Неточные совпадения
«Нет, — сказал он себе, — как ни хороша эта
жизнь,
простая и трудовая, я не могу вернуться к ней. Я люблю ее».
Высокой страсти не имея
Для звуков
жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда
простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
Знатная дама, чье лицо и фигура, казалось, могли отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам
жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие воли, лишенное женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй, оставаясь наедине с мальчиком, делалась
простой мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие не передашь на бумаге, — их сила в чувстве, не в самих них.
Письма Сони были наполняемы самою обыденною действительностью, самым
простым и ясным описанием всей обстановки каторжной
жизни Раскольникова.
Вел
простой образ
жизни и сам обрабатывал землю; снискал славу образцового гражданина.] грядку под позднюю репу отбиваю.
Удивительно запутана, засорена
жизнь», — думал он, убеждая себя, что
жизнь была бы легче,
проще и без Лидии, которая, наверное, только потому кажется загадочной, что она труслива, трусливее Нехаевой, но так же напряженно ждет удобного случая, чтоб отдать себя на волю инстинкта.
«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную
жизнь вот так глубоко, как входят эти,
простые, самоотверженно очищающие
жизнь от пыли, сора».
Это не самые богатые люди, но они именно те «чернорабочие,
простые люди», которые, по словам историка Козлова, не торопясь налаживают крепкую
жизнь, и они значительнее крупных богачей, уже сытых до конца дней, обленившихся и равнодушных к
жизни города.
Он предпочел бы не делать этого открытия, но, сделав, признал, что — верно: он стал относиться спокойнее к
жизни и
проще, более терпимо к себе.
— Это — верно, — сказал он ей. — Собственно, эти суматошные люди, не зная, куда себя девать, и создают так называемое общественное оживление в стенах интеллигентских квартир, в пределах Москвы, а за пределами ее тихо идет нормальная, трудовая
жизнь простых людей…
Клим лежал, закрыв глаза, и думал, что Варвара уже внесла в его
жизнь неизмеримо больше того, что внесли Нехаева и Лидия. А Нехаева — права:
жизнь, в сущности, не дает ни одной капли меда, не сдобренной горечью. И следует жить
проще, да…
Он употреблял церковнославянские слова: аще, ибо, паче, дондеже, поелику, паки и паки; этим он явно, но не очень успешно старался рассмешить людей. Он восторженно рассказывал о красоте лесов и полей, о патриархальности деревенской
жизни, о выносливости баб и уме мужиков, о душе народа,
простой и мудрой, и о том, как эту душу отравляет город. Ему часто приходилось объяснять слушателям незнакомые им слова: па́морха, мурцовка, мо́роки, сугрев, и он не без гордости заявлял...
Он не замечал ничего, что могло бы изменить
простое и ясное представление о Таисье: женщина чем-то обязана Дронову, благодарно служит ему, и ей неловко, трудно переменить хозяина, хотя она видит все его пороки и понимает, что
жизнь с ним не обеспечивает ее будущего.
Эти ее анекдоты очень хорошо сливались с ее же рассказами о маленьких идиллиях и драмах
простых людей, и в общем получалась картина морально уравновешенной
жизни, где нет ни героев, ни рабов, а только — обыкновенные люди.
И, стремясь возвыситься над испытанным за этот день, — возвыситься посредством самонасыщения словесной мудростью, — Самгин повторил про себя фразы недавно прочитанного в либеральной газете фельетона о текущей литературе; фразы звучали по-новому задорно, в них говорилось «о духовной нищете людей, которым
жизнь кажется
простой, понятной», о «величии мучеников независимой мысли, которые свою духовную свободу ценят выше всех соблазнов мира».
«Нет, люди здесь
проще, ближе к
простому, реальному смыслу
жизни. Здесь нет Лютовых, Кутузовых, нет философствующих разбойников вроде Бердникова, Попова. Здесь и социалисты — люди здравомыслящие, их задача сводится к реальному делу: препятствовать ухудшению условий труда рабочих».
