Неточные совпадения
— Нет, ты расскажи-ка барину, как она пришла-то к вам, то есть к тебе
в обитель; вот ты что расскажи.
—
В настоящее время,
пришедши в преклонность моих лет, я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и
обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
— Когда же сравнить можно! да ты послушай, сударь,
в моей одной
обители что девок было, и всё от богатых отцов, редконькая так-то с улицы
придет.
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, —
в иную
обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и
придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
— И быть бы мне монахом, черной божьей звездой, — скороговоркой балагурил он, — только
пришла к нам
в обитель богомолочка из Пензы — забавная такая, да и сомутила меня: экой ты ладной, экой крепкой, а я, бает, честная вдова, одинокая, и шел бы ты ко мне
в дворники, у меня, бает, домик свой, а торгую я птичьим пухом и пером…
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил
в Суздале,
в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным
обителям, наконец
пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога…
Это было началом, а потом пошла стрельба на целый день. Ввиду энергичной обороны, скопище мятежников не смело подступать к монастырским стенам совсем близко, а пускали стрелы из-за построек Служней слободы и отсюда же палили из ружей. При каждом пушечном выстреле дьячок Арефа закрывал