Неточные совпадения
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она
пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась
к стене: ей не хотелось умирать!..
Самгин разорвал записку на мелкие кусочки, сжег их в пепельнице, подошел
к стене, прислушался, — в соседнем номере было тихо. Судаков и «подозрительный» мешали обдумывать Марину, — он позвонил,
пришел коридорный — маленький старичок, весь в белом и седой.
Вот постой, Тит Никоныч
придет, а ты притаись, да и срисуй его, а завтра тихонько пошлем
к нему в кабинет на
стену приклеить!
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то
приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое дно моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень
к скалистой
стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на середину бухты.
Лаврецкий
пришел, наконец, в себя; он отделился от
стены и повернулся
к двери.
Когда Нижерадзе
приходил к ним в гости (раза три или четыре в неделю, вечером), она сама снимала гитару со
стены, тщательно вытирала ее платком и передавала ему.
А попал туда раз — и в другой
придешь. Дома-то у мужика
стены голые, у другого и печка-то
к вечеру выстыла, а в кабак он
придет — там и светло, и тепло, и людно, и хозяин ласковый — таково весело косушечками постукивает. Ну, и выходит, что хоть мы и не маленькие, а в нашем сословии одно что-нибудь: либо в кабак иди, либо, ежели себя соблюсти хочешь, запрись дома да и сиди в четырех
стенах, словно чумной.
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял перед сверкающей стеклянной
стеной. Надо мной — золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они
пришли, чтобы совершить подвиг, они
пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался
к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места…
Вера хотя была встревожена, но не удивилась и не
пришла в замешательство. Ночью, когда муж
пришел к ней в постель, она вдруг сказала ему, повернувшись
к стене...
И подарки дорогие
присылал он
к ней, и в церквах становился супротив нее, и на бешеном коне мимо ворот скакал, и в кулачном бою ходил один на
стену.
Будто чувствовалось, что вот-вот и природа оживет из-подо льда и снега, но это так чувствовалось новичку, который суетно надеялся в первых числах февраля видеть весну в NN; улица, видно, знала, что опять
придут морозы, вьюги и что до 15/27 мая не будет признаков листа, она не радовалась; сонное бездействие царило на ней; две-три грязные бабы сидели у
стены гостиного двора с рязанью и грушей; они, пользуясь тем, что пальцы не мерзнут, вязали чулки, считали петли и изредка только обращались друг
к другу, ковыряя в зубах спицами, вздыхая, зевая и осеняя рот свой знамением креста.
— Сестра! — крикнул капитан, стукнув в
стену, — вели Василисе чрез два часа здесь все освежить,
к тебе
придет твой постоялец, мой хороший знакомый. Это необходимо, — опять сказал он мне шепотом.
Они
пришли на окраину города,
к одноэтажному дому. Его шесть окон были наглухо закрыты ставнями, это делало дом похожим на длинный, старый сарай. Мокрый снег густо облепил
стены и крышу, точно хотел спрятать этот дом.
Я пошел. Отец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою башней, похожею на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я
пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную шею, его тень на
стене, то мне захотелось броситься
к нему на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою башней удержал меня.
На одно мгновение вопрос этот изумил меня; но Нескладин глядел на меня с такою ясною самоуверенностью, что мне даже, на мысль не
пришло, что эта самоуверенность есть не что иное, как продукт известного рода выработки, которая дозволяет человеку барахтаться и городить вздор даже тогда, когда он чувствует себя окончательно уличенным и припертым
к стене.
Это было началом, а потом пошла стрельба на целый день. Ввиду энергичной обороны, скопище мятежников не смело подступать
к монастырским
стенам совсем близко, а пускали стрелы из-за построек Служней слободы и отсюда же палили из ружей. При каждом пушечном выстреле дьячок Арефа закрывал глаза и крестился. Когда он
пришел в Дивью обитель, Брехун его прогнал.
— Вот ужо
придет к нам подмога из Усторожья, так уж тогда мы с тобой поговорим, оглашенный, — отвечали со
стены монахи. — Не от ума ты, поп, задурил… Никакого батюшки Петра Федорыча нету, а есть только воры и изменщики. И тебе, Арефа, достанется на орехи за твое воровство.
Степана она видела только один раз, когда он с другим арестантом, под надзором двух солдат,
приходил в больницу с шестом, на котором выносили зловонную больничную лохань. Настя взглянула на его перебритую голову, ахнула и отвернулась
к стене.
