Неточные совпадения
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым
ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела
разговор на другое.
Он старался всё время не слышать этих
разговоров о способе пеленания будущего
ребенка, старался отворачиваться и не видеть каких-то таинственных бесконечных вязаных полос, каких-то полотняных треугольничков, которым приписывала особенную важность Долли, и т. п.
Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый
разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних
детей, то о будущем общественном театре, и только один раз
разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
— Нет, папа… как же нет? А в воскресенье в церкви? — сказала Долли, прислушиваясь к
разговору. — Дай, пожалуйста, полотенце, — сказала она старику, с улыбкой смотревшему на
детей. — Уж не может быть, чтобы все…
— Нет, Англичанин выкормил на корабле своего
ребенка, — сказал старый князь, позволяя себе эту вольность
разговора при своих дочерях.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном
ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал
разговор, которого не хотел слышать.
Всё семейство сидело за обедом.
Дети Долли с гувернанткой и Варенькой делали планы о том, куда итти за грибами. Сергей Иванович, пользовавшийся между всеми гостями уважением к его уму и учености, доходившим почти до поклонения, удивил всех, вмешавшись в
разговор о грибах.
— Какие
дети! Год целый не понимал ничего, да и стыдился, — отвечал старик. — Ну, сено! Чай настоящий! — повторил он, желая переменить
разговор.
После обеда Сергей Иванович сел со своею чашкой кофе у окна в гостиной, продолжая начатый
разговор с братом и поглядывая на дверь, из которой должны были выйти
дети, собиравшиеся за грибами.
Ребенок тут, подле маменьки: он вглядывается в странные окружающие его лица, вслушивается в их сонный и вялый
разговор. Весело ему смотреть на них, любопытен кажется ему всякий сказанный ими вздор.
У нас в прошлый раз действительно вышел
разговор в этом роде; мама была очень огорчена и встревожена. Выслушав меня теперь, она улыбнулась мне, как
ребенку...
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить
ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в
разговор не вступали.
Катерина Васильевна покраснела. Ей было неприятно, что отец завел
разговор о ее чувствах. Но, кроме отцовской любви, было и другое известное обстоятельство, по которому отец не был виноват: если не о чем говорить, но есть в комнате кошка или собака, заводится
разговор о ней: если ни кошки, ни собаки нет, то о
детях. Погода, уж только третья, крайняя степень безресурсности.
А между этих дел он сидит, болтает с
детьми; тут же несколько девушек участвуют в этом
разговоре обо всем на свете, — и о том, как хороши арабские сказки «Тысяча и одна ночь», из которых он много уже рассказал, и о белых слонах, которых так уважают в Индии, как у нас многие любят белых кошек: половина компании находит, что это безвкусие, — белые слоны, кошки, лошади — все это альбиносы, болезненная порода, по глазам у них видно, что они не имеют такого отличного здоровья, как цветные; другая половина компании отстаивает белых кошек.
Он был с нею послушен, как
ребенок: она велела ему читать, — он читал усердно, будто готовился к экзамену; толку из чтения извлекал мало, но все-таки кое-какой толк извлекал; она старалась помогать ему
разговорами, —
разговоры были ему понятнее книг, и он делал кое-какие успехи, медленные, очень маленькие, но все-таки делал.
Прошло с год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев) в намерении составить тайное общество, в преступных
разговорах; за это их отправляли в солдаты, в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил курс и был на службе, женат и имел
детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке в Сибирь.
Говорят, что императрица, встретив раз в доме у одного из своих приближенных воспитательницу его
детей, вступила с ней в
разговор и, будучи очень довольна ею, спросила, где она воспитывалась; та сказала ей, что она из «пансионерок воспитательного дома».
Мы с ней сели у окна,
разговор не шел; мы были похожи на
детей, посаженных за вину в пустую комнату.
Разговор, лица — все это так чуждо, странно, противно, так безжизненно, пошло, я сама была больше похожа на изваяние, чем на живое существо; все происходящее казалось мне тяжким, удушливым сном, я, как
ребенок, беспрерывно просила ехать домой, меня не слушали.
