Неточные совпадения
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич
прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу
на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Да, видно, Бог
прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина уж пригналася,
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за ухо.
«Что держишь ты его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
Стародум. Не
прогневайся, сударыня. Я
на роду ничего смешнее не видывал.
Дедушка принял ее желание за неблагодарность,
прогневался и сослал бедную Наталью за наказание
на скотный двор в степную деревню.
— Как можно спросить:
прогневаются! — иронически заметила Татьяна Марковна, —
на три дня запрутся у себя. Бабушка не смей рта разинуть!
— Что,
прогневалась, уехала? — говорил Нил Андреич, когда Татьяна Марковна, видимо озабоченная этой сценой, воротилась и молча села
на свое место.
— «Сущая правда, — заметил Адриан, — однако ж, если живому не
на что купить сапог, то, не
прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб».
Прогневается на какого-нибудь «не так ступившего» верзилу, да и поставит его возле себя
на колени, а не то так прикажет до конца обеда земные поклоны отбивать.
— Который уж месяц я от вас муку мученскую терплю! Надоело. Живите как знаете. Только ежели дворянка твоя
на глаза мне попадется — уж не
прогневайся! Прав ли ты, виноват ли… обоих в Сибирь законопачу!
— Сегодня брат
на брата работают. Своих, которые
на барщине, не трогать, а которые
на себя сенокосничают — пусть уж не
прогневаются. Зачем беглых разводят!
Я
прогневался на В.** еще больше: зачем он радуется, когда все огорчены.
«Пусть-де околеет, туда и дорога ему…» И
прогневалась на сестер старшиих дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою, то не буду я стоить того, чтобы мне
на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям
на растерзание».
— Насмотрелся-таки я
на ихнюю свободу, и в ресторанах побывал, и в театрах везде был, даже в палату депутатов однажды пробрался — никакой свободы нет! В ресторан коли ты до пяти часов пришел, ни за что тебе обедать не подадут! после восьми — тоже! Обедай между пятью и восемью! В театр взял билет — так уж не
прогневайся! ни шевельнуться, ни ноги протянуть — сиди, как приговоренный! Во время представления — жара, в антрактах — сквозной ветер. Свобода!
— И
на этот счет могу вашим превосходительствам доложить, — ответил я, — личная обеспеченность — это такое дело, что ежели я сижу смирно, то и личность моя обеспечена, а ежели я начну фыркать да фордыбачить, то, разумеется, никто за это меня не похвалит. Сейчас за ушко да
на солнышко — не
прогневайся!
— Не
прогневаться! — цыркнул было Дыба, но опять спохватился и продолжал: — Позвольте, однако ж! если бы мы одни
на всем земном шаре жили, конечно, тогда все равно… Но ведь нам и без того в Европу стыдно нос показать… надо же принять это в расчет… Неловко.
— И штука совсем простая, — продолжал Редедя, — учредите международную корпорацию странствующих полководцев — и дело в шляпе. Ограничьте число — человек пять-шесть, не больше, — но только, чтоб они всегда были готовы. Понадобился кому полководец — выбирай любого. А не выбрал, понадеялся
на своего доморощенного — не
прогневайся!
— Подойди сюда, князь! — сказал Иоанн. — Мои молодцы исторопились было над тобой. Не
прогневайся. У них уж таков обычай, не посмотря в святцы, да бух в колокол! Того не разочтут, что казнить человека всегда успеешь, а слетит голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили б тебя
на тот свет; не у кого было б и про Хомяка спросить. Поведай-ка, за что ты напал
на него?
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника?
На что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не
прогневайся, голову с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Дай-то господи! Солнышко-то, вишь, в хмару садиться хочет…
Прогневался господь
на православных. Прошлый-те год измаялся народишко, беда! А ноне, гляди, еще хуже будет. Хлеб горит. Вот кабы помиловал господь, — да нет, только дразнит… Ходят тучи, слоняются по небу, а что толку.
— Ну, ладно. Только я, брат, говорю прямо: никогда я не обдумываю. У меня всегда ответ готов. Коли ты правильного чего просишь — изволь! никогда я ни в чем правильном не откажу. Хоть и трудненько иногда, и не по силам, а ежели правильно — не могу отказать! Натура такая. Ну, а ежели просишь неправильно — не
прогневайся! Хоть и жалко тебя — а откажу! У меня, брат, вывертов нет! Я весь тут,
на ладони. Ну, пойдем, пойдем в кабинет! Ты поговоришь, а я послушаю! Послушаем, послушаем, что такое!
