Неточные совпадения
Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты,
в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена — это правда, но
в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они
работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя
садились за скудную трапезу и слонялись из угла
в угол, словно все опостылело им.
Он
сел пить кофе против зеркала и
в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову,
в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая красная рука
работала вилкой
в тарелке, таская
в рот куски жареного мяса. Очень противная рука.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и
сел к столу, намереваясь
работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами
села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя
в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
Клим подумал: нового
в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она
работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой
в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь
в глухом
селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
Варвара возвратилась около полуночи. Услышав ее звонок, Самгин поспешно зажег лампу,
сел к столу и разбросал бумаги так, чтоб видно было: он давно
работает. Он сделал это потому, что не хотел говорить с женою о пустяках. Но через десяток минут она пришла
в ночных туфлях,
в рубашке до пят, погладила влажной и холодной ладонью его щеку, шею.
Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел
работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел
в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный,
сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
Я, если хороша погода, иду на ют и любуюсь окрестностями, смотрю
в трубу на холмы, разглядываю деревни, хижины, движущиеся фигуры людей, вглядываюсь внутрь хижин, через широкие двери и окна, без рам и стекол, рассматриваю проезжающие лодки с группами японцев; потом
сажусь за работу и
работаю до обеда.
Мы вышли к большому монастырю,
в главную аллею, которая ведет
в столицу, и
сели там на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас.
В полях везде
работают. Мы пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
Немец
сел против меня и трагически начал мне рассказывать, как его патрон-француз надул, как он три года эксплуатировал его, заставляя втрое больше
работать, лаская надеждой, что он его примет
в товарищи, и вдруг, не говоря худого слова, уехал
в Париж и там нашел товарища.
В силу этого немец сказал ему, что он оставляет место, а патрон не возвращается…
С этого дня я приходил к Хорошему Делу, когда хотел,
садился в ящик с каким-то тряпьем и невозбранно следил, как он плавит свинец, греет медь; раскалив, кует железные пластины на маленькой наковальне легким молотком с красивой ручкой,
работает рашпилем, напильниками, наждаком и тонкой, как нитка, пилою…
Старик сбросил чемарку и ловко
заработал руками, взбираясь на заборчик. На дворе залаяла собачонка и, выскочив
в подворотню наружу,
села против ворот и жалостно взвыла.
Когда же мой отец спросил, отчего
в праздник они на барщине (это был первый Спас, то есть первое августа), ему отвечали, что так приказал староста Мироныч; что
в этот праздник точно прежде не
работали, но вот уже года четыре как начали
работать; что все мужики постарше и бабы-ребятницы уехали ночевать
в село, но после обедни все приедут, и что
в поле остался только народ молодой, всего серпов с сотню, под присмотром десятника.
С Вихровым продолжалось тоскливое и бессмысленное состояние духа. Чтобы занять себя чем-нибудь, он начал почитывать кой-какие романы. Почти во все время университетского учения замолкнувшая способность фантазии — и
в нем самом вдруг начала
работать, и ему вдруг захотелось что-нибудь написать: дум, чувств, образов
в голове довольно накопилось, и он
сел и начал писать…
Он с утра,
в огромном кабинете Абреева,
садился работать за большой стол, поставленный посредине комнаты.
Заря охватила уже полнеба, когда Адуев
сел в лодку. Гребцы
в ожидании обещанной награды поплевали на руки и начали было по-давешнему привскакивать на местах, изо всей мочи
работая веслами.
— Сестрица, бывало, расплачутся, — продолжал успокоенный Николай Афанасьевич, — а я ее куда-нибудь
в уголок или на лестницу тихонечко с глаз Марфы Андревны выманю и уговорю. «Сестрица, говорю, успокойтесь; пожалейте себя, эта немилость к милости». И точно, горячее да сплывчивое сердце их сейчас скоро и пройдет: «Марья! — бывало, зовут через минутку. — Полно, мать, злиться-то. Чего ты кошкой-то ощетинилась, иди
сядь здесь,
работай». Вы ведь, сестрица, не сердитесь?
— Ай да наши — чуваши! — одобрительно воскликнул Грачёв. — А я тоже, — из типографии прогнали за озорство, так я к живописцу поступил краски тереть и всякое там… Да, чёрт её, на сырую вывеску
сел однажды… ну — начали они меня пороть! Вот пороли, черти! И хозяин, и хозяйка, и мастер… прямо того и жди, что помрут с устатка… Теперь я у водопроводчика
работаю. Шесть целковых
в месяц… Ходил обедать, а теперь на работу иду…
И никто не смотрел на сапожника, когда он, смеясь и шутя, учил Машу варить обед, убирать комнату, а потом
садился работать и шил до поздней ночи, согнувшись
в три погибели над худым, грязным сапогом.
— Пальцем
в небе… Э, ну их ко всем чертям! Куда уж нам лаптем щи хлебать!.. Я, брат, теперь всем корпусом
сел на мель. Ни искры
в голове, — ни искорки! Всё про неё думаю…
Работаю — паять начну — всё льются
в голову, подобно олову, мечты о ней… Вот тебе и стихи… ха-ха!.. Положим, — тому и честь, кто во всём — весь… Н-да, тяжело ей…
Он сердито повернул
в сторону,
сел к столу и упорно, не разгибаясь,
работал до вечера.