Результатом этого
разговора было то, что я, мечтавший прежде, как все
дети, о военной службе и мундире, чуть не плакавший о том, что мой отец хотел из меня сделать статского, вдруг охладел к военной службе и хотя не разом, но мало-помалу искоренил дотла любовь и нежность к эполетам, аксельбантам, лампасам.
Наконец вожделенный час ужина настает. В залу является и отец, но он не ужинает вместе с другими, а пьет чай. Ужин представляет собою повторение обеда, начиная супом и кончая пирожным. Кушанье подается разогретое, подправленное; только дедушке к сторонке откладывается свежий кусок.
Разговор ведется вяло: всем скучно, все устали, всем надоело. Даже мы,
дети, чувствуем, что масса дневных пустяков начинает давить нас.
Но ежели несправедливые и суровые наказания ожесточали детские сердца, то поступки и
разговоры, которых
дети были свидетелями, развращали их. К сожалению, старшие даже на короткое время не считали нужным сдерживаться перед нами и без малейшего стеснения выворачивали ту интимную подкладку, которая давала ключ к уразумению целого жизненного строя.
— Так по-людски не живут, — говорил старик отец, — она еще
ребенок, образования не получила, никакого
разговора, кроме самого обыкновенного, не понимает, а ты к ней с высокими мыслями пристаешь, молишься на нее. Оттого и глядите вы в разные стороны. Только уж что-то рано у вас нелады начались; не надо было ей позволять гостей принимать.
Во время перерыва, за чайным столом, уставленным закусками и водкой, зашел общий
разговор, коснувшийся, между прочим, школьной реформы. Все единодушно осуждали ее с чисто практической точки зрения: чем виноваты
дети, отцы которых волею начальства служат в Ровно? Путь в университет им закрыт, а университет тогда представлялся единственным настоящим высшим учебным заведением.
Однажды отец с матерью долго ночью засиделись у Рыхлинских. Наконец сквозь дремоту я услышал грохот нашей брички во дворе, а через некоторое время совсем проснулся от необычайного ощущения: отец и мать, оба одетые, стояли в спальне и о чем-то горячо спорили, забыв, очевидно, и о позднем часе, и о спящих
детях.
Разговор шел приблизительно такой...
Ив. Карамазов в
разговоре с Алешей раскрывает гениальную диалектику о слезинке
ребенка.
Дядя Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда на глазах матери являлись слезы, а лицо
ребенка бледнело от сосредоточенных усилий, тогда Максим вмешивался в
разговор, отстранял сестру и начинал свои рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Мать была умна и потому сумела победить в себе непосредственное побуждение, заставлявшее ее кидаться сломя голову при каждом жалобном крике
ребенка. Спустя несколько месяцев после этого
разговора мальчик свободно и быстро ползал по комнатам, настораживая слух навстречу всякому звуку и, с какою-то необычною в других
детях живостью, ощупывал всякий предмет, попадавший в руки.
Во всяком случае, у нас очень смешной
разговор вышел; вы совершенное иногда
дитя, князь.
Вся семья запряглась в тяжелую работу, а по мере того, как подрастали
дети, Тарас стал все больше и больше отлынивать от дела, уделяя досуги любезным
разговорам в кабаке Ермошки.
Девушке часто хотелось вмешаться в эти
разговоры, она чувствовала, что уже много понимает и может вмешаться во многое, а ее считали
ребенком, и только один Красин да Белоярцев говорили с ней хотя в наставительном тоне, но все-таки как со взрослой женщиной.
Вскоре после этого
разговора госпожа Мечникова вышла у своей квартиры из извозчичьей кареты и повела на черную, облитую зловонными помоями лестницу молодое семнадцатилетнее
дитя в легком беленьком платьице и с гладко причесанной русой головкой.
Из рассказов их и
разговоров с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о
детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Я вслушивался в беспрестанные
разговоры об этом между отцом и матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот же мой книжный благодетель С. И. Аничков, а
детей, то есть нас с сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой.
Хотя мать мне ничего не говорила, но я узнал из ее
разговоров с отцом, иногда не совсем приятных, что она имела недружелюбные объяснения с бабушкой и тетушкой, или, просто сказать, ссорилась с ними, и что бабушка отвечала: «Нет, невестушка, не взыщи; мы к твоим
детям и приступиться не смели.
