Неточные совпадения
Прелат одного монастыря, услышав о приближении их,
прислал от себя двух
монахов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического
монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда
придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
В 1644 году Мигель Лопец Легаспи
пришел, с пятью
монахами ордена августинцев и с пятью судами, покорять острова силою креста и оружия.
—
Монах на монастырь просит, знал к кому
прийти! — громко между тем проговорила стоявшая в левом углу девица. Но господин, подбежавший к Алеше, мигом повернулся к ней на каблуках и взволнованным срывающимся каким-то голосом ей ответил...
Монахи пришли и сказали: «Она наша».
В почти совершенно еще темном храме Вихров застал казначея, служившего заутреню, несколько стариков-монахов и старика Захаревского. Вскоре после того
пришла и Юлия. Она стала рядом с отцом и заметно была как бы чем-то недовольна Вихровым. Живин проспал и
пришел уж к концу заутрени. Когда наши путники, отслушав службу, отправились домой, солнце уже взошло, и мельница со своими амбарами, гатью и берегами реки, на которых гуляли монастырские коровы и лошади, как бы тонула в тумане росы.
Тем это дело и кончилось, но в эту же самую ночь
приходит ко мне в видении этот
монах, которого я засек, и опять, как баба, плачет.
— Усладите вперед сердце ваше добротой и милостию и потом уже
приходите жаловаться на родных детей, кость от костей своих, вот что, должно полагать, означает эмблема сия, — тихо, но самодовольно проговорил толстый, но обнесенный чаем
монах от монастыря, в припадке раздраженного самолюбия взяв на себя толкование.
— Что прислуга?.. Они не понимают ничего!.. — отозвался майор и затем, подумав немного, присовокупил: — Мне иногда, знаете, когда бывает очень грустно,
приходит на мысль идти в
монахи.
— Но вы в этом случае — поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что
прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь
монаху для напутствования и назидания.
— И быть бы мне
монахом, черной божьей звездой, — скороговоркой балагурил он, — только
пришла к нам в обитель богомолочка из Пензы — забавная такая, да и сомутила меня: экой ты ладной, экой крепкой, а я, бает, честная вдова, одинокая, и шел бы ты ко мне в дворники, у меня, бает, домик свой, а торгую я птичьим пухом и пером…
Следующею мыслью, которая мне
пришла за этим, было возвратиться назад и отнести все это на его квартиру и отдать его Климу. Я находил, что это всего достойнее; но, к крайнему моему удивлению, сколько я ни звонил у капитанской двери, мне ее никто не отпер. Я отправился было в квартиру его сестры, но здесь на двукратно повторенный мною звонок мне отпер двери полный румяный
монах и с соболезнующим взглядом в очах проговорил...
Детство было длинное, скучное; отец обходился сурово и даже раза три наказывал ее розгами, а мать чем-то долго болела и умерла; прислуга была грязная, грубая, лицемерная; часто
приходили в дом попы и
монахи, тоже грубые и лицемерные; они пили и закусывали и грубо льстили ее отцу, которого не любили.
А потом как к первым после того каникулам
пришло известие, что Вася не будет домой, потому что он в Киеве в
монахи постригся, она опять забеленила: все, бывало, уходит на чердак, в чулан, где у меня целебные травы сушились, и сверху в слуховое окно вдаль смотрит да поет жалким голосом...
Из Усторожья воевода Полуект Степаныч
прислал нарочито двух пушкарей, которые должны были учить
монахов воинскому делу.
Опять работает воевода, даже вспотел с непривычки, а присесть боится. Спасибо,
пришел на выручку высокий рыжий
монах и молча взял метелку. Воевода взглянул на него и сразу узнал вчерашнего ставленника, — издали страшный такой, а глаза добрые, как у младенца.
— Вот ужо
придет к нам подмога из Усторожья, так уж тогда мы с тобой поговорим, оглашенный, — отвечали со стены
монахи. — Не от ума ты, поп, задурил… Никакого батюшки Петра Федорыча нету, а есть только воры и изменщики. И тебе, Арефа, достанется на орехи за твое воровство.
— Да уж то, что твоей милости и в голову не
придет; любишь ли ты пляску?.. а у меня есть девочка — чудо… а как пляшет!.. жжет, а не пляшет!.. я не
монах, и ты не
монах, Васильич…
Приходят к нам разные
монахи, говорят о чём-то намёками, смеются; Миха злобно лает на всех, гонит вон из пекарни, а я — как варёный: и угрюм стал и тяжко мне с Михаилом, не люблю я его, боюсь.
Коврин стал читать дальше, но ничего не понял и бросил. Приятное возбуждение, то самое, с каким он давеча танцевал мазурку и слушал музыку, теперь томило его и вызывало в нем множество мыслей. Он поднялся и стал ходить по комнате, думая о черном
монахе. Ему
пришло в голову, что если этого странного, сверхъестественного
монаха видел только он один, то, значит, он болен и дошел уже до галлюцинаций. Это соображение испугало его, но ненадолго.
Посетителей стало
приходить всё больше и больше, и около его кельи поселились
монахи, построилась церковь и гостиница.
Мой муж, я думаю, уехал нáдолго,
И нынче наш
монах пришлет людей,
Которым и вручу подарок свой!