От скуки он валялся
в постели до самого вечера; между тем позарез нужно было изготовить срочную корреспонденцию, и потом вдруг
садился, читал листы различных газет, брошюр и
работал напролет целые ночи.
Нестор Игнатьич очень серьезно встревожился. Он на четвертый день вскочил с рассветом и
сел за работу. Повесть сначала не вязалась, но он сделал над собой усилие и работа пошла удачно. Он писал, не вставая, весь день и далеко за полночь, а перед утром заснул
в кресле, и Дора тотчас же выделилась из серого предрассветного полумрака, прошла своей неслышной поступью, и поцеловав Долинского
в лоб, сказала: умник, умник—
работай.
В полдень я встаю и
сажусь по привычке за свой стол, но уж не
работаю, а развлекаю себя французскими книжками
в желтых обложках, которые присылает мне Катя.
Третий звонок. Входит молодой доктор
в новой черной паре,
в золотых очках и, конечно,
в белом галстуке. Рекомендуется. Прошу
садиться и спрашиваю, что угодно. Не без волнения молодой жрец науки начинает говорить мне, что
в этом году он выдержал экзамен на докторанта и что ему остается теперь только написать диссертацию. Ему хотелось бы
поработать у меня, под моим руководством, и я бы премного обязал его, если бы дал ему тему для диссертации.
Меня свинцом облила тоска, когда он уехал из Красновидова, я заметался по
селу, точно кутенок, потерявший хозяина. Я ходил с Бариновым по деревням,
работали у богатых мужиков, молотили, рыли картофель, чистили сады. Жил я у него
в бане.
Он был родом из Егорьевского уезда, но с молодых лет
работал в Уклееве на фабриках и
в уезде и прижился тут. Его давно уже знали старым, таким же вот тощим и длинным, и давно уже его звали Костылем. Быть может, оттого, что больше сорока лет ему приходилось наниматься на фабриках только ремонтом, — он о каждом человеке или вещи судил только со стороны прочности: не нужен ли ремонт. И прежде чем
сесть за стол, он попробовал несколько стульев, прочны ли, и сига тоже потрогал.
Нил(
садится за стол и ест). Чего там — грубый?.. Скучно тебе жить — займись чем-нибудь. Кто
работает, тот не скучает. Дома тяжело — поезжай
в деревню, там живи и учи… а то —
в Москву, сама поучись…
Иван. А ты — не смела! Но… будет! Любовь должна
работать, сказал я, пусть она возьмёт место учительницы где-нибудь
в селе. Дома ей нечего делать, и она может дурно влиять на Веру, Петра… Дальше. Ковалёв не прочь жениться на Вере, но говорит, что ему нужно пять тысяч.
Работа — не наслаждение, кто может обойтись без работы, тот не
работает, все остальные на
селе работают без всякой пользы,
работают целый день, чтобы съесть кусок черствого хлеба, а хлеб едят для того, чтобы завтра
работать,
в твердой уверенности, что все выработанное не их.
После чая я опять
сел за работу и
работал до тех пор, пока мои веки не стали опускаться и закрывать утомленные глаза… Ложась спать, я приказал Поликарпу разбудить меня
в пять часов.
Хозяйка, скрывая улыбку, прятала деньги
в карман; а я из ее просторной спальни шел
в свою узкую и темную комнату возле кухни и
садился за переписку, по пятнадцати копеек с листа, какого-то доклада об элеваторах, чтоб
заработать денег на плату той же хозяйке за свою комнату.
— Объявился несостоятельным: вчера об этом я письмо получил. Моих тысячи тут за три
село, — продолжал Марко Данилыч. — Администрацию назначат либо конкурс. Ну и получай пять копеек за рубль. А я говорю: ежели ты не заплатил долгу до последней копейки, иди
в кабалу, и жену
в кабалу, и детей —
заработали бы долг… Верно ли говорю?
В лесу
работает тяжелую свою работу дровосек.
В полдень, когда он уже устал, он
садится за обед. «Когда он уже устал»… Это по-нашему. Гомер же говорит...
Когда мы вернулись
в барак, инженер убрал пустые бутылки под кровать, достал из большого плетеного ящика две полные и, раскупорив их,
сел за свой рабочий стол с очевидным намерением продолжать пить, говорить и
работать.
Обитатели дома сходились только к обеду, а утром все
работали, даже не исключая Висленева, который, не имея занятий, купил себе трех орлят, запер их
в холодный подвал и хотел приучить
садиться к его ногам или летать над его головой.
— Очень приятно!
Садитесь! — сказал Воротов, задыхаясь и прикрывая ладонью воротник своей ночной сорочки. (Чтобы легче дышалось, он всегда
работает в ночной сорочке.) — Вас прислал ко мне Петр Сергеич? Да, да… я просил его… Очень рад!