Мать держала ее у себя в девичьей, одевала и кормила так, из сожаленья; но теперь, приставив свою горничную ходить за сестрицей, она попробовала взять к себе княжну и сначала была ею довольна; но впоследствии не было никакой возможности ужиться с калмычкой: лукавая азиатская природа, льстивая и злая, скучливая и непостоянная, скоро до того надоела матери, что она отослала горбушку опять в девичью и запретила нам говорить с нею, потому что точно
разговоры с нею могли быть вредны для
детей.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом
разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец,
ребенка.
В тот день, когда Наташа объявила мне, что знает про отъезд (это было с неделю после
разговора моего с князем), он вбежал ко мне в отчаянии, обнял меня, упал ко мне на грудь и зарыдал как
ребенок. Я молчал и ждал, что он скажет.
Не могу удержаться от странного и, может быть, совершенно не идущего к делу замечания. Из трехчасового моего
разговора с Катей я вынес, между прочим, какое-то странное, но вместе с тем глубокое убеждение, что она до того еще вполне
ребенок, что совершенно не знает всей тайны отношений мужчины и женщины. Это придавало необыкновенную комичность некоторым ее рассуждениям и вообще серьезному тону, с которым она говорила о многих очень важных вещах…
— Ах, нет! ах, нет! что ты! что ты! да что ж это
дети, однако ж! — продолжала она, переменяя
разговор, — ведь мы тебя не ожидали сегодня, по-домашнему были — ну, и разбрелись по углам!
— Тебе необходимо ехать в горы, — советовала Раиса Павловна, когда Луша раздумывала принять эту поездку. — Во-первых, повеселишься, во-вторых… ты поедешь вместе с отцом, следовательно, вполне будешь защищена от всяких глупых
разговоров; а на наших заводских баб не обращай никакого внимания. Нам с ними не
детей крестить.
— Это только по-видимому, а в сущности, верьте мне, все сердца ко мне несутся… Они только опасаются моих
разговоров с
детьми, потому что
дети — это такая неистощимая сокровищница для наблюдений за родителями, что человеку опытному и благонамеренному стоит только слегка запустить руку, чтоб вынуть оттуда целые пригоршни чистейшего золота!.. Иван Семеныч! Иван Семеныч! пожалуйте-ка сюда!
Когда мы были
детьми, мы называли князя Ивана Иваныча дедушкой, но теперь, в качестве наследника, у меня язык не ворочался сказать ему — «дедушка», а сказать — «ваше сиятельство», — как говорил один из господ, бывших тут, мне казалось унизительным, так что во все время
разговора я старался никак не называть его.
Пришли
дети к чаю и перебили как раз на этих словах наш
разговор. При
детях старик об этом не говорил.
Когда
дети ушли, начался наш
разговор.
В таком тоне
разговор длился с полчаса, так что нельзя было понять, взаправду ли отвечает Петенька или только отделывается. Поэтому как ни вынослив был Иудушка относительно равнодушия своих
детей, однако и он не выдержал и заметил...
Уточка-франтиха говорит селезню-козырю: купи коты, купи коты! а селезень отвечает: заказал, заказал!“ И
дитя рассмеялось, да и я тоже сему сочинению словесному птичьего
разговора невольно улыбнулся.
Гостей надо было занимать, — и Надежде Васильевне казалось, что самый приятный и удобный
разговор для учителя русского языка —
разговор о состоянии учебного дела, о реформе гимназий, о воспитании
детей, о литературе, о символизме, о русских журналах.
— Все эти
разговоры — на нищий кафтан золотые пуговицы, на дурацкую башку бархатный колпак. Собрались овцу пасти, да забыли её приобрести. Сначала бы жён да
детей перестали чем попадя колотить, водку меньше лакали бы, а уж потом и поискать — где душа спряталась?
Калерия. Она это знает; вчера вечером, после
разговора с ним, она плакала, как разочарованное
дитя… Да… Издали он казался ей сильным, смелым, она ожидала, что он внесет в ее пустую жизнь что-то новое, интересное…