В последний вечер пред отъездом в Москву Самгин сидел в Монастырской роще, над рекою, прислушиваясь, как музыкально колокола церквей благовестят ко всенощной, — сидел, рисуя будущее свое: кончит университет, женится на
простой, здоровой девушке, которая не мешала бы жить, а жить надобно в провинции, в тихом городе, не в этом, где слишком много воспоминаний, но в таком же вот, где подлинная и грустная правда человеческой
жизни не прикрыта шумом нарядных речей и выдумок и где честолюбие людское понятней,
проще.
«Кто ж внушил ей это! — думал Обломов, глядя на нее чуть не с благоговением. — Не путем же опыта, истязаний, огня и дыма дошла она до этого ясного и
простого понимания
жизни и любви».
Она видит его силы, способности, знает, сколько он может, и покорно ждет его владычества. Чудная Ольга! Невозмутимая, неробкая,
простая, но решительная женщина, естественная, как сама
жизнь!
Не видала она себя в этом сне завернутою в газы и блонды на два часа и потом в будничные тряпки на всю
жизнь. Не снился ей ни праздничный пир, ни огни, ни веселые клики; ей снилось счастье, но такое
простое, такое неукрашенное, что она еще раз, без трепета гордости, и только с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»
Штольц, однако ж, говорил с ней охотнее и чаще, нежели с другими женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но шла
простым природным путем
жизни и по счастливой натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки.
С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно укладывался в
простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от
жизни, копают себе могилу.
Одни считали ее
простой, недальней, неглубокой, потому что не сыпались с языка ее ни мудрые сентенции о
жизни, о любви, ни быстрые, неожиданные и смелые реплики, ни вычитанные или подслушанные суждения о музыке и литературе: говорила она мало, и то свое, не важное — и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив, считали ее слишком мудреной и немного боялись. Один Штольц говорил с ней без умолка и смешил ее.
С тех пор как Штольц выручил Обломовку от воровских долгов братца, как братец и Тарантьев удалились совсем, с ними удалилось и все враждебное из
жизни Ильи Ильича. Его окружали теперь такие
простые, добрые, любящие лица, которые все согласились своим существованием подпереть его
жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать.
Простой, то есть прямой, настоящий взгляд на
жизнь — вот что было его постоянною задачею, и, добираясь постепенно до ее решения, он понимал всю трудность ее и был внутренне горд и счастлив всякий раз, когда ему случалось заметить кривизну на своем пути и сделать прямой шаг.
Его отношения к ней были гораздо
проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя
жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей.
А она, совершив подвиг, устояв там, где падают ничком мелкие натуры, вынесши и свое и чужое бремя с разумом и величием, тут же, на его глазах, мало-помалу опять обращалась в
простую женщину, уходила в мелочи
жизни, как будто пряча свои силы и величие опять — до случая, даже не подозревая, как она вдруг выросла, стала героиней и какой подвиг совершила.
Ей прежде всего бросилась в глаза — зыбкость, односторонность, пробелы, местами будто умышленная ложь пропаганды, на которую тратились живые силы, дарования, бойкий ум и ненасытная жажда самолюбия и самонадеянности, в ущерб
простым и очевидным, готовым уже правдам
жизни, только потому, как казалось ей, что они были готовые.
Его все-таки что-нибудь да волновало: досада, смех, иногда пробивалось умиление. Но как скоро спор кончался, интерес падал, Райскому являлись только
простые формы одной и той же, неведомо куда и зачем текущей
жизни.
«Меланхолихой» звали какую-то бабу в городской слободе, которая
простыми средствами лечила «людей» и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю
жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаз или без челюсти — а все же боль проходила, и мужик или баба работали опять.
До приезда Райского
жизнь ее покоилась на этих
простых и прочных основах, и ей в голову не приходило, чтобы тут было что-нибудь не так, чтобы она весь век жила в какой-то «борьбе с противоречиями», как говорил Райский.
— Опять. Это моя манера говорить — что мне нравится, что нет. Вы думаете, что быть грубым — значит быть
простым и натуральным, а я думаю, чем мягче человек, тем он больше человек. Очень жалею, если вам не нравится этот мой «рисунок», но дайте мне свободу рисовать
жизнь по-своему!