Он
сел на весла и яро принялся грести. Лодка пошла быстрее. Сергей
работал, склонив голову и напрягаясь, весла трещали
в его руках. Он греб минут с десять. Потом остановился, отер пот с раскрасневшегося лба и вдруг со сконфуженною улыбкою сказал...
Работал Андреев по ночам.
Работал он не систематически каждый день,
в определенные часы, не по правилу Золя: «Nulla dies sine linea — ни одного дня без строки». Неделями и месяцами он ничего не писал, обдумывал вещь, вынашивал, нервничал, падал духом, опять оживал. Наконец
садился писать — и тогда писал с поразительною быстротою. «Красный смех», например, как видно из вышеприведенного письма, был написан
в девять дней. По окончании вещи наступал период полного изнеможения.
Сел писать новый, только что задуманный рассказец — „Загадка“. Писал его с медленною радостью, наслаждаясь, как уверенно-спокойно
работала голова. Послал во „Всемирную иллюстрацию“. Напечатали
в ближайшем номере. И гонорар прислали за оба рассказа. Вот уж как! Деньги платят. Значит, совсем уже, можно сказать, писатель.
И я предался разнородным мечтаньям, стал любоваться собою, как я буду жить достойною жизнью: буду рано утром вставать, а не то что теперь — только утром ложиться; не буду свистать, а стану петь псалмы; буду днем
работать в своем винограднике, а вечером
сяду у своего ручья под своей пальмой и стану размышлять о своей душе да выглядывать путника.
В приказе главнокомандующего предписывалось, чтоб посадка
в вагоны офицерских чинов, едущих
в Россию одиночным порядком, производилась
в строгой последовательности, по предварительной записи. Но
в Харбине мы узнали, что приказ этот, как и столько других, совершенно не соблюдается. Попадает
в поезд тот, кто умеет энергично
работать локтями. Это было очень неприятно: лучше бы уж подождать день-другой своей очереди, но
сесть в вагон наверняка и без боя.
Я опять
в большом расстройстве. Я точно потеряла равновесие. Вместо того, чтобы
работать, сижу и Бог знает об чем думаю. Не знаю: лень ли это, или новое сомнение
в своих силах… Вот уже несколько дней, как я избегаю разговоров со Степой. Он, может быть, и замечает во мне странное настроение, но ничего не говорит. Мне противно самой. Дело у меня из рук валится. Чуть
сяду за книжку, и сейчас полезут
в голову глупые вопросы: «Зачем ты это делаешь? брось ты свое развивание, ни для кого это не нужно».
Нинка поехала
в гости к Басе Броннер
в село Богородское, за Сокольниками. Бася, подруга ее по школе,
работала галошницей на резиновом заводе «Красный витязь».
— Я
в дневной смене
работала. А сейчас просто пришла. Полюбоваться, Люблю наш завод. Думала я…
Сядь!
Наряженные на работу
в княжеском парке крестьяне между тем тронулись из
села. За ними отправились любопытные, которые не
работали в других местах княжеского хозяйства. Поплелся старый да малый. Князь Сергей Сергеевич после ухода Терентьича сошел с отцом Николаем
в парк и направился к тому месту, где стояла беседка-тюрьма.
— Вот вы увидите, — сказала она мне, — я вас сейчас же запрягу
в работу. Все эти дни бренное мое тело совсем расклеилось. А нужно мне писать. Вы мне
поработаете. Садитесь-ка…
Работа по службе была несложна, но вскоре молодой доктор с отзывчивой душой и с искренним желанием
работать нашел себе практику среди крестьян, с большим доверием, спустя короткое время, начавшим относиться к «военному дохтуру», нежели к изредка посещавшему врачебный пункт, находившийся
в селе, земскому врачу.
После первых дней радостной встречи с отцом и матерью, когда были исчерпаны все привезенные дочерью петербургские новости, исключая, конечно, уличного знакомства с Софьей Антоновной и неудачного вечера у полковницы Усовой, словом, когда домашняя жизнь
в селе Отрадном вошла
в свою колею и Ольга Ивановна волей-неволей оставалась часто наедине сама с собою, на прогулке
в саду и
в лесу, мысль ее
заработала с усиленной энергией, вращаясь, конечно, на интересовавших ее лицах: Наде Алфимовой и графе Вельском.
Ведерников, Лелька и Юрка
работали в большом
селе Одинцовке. Широкая улица упиралась
в два высокие кирпичные столба с колонками, меж них когда-то были ворота. За столбами широкий двор и просторный барский дом, — раньше господ Одинцовых. Мебель из дома мужики давно уже разобрали по своим дворам, дом не знали к чему приспособить, и он стоял пустой; но его на случай оберегали, окна были заботливо забиты досками.
В антресолях этого дома поселились наши ребята.
Побеседовав с матерью еще некоторое время, Домаша вернулась
в светлицу и
села за пяльцы. Верная данному няне слову, Ксения Яковлевна тоже усердно
работала за пяльцами. Домаша только однажды с грустью посмотрела на нее, но тотчас же заставила себя улыбнуться, боясь, чтобы она не заметила этого взгляда и не потребовала объяснений.