Я
пришел к той части машины, где на отлогом деревянном скате скоплялись шлихи и золото. Два штейгера в серых пальто наблюдали за работой машины; у
стены, спрятавшись от дождя, сидел какой-то поденщик в одной рубахе и, вздрагивая всем телом, сосал коротенькую трубочку. Он постоянно сплевывал в сторону и сладко жмурил глаза.
— Неужели ты думаешь, что я поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено солнцем, и руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна застежка на нем стоит годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноградник Адонираму, царскому сборщику. Ты
пришел оттуда, из-за
стены… Ты, верно, один из людей, близких
к царю? Мне кажется, что я видела тебя однажды в день великого празднества, мне даже помнится — я бежала за твоей колесницей.
— Ну вот, матушка, дело-то все и обделалось, извольте-ка сбираться в деревню, — объявила она,
придя к Бешметевой. — Ну уж, Юлия Владимировна, выдержала же я за вас стойку. Я ведь пошла отсюда
к Лизавете Васильевне. Сначала было куды — так на
стену и лезут… «Да что, говорю я, позвольте-ка вас спросить, Владимир-то Андреич еще не умер, приедет и из Петербурга, да вы, я говорю, с ним и не разделаетесь за этакое, что называется, бесчестие». Ну, и струсили. «Хорошо, говорят, только чтобы ехать в деревню».
— Сейчас я
приду к вам, — проговорил он и, отворив свою дверь, не глядя на нее, прошел мимо нее в дверь в сени, где он рубил дрова, ощупал чурбан, на котором он рубил дрова, и топор, прислоненный
к стене.
В ряду известных военных приемов есть один такой, чтобы в минуту наивысшей опасности, угрожающей со
стен осаждаемой крепости, не удаляться от нее, а прямо идти под ее
стенами. Свиньин решился не делать ничего того, что ему
приходило в голову сначала, а немедленно ехать прямо
к Кокошкину.
Опять спустились они с лестницы, ходили по переходам и коридорам и
пришли в ту же залу, освещенную тремя хрустальными люстрами. Те же рыцари висели на
стенах, и опять, когда приблизились они
к двери из желтой меди, два рыцаря сошли со
стены и заступили им дорогу. Казалось, однако, что они не так сердиты были, как накануне; они едва тащили ноги, как осенние мухи, и видно было, что они через силу держали свои копья.
Они уже полезли через
стену, как вдруг гуси почуяли народ, загоготали и захлопали крыльями. Один римлянин проснулся, бросился
к стене и сбил под обрыв одного галла. Галл упал и свалил за собою других. Тогда сбежались римляне и стали кидать бревна и каменья под обрыв и перебили много галлов. Потом
пришла помощь
к Риму, и галлов прогнали.
Мудрая пословица говорит: «Бог
приходит к нам без звона». Это значит, что нет перегородки между нами и бесконечностью, нет
стены между человеком — последствием и богом — причиною.
Стены приняты, — мы открыты, всем глубоким воздействиям божественных свойств. Только работа мысли держит открытым то отверстие, через которое мы сообщаемся с богом.
— Все сделает Керим, что надо, все сделает, — успокаивала меня Гуль-Гуль, — для этого надо только Гуль-Гуль показаться на зубцах
стены, выходящей в горы. В горах увидят, что надо что-то Гуль-Гуль, и
придут узнать
к ночи. Как завоет белая женщина свою песню на кровле, так и
придут в башню.
Иные люди разного званья, кто пешком, кто на подводе, добрались до Луповиц
к назначенному дню. Были тут и крестьяне, и крестьянки, больше все вдовы да перезрелые девки. Софронушки не было; игумен Израиль на Луповицких прогневался, дынь мало ему
прислали,
к тому же отец игумен на ту пору закурил через меру. Сколько ни упрашивали его, уперся на своем, не пустил юрода из-за древних
стен Княж-Хабаровой обители.
Я повернулся
к стене и заплакал: спал или не спал я после этого — не знаю, но только я слышал, как
пришел Лаптев, как он долго зажигал свечу отсыревшими спичками, и все шепотом на что-то ворчал, и очень долго укладывался, и потом опять встал, скрипел что-то дверями, вероятно запирал их, и снова ложился.
Андрей Иванович отвернулся
к стене и попробовал заснуть. Но сон не
приходил; при закрытых глазах сумрак давил душу, наполнял ее тоской и раздражением. Андрей Иванович лежал неподвижно пять минут, десять. Вдруг где-то очень далеко раздался звонкий, смеющийся голос Зины. Она весело кричала: «Караул!..»