У него перед глазами был идеал
простой, чистой натуры, и в душе созидался образ какого-то тихого, семейного романа, и в то же время он чувствовал, что роман понемногу захватывал и его самого, что ему хорошо, тепло, что окружающая
жизнь как будто втягивает его…
«Что делать? рваться из всех сил в этой борьбе с расставленными капканами и все стремиться к чему-то прочному, безмятежно-покойному, к чему стремятся вон и те
простые души?» Он оглянулся на молящихся стариков и старух. «Или бессмысленно купаться в мутных волнах этой бесцельно текущей
жизни!»
Вы говорили, что эта «живая
жизнь» есть нечто до того прямое и
простое, до того прямо на вас смотрящее, что именно из-за этой-то прямоты и ясности и невозможно поверить, чтоб это было именно то самое, чего мы всю
жизнь с таким трудом ищем…
Они делают такие же материи, такие же лакированные вещи, только все грубее и
проще; едят то же самое, как те, — вся японская
жизнь и сама Япония в миньятюре.
Замечу, между прочим, что все здесь стремится к тому, чтоб устроить образ
жизни как можно
проще, удобнее и комфортабельнее.
Замечу еще, что здесь кроме различия, которое кладут между
простым и непростым народом образ
жизни, пища, воспитание и занятия, есть еще другое, резкое, несомненно племенное различие.
Стала она революционеркой, как она рассказывала, потому, что с детства чувствовала отвращение к господской
жизни, а любила
жизнь простых людей, и ее всегда бранили за то, что она в девичьей, в кухне, в конюшне, а не в гостиной.
Случилось то, что мысль, представлявшаяся ему сначала как странность, как парадокс, даже как шутка, всё чаще и чаще находя себе подтверждение в
жизни, вдруг предстала ему как самая
простая, несомненная истина.
— Да как вам сказать… У нее совсем особенный взгляд на
жизнь, на счастье. Посмотрите, как она сохранилась для своих лет, а между тем сколько она пережила… И заметьте, она никогда не пользовалась ничьей помощью. Она очень горда, хотя и выглядит такой
простой.
Эта борьба за национальное бытие — не утилитарная борьба, она всегда есть борьба за ценность, за творческую силу, а не за элементарный факт
жизни, не за
простые интересы.
Помню, как меня учили читать топографические карты и как долго не мог я к этому привыкнуть, а тут
простой дикарь, отроду никогда не видевший их, разбирается так свободно, как будто он всю
жизнь только этим и занимался.
— Нет, мой милашка, ты ошибаешься. Я тут многое не одобряю. Пожалуй, даже все не одобряю, если тебе сказать по правде. Все это слишком еще мудрено, восторженно;
жизнь гораздо
проще.
— Если женщина, девушка затруднена предрассудками, — говорил Бьюмонт (не делая уже никаких ни англицизмов, ни американизмов), то и мужчина, — я говорю о порядочном человеке, — подвергается от этого большим неудобствам. Скажите, как жениться на девушке, которая не испытала
простых житейских отношений в смысле отношений, которые возникнут от ее согласия на предложение? Она не может судить, будет ли ей нравиться будничная
жизнь с человеком такого характера, как ее жених.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо
проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что
жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Старик, о котором идет речь, был существо
простое, доброе и преданное за всякую ласку, которых, вероятно, ему не много доставалось в
жизни. Он делал кампанию 1812 года, грудь его была покрыта медалями, срок свой он выслужил и остался по доброй воле, не зная, куда деться.
Распущенность ли наша, недостаток ли нравственной оседлости, определенной деятельности, юность ли в деле образования, аристократизм ли воспитания, но мы в
жизни, с одной стороны, больше художники, с другой — гораздо
проще западных людей, не имеем их специальности, но зато многостороннее их. Развитые личности у нас редко встречаются, но они пышно, разметисто развиты, без шпалер и заборов. Совсем не так на Западе.
В начале 1840 года расстались мы с Владимиром, с бедной, узенькой Клязьмой. Я покидал наш венчальный городок с щемящим сердцем и страхом; я предвидел, что той
простой, глубокой внутренней
жизни не будет больше и что придется подвязать много парусов.
Простое и ясное отношение к
жизни исключало из его здорового взгляда ту поэзию печальных восторгов и болезненного юмора, которую мы любим, как все потрясающее и едкое.