чернораменских, о том, как он жил, будучи в расколе, и как обратился из него в единоверие вследствие поучительных бесед с бывшим архиепископом Иаковом.
— Христос воскресе, желанный Егорушка! — по-радельному припрыгивая на правую ногу вкруг Денисова, восторженно вскричал Николай Александрыч. — Наконец-то услышим от тебя новые глаголы, наконец-то
расскажешь ты нам про новые
правила горы Араратской.
Марунич отдышался,
поправил папаху и стал
рассказывать, и чем больше он говорил, тем громче смеялись его товарищи.
Какой это человек был по
правилам и по характеру, вы скоро увидите, а имел он в ту пору состояние большое, а на плечах лет под пятьдесят, и был так дурен, так дурен собою, что и
рассказать нельзя: маленький, толстый, голова как пивной котел, седой с рыжиною, глаза как у кролика, и рябь от оспы до того, что даже ни усы, ни бакенбарды у него совсем не росли, а так только щетинка между желтых рябин кое-где торчала; простые женщины-крестьянки и те его ужасались…
Теперь время это
поправить и
рассказать кстати о деятельности моего интересного приятеля, пана Пенькновского, с которым тоже этой порою стряслись немалые беды.
— Княжна Джаваха, — обратилась классная дама к бледной девочке, — вы покажете Влассовской заданные уроки и
расскажете ей
правила.
Теркин впоследствии не мог бы
рассказать, как этот катер был спущен на воду среди гвалта, давки и безурядицы; он помнил только то, что ему кого-то пришлось нечаянно столкнуть в воду, — кажется, это был татарчонок музыкант. В руках его очутился топор, которым он отрубил канат, и, обхватив Серафиму за талию, он хотел протискаться к рулю, чтоб
править самому.
Служитель громогласно так и доложил инспектору. Один мой товарищ-однокурсник, богатый, весело живший молодой человек,
рассказывал, что иногда встречает Соколова в очень дорогом тайном притоне; там устраивались афинские ночи, голые посетители танцевали с голыми, очень красивыми девушками, Профессор стоял в дверях, жевал беззубым ртом и,
поправляя очки на близоруких глазах, жадно глядел на танцующие пары.
Иван Павлович подробно
рассказал ей
правила воскресных приемов, не скрыв, что многие посетители так и не могут добиться, чтобы государь обратил на них свое внимание.
Тетка с племянницей тем временем сели закусывать. Подкрепившись, последняя начала
рассказывать Марье Петровне свои похождения после бегства от старой барыни, у которой жила в услужении. Марья Петровна, несмотря на строгость
правил, была, как все женщины, любопытна и, кроме того, как все женщины, не греша сама, любила послушать чужие грехи. Она с жадностью глотала рассказ Глаши.
Когда подали шампанское, граф
рассказал, как, по его ошибке, капитан был обходим множество раз разными чинами и наградами, и что он желает теперь
поправить сделанное капитану зло, а потому предлагает тост за здоровье подполковника Костылева; далее, говоря, что тогда-то капитан был представлен к награде, пьет за полковника Костылева, затем за кавалера такого-то и такого-то ордена, причем и самые ордена были поданы и, таким образом, тосты продолжались до тех пор, пока он, капитан, не получил все то, что имели его сверстники.
Впоследствии я
рассказывал о своем разговоре с ним нескольким инженерам, и все они нашли, что указания Никитина в корне игнорировали самые элементарные
правила горного искусства.
Высокий путешественник прибыл в Рим полуинкогнито из Неаполя, где все им остались очень довольны. Папский Рим ему не понравился.
Рассказывали, будто он сказал какому-то дипломату, что «дело попов — молиться, но не их дело
править», и не только не хотел принимать здесь никаких официальных визитов, но даже не хотел осматривать и многих замечательностей вечного города.