Не прошло трех ночей, как высокий курган
Воздвигся с крестом и чалмой,
И под ним тот пришлец из восточных стран
Зарыт — но не силой земной!
И с тех пор, каждый год, только месяц взойдет,
В обитель
приходит мертвец,
И
монахам кричит (так молва говорит),
Чтоб крестили его наконец!..
У гроба Феодорова сидел грустный игумен — и с ним тот самый александриец, который так усердно ждал свою жену у храма Петра. Александриец плакал, игумен молился; никто не прерывал тишины — она продолжалась некоторое время. Но вдруг отворилась дверь, и взошел игумен энатский с
монахом, которого он
присылал обвинять Феодора. Тело усопшего было покрыто; игумен Октодекадского монастыря открыл голову и спросил своего собрата — это ли Феодор?
Старшой. Да как же ты смеешь с пустыми руками ко мне ворочаться? Да еще краюшку какую-то вонючую принес; что ты надо мной смеяться вздумал? А? Что ты в аду даром хлеб есть хочешь? Другие стараются, хлопочут. Вот ведь они (показывает на чертенят), кто 10000, кто 20000, кто вон 200000 доставил. Из
монахов — и то 112 привел. А ты с пустыми руками
пришел да еще какую-то краюшку принес. Да мне басни рассказываешь! Болтаешься ты, не работаешь. Вот они у тебя и отбились от рук. Погоди ж, брат, я тебя выучу.
Вместо прежних веселых гостей стали
приходить к ним
монахи да монахини, странники, богомольцы, даже юродивые.
Кроме Иларии да Сандулии, еще несколько духовных
пришло на великий собор.
Пришел заштатный поп Меркул, два
монаха из окрестных монастырей — люди постные, набожные, незлобивые, строгие в жизни и совершенные бессребреники.
Моя жена — даром, что она лютеранка, она верит в русского бога и привечает разных бродячих
монахов и странников, которых я, между нами сказать, терпеть не могу; но представьте вы себе, что один из таких господ, какой-то Павлин, до сих пор иногда пишущий нам непостижимые письма, смысл которых становится ясен после какого-нибудь непредвиденного события, недели три тому назад
прислал нам письмо, в котором между всяким вздором было сказано; «а плод, богу предназначенный он ангелом заповест сохранить во всех путях, и на руках его возьмут, и не разбиется».
— Поглядеть на тебя
пришла… Их у меня, сынов-то, двое, — обратилась она к
монахам, — этот, да еще Василий, что в посаде. Двоечко. Им-то всё равно, жива я или померла, а ведь они-то у меня родные, утешение… Они без меня могут, а я без них, кажется, и дня бы не прожила… Только вот, батюшки, стара стала, ходить к нему из посада тяжело.
Мою вещь брал себе на бенефис
Монахов. Эта вещь никогда не была и напечатана. Она называлась"Прокаженные и чистые" — из жизни петербургской писательско-театральной богемы. Я ее читал у себя осенью 1871 года нескольким своим собратам, в том числе Страхову и Буренину, который вскоре за тем пустил свой первый памфлет на меня в"Санкт-Петербургских ведомостях"и,
придя ко мне, сел на диван и воскликнул...
— Тебя хотят
монахи сжечь, Мария! — сказал он жене,
пришедши домой от епископа. — Они говорят, что ты ведьма, и приказали мне привести тебя туда…Послушай, жена! Если ты на самом деле ведьма, то бог с тобой! — обратись в черную кошку и убеги куда-нибудь; если же в тебе нет нечистого духа, то я не отдам тебя
монахам…Они наденут на тебя ошейник и не дадут тебе спать до тех пор, пока ты не наврешь на себя. Убегай же, если ты ведьма!
Лютер
пришел к тому убеждению, что
монахами делаются от отчаяния, из невозможности иначе спастись, т. е. из страха.
— В тысяча семьсот четвертом году, осенью,
пришел он к нам в виде странника; постригся вскоре в
монахи и через три года облачился телом и душою в схиму.
Афонский
монах, сто лет находящийся при Гробе Господнем,
прислал вам со мною мир от Бога и свое благословение.
Монахи пришли взять меня оттуда, и хотя тотчас догадались о подмене заключенного, но, видя, что вход в тюрьму был в прежнем крепком состоянии, приписывая этот случай чуду или напущению дьявола и более всего боясь открытием подмена заслужить казнь, мне приготовленную, сдали моего двойника, под моим именем, солдатам, а эти — палачу.
Родонаследственная хитрость текла в крови Авраама; к тому же он искусился в лицемерии, пожив несколько лет
монахом в одном католическом венгерском монастыре, который успел обокрасть, и наконец
пришел доканчивать курс лукавства сатанинского в звании чернеца поморского Выгорецкого скита и переводчика при Андрее Денисове.
Когда он
пришел в себя,
монаха не было не только в комнате, но и в селе. Он уже быстро шагал по боровичской столбовой дороге.
1751 года из ставропигиального Новоспасского монастыря бежал пономарь
монах Илларион, 27 лет, да содержавшийся там же раскольнический чернец Виссарион, которого велено было особенно заковать в ручные и ножные кандалы и
прислать к синодальным членам; но только ему «нигде в Москве сыску не было». Кто тут кого сманил и увел: раскольничий чернец православного пономаря, или пономарь юного чернеца, — угадать нетрудно.