— И чем тебе худо у матери стало! Одет ты и сыт — слава Богу! И теплехонько тебе, и хорошохонько… чего бы, кажется, искать! Скучно тебе, так не
прогневайся, друг мой, —
на то и деревня! Веселиев да балов у нас нет — и все сидим по углам да скучаем! Вот я и рада была бы поплясать да песни попеть — ан посмотришь
на улицу, и в церковь-то Божию в этакую мукреть ехать охоты нет!
Нет уж, покорнейше спасибо, а не
прогневайтесь на здоровье.
— Николай Артемьевич, вы не извольте
на меня
прогневаться; только я, будучи у вашей милости
на службе с малых лет, из рабского, значит, усердия должон вашей милости донести…
Когда же пришло третье извещение, что невестка вышла из близкой опасности, но что очень больна, что доктора не могут ей помочь и отправляют ее
на кумыс, Степан Михайлович весьма
прогневался на докторов, говоря, что они людоморы, ничего не смыслят и поганят душу человеческую бусурманским питьем.
Но как же быть — прошу не
прогневаться, так было
на деле: женская натура торжествовала над мужскою, как и всегда!
Грустно было Степану Михайловичу расставаться с сестрицей; по душе она пришлась ему всеми своими свойствами, и привык он к ней чрезвычайно; во всю свою жизнь он ни разу не
прогневался на Прасковью Ивановну; но он не удерживал ее, а напротив, сам уговаривал к скорейшему отъезду.
Как теперь гляжу
на него; он
прогневался на одну из дочерей своих, кажется, за то, что она солгала и заперлась в обмане; двое людей водили его под руки; узнать было нельзя моего прежнего дедушку; он весь дрожал, лицо дергали судороги, свирепый огонь лился из его глаз, помутившихся, потемневших от ярости!
Нашлась, однако, одна добрая душа, вдова Аксинья Степановна, по второму мужу Нагаткина, которая заступилась за Софью Николавну; но
на нее так
прогневались, что выгнали вон из комнаты и окончательно исключили из семейного совета, и тут же получила она вдобавок к прежнему прозвищу «простоты сердечной» новое оскорбительное прозвище, которое и сохранилось при ней до глубокой старости; но добрая душа осталась, однако, навсегда благорасположенною к невестке и гонимою за то в семье.
— Что вы, мамынька!.. А я-то
на что? Хоть вы
на меня
прогневались тогда, ну, да я все забыла! Была и моя вина… Думаю, хоть теперь старушку покоить буду.
— Нет, боярин, прошу не
прогневаться, — сказал запорожец, — я по милости твоей гляжу
на свет божий и не отстану от тебя до тех пор, пока ты сам меня не прогонишь.
— Теперь, мой друг, не
прогневайся! — сказал Зарецкой, — я сяду
на лошадь, а ты ступай подле меня пешком. Это не слишком вежливо, да делать нечего: надобно, чтоб всем казалось, что я куда-нибудь послан, а ты у меня проводником. Постарайтесь только, сударь, дойти как-нибудь до заставы, а там я вам позволю ехать со мною!
— Упадышевский отгадал, что Николай Иваныч
на него
прогневается; он сейчас узнал все отступления от устава гимназии, которые сделал для меня и для моей матери исправлявший его должность надзиратель, то есть: несвоевременное свидание с родителями, тогда как для того были назначены известные дни и часы, беззаконные отпуски домой и особенно отпуски
на ночь.
За несколько дней до возвращения моего с Григорьем Иванычем из Аксакова, когда в гимназии собрались уже почти все ученики, какой-то отставной военный чиновник, не знаю почему называвшийся квартермистром, имевший под своею командой всех инвалидов, служивших при гимназии,
прогневался на одного из них и стал его жестоко наказывать палками
на заднем дворе, который отделялся забором от переднего и чистого двора, где позволялось играть и гулять в свободное время всем воспитанникам.
— Сударыня, — сказал последний, — осмелюсь доложить, домашние Филиппа Агафоновича убрали его в гроб и надели
на него новую летнюю пару, ни у кого не спросясь. Теперь он уже закоченел, и ломать покойника не приходится, а как бы Афанасий Неофитович не
прогневались.