В зале трапезы вдоль
стен, справа и слева, у сидений, переминалось несколько посетителей. Дежурные служки, в фартуках, обходили столы и что-то ставили. В дверку, ближе
к правому углу,
пришли перед самым часом обеда несколько иеромонахов с почетными гостями из московских и приезжих городовых купцов. Вслед за тем служки попросили сторонних очистить зал. В их числе был приглашен и Теркин, думавший, что при монастырской трапезе сторонние могут присутствовать всякий день.
— Но что же я могу сделать, сударыня? Не вы одни жалуетесь, все жалуются, — да что же я с ним сделаю?
Придешь к нему в номер и начнешь стыдить: «Ганнибал Иваныч! Бога побойтесь! Совестно!», а он сейчас
к лицу с кулаками и разные слова: «На-кося выкуси» и прочее. Безобразие! Проснется утром и давай ходить по коридору в одном, извините, нижнем. А то вот возьмет револьвер в пьяном виде и давай садить пули в
стену. Днем винище трескает, ночью в карты режется… А после карт драка… От жильцов совестно!
— Я ведь
к вам только на минутку зашел. В женской гимназии в подвале
стена треснула, так меня просили
прийти поскорее посмотреть. Надо сходить.
Когда я оправился и
пришел в первый вечер
к Азелле, Магистриан повел меня показать картины, которые он написал на
стенах в беседке гетеры.
Стена осталась позади, пошли поля и рощи. Было уж очень поздно, царственно сиявший Юпитер склонялся
к западу. Никто не знал, где Палинпу и когда мы туда
придем.
Пришел Ермий
к городской
стене как раз в ту минуту, когда городской страж наполовину ворота захлопнул.
Невольно взглянул он на
стену… При слабом свете ночника роковые имена несчастливцев, которых он в этой тюрьме сменил и которые уж исчезли с земли, выступили из полумрака и бросились
к нему в глаза. Красноречивые надгробные надписи! Почему ж и ему не поставить себе такого ж памятника? Может быть, в его клеть
придет скоро новый жилец и станет также пробегать эти строки. Он будет тогда не один, он окружит себя семейством былых товарищей и поведет с ними сердечную беседу.
— Для чего бы то ни было, я имею полное право, когда хочу,
приходить к моему мужу, а путь очень прост. Вам стоило обратить внимание на глубину двери, ведущей отсюда в кабинет, чтобы догадаться, что в толстой
стене, разделяющей эти комнаты, устроена лестница, ведущая наверх, а в боковой
стене двери есть другая, маленькая дверь, запирающаяся только изнутри, и ключ от которой находится у меня. Удовлетворено ли ваше любопытство?
Катаранов
прислал бурку. Резцов подобрал ноги под полушубок, покрылся буркою и, надвинув на лицо папаху, прислонился
к стене окопа. Он сердился, что нет в душе прежней ясности, он не хотел принять того, чем был полон Катаранов: с этим здесь невозможно было жить и действовать, можно было только бежать или умирать в черном, тупом отчаянии.
Когда человек тоскует наяву,
к нему еще
приходят голоса живого мира и нарушают цельность мучительного чувства; но тут я засыпал, тут я сном, как глухой
стеной, отделялся от всего мира, даже от ощущения собственного тела — и оставалась только тоска, единая, ненарушимая, выходящая за все пределы, какие полагает ограниченная действительность.
— Вот, — говорит Аввакум: — эта комната была у него гостиная, и вот тут в
стене было окошечко
к его келейнику. Бывало, позовет
к себе после всенощной кого-нибудь чай пить, а келейник не подает чаю. Он
к окошечку и говорит: «Давай же скорее чаю!» А тот отвечает: «Подождите, владыко, — воды нет». И ждали, и не обижались, потому что
к нему не
приходили таковые, которые…
— Напиши поскорее известие Зенону и брось свиток со
стены моему рабу, который стоит с оседланным мулом под деревом по ту сторону запертых ворот. Пусть он спешит
к Зенону, не жалея мула, и вы увидите, что, прежде чем
придут биченосцы, чтобы гнать вас оцепленными веревкою
к Адеру, Зенон будет здесь и сердца ваши утешатся, а я остаюсь с вами залогом моего обещания.
Злодей! он лестью приманил
К Москве свои дружины;
Он низким миром нам грозил
С кремлёвския вершины.
«Пойду по стогнам с торжеством!
Пойду… и всё восплещет!
И в прах падут с своим царём!..»
Пришёл… и сам трепещет;
Подвигло мщение Москву:
Вспылала пред врагами
И грянулась на их главу
Губящими
стена́ми.