Матушка ваша вчерась
на меня
прогневаться изволила — никаких от меня резонов принять не хотела, а я как перед богом, так и перед вами доложу: ни в чем я не повинен.
Пользы ради своей, я молчал и не растолковывал им прямого смысла песни. Зачем? Меня, за мою усладительную музыку, всегда окармливали всякими лакомствами, и всегда чуть только батенька
прогневаются на маменьку, им порядочно достанется от них, они и шлют за мною и прикажут пропеть:"Уж я мучение злое терплю", а сами плачут-плачут, что и меры нет! Вечером же,
на сон грядуще, прикажут петь:"Владычица души моей", а сами все шепчут и плачут.
Советник (к жене). Не стыди меня! Матушка Акулина Тимофеевна, люди наши едят застольное. Не
прогневайся на жену мою. Ей до того дела нет: хлеб и овес я сам выдаю.
— Я жила с матушкой и с сестрой с замужней; а после матушка
на меня
прогневалась, да и сестре тесно стало: у них детей много; я и переехала. Я всегда надеялась
на Якова Иваныча и ничего не желала, как только его видеть, а они со мной завсегда были ласковы — спросите хоть Елисея Тимофеича.
На три города господь
прогневался:
Он Содом, Гоморру — огнём пожёг,
А
на Питер-град он змею послал,
А и та ли змея лютая,
Она хитрая, кровожадная,
Прозывается революция,
Сатане она — родная дочь,
А и жрёт она в сутки по ста голов,
Ох, и по ста голов человеческих,
Всё народа православного…
Цыгане спорили между собой по-цыгански и настаивали
на том, чтобы повеличать еще господ, чему Стеша противилась, говоря, что барорай (по-цыгански: граф или князь, или, точнее, большой барин)
прогневается.
— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч, деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем и рады… Просим не
прогневаться, не взыскать
на убогом нашем угощенье… Чем Бог послал! Ведь мы мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обвыкли… Наше дело лесное, живем с волками да медведями… Да потчуй, жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?
— Напрасно
прогневаться изволила, матушка, — с низким поклоном сказала Ираида. — Я только так сказала, к слову пришлось… Твоя во всем воля! Как тебе рассудится, так
на собрание мы и положим.
— Много может молитва праведника, — с набожным вздохом промолвила Аксинья Захаровна. — Един праведник за тысячу грешников умоляет… Не
прогневался еще до конца
на нас, грешных, Царь Небесный, посылает в мир праведных… Вот и у нас своя молитвенница есть… Сестра Патапу-то Максимычу, матушка Манефа комаровская. Может, слыхали?
Управляющий жалобу выслушал, очень
на писаря
прогневался и послал доверенного чиновника по всем деревням Песоченской волости разведать, вправду ль
на него Лохматый жаловался.
— Алексеюшка, — молвил он, — послушай, родной, что скажу я тебе. Не посетуй
на меня, старика, не
прогневайся; кажись, будто творится с тобой что-то неладное. Всего шесть недель ты у нас живешь, а ведь из тебя другой парень стал… Побывай у своих в Поромове, мать родная не признает тебя… Жалости подобно, как ты извелся… Хворь, что ль, какая тебя одолела?
— Не
прогневайтесь, гости дорогие,
на нашем убогом угощенье, — с низким поклоном сказала им Таисея. — Не взыщите Бога ради
на наших недостатках… Много гостям рады, да немного запасливы.
И неведомо отчего
прогневался Господь
на Улангерские обители: в пору необычную,
на самое Богоявленье нашла грозовая туча, и молния ударила в главную скитскую часовню.
Тем словам Салтан не веровал,
На царицу царь
прогневался —
По лицу ударил белому,
Прогонял он с глаз Давыдьевну.
Иные люди разного званья, кто пешком, кто
на подводе, добрались до Луповиц к назначенному дню. Были тут и крестьяне, и крестьянки, больше все вдовы да перезрелые девки. Софронушки не было; игумен Израиль
на Луповицких
прогневался, дынь мало ему прислали, к тому же отец игумен
на ту пору закурил через меру. Сколько ни упрашивали его, уперся
на своем, не пустил юрода из-за древних стен Княж-Хабаровой обители.
Слезы душили горло… Все миновало и не вернется никогда. Везут ее, Дуню, в чужой город, в чужое место, к чужим людям. Ни леса там, ни поля, ни деревни родной. Ах, господи! За что
прогневался ты, милостивец,
на нее, сиротку? Чем досадила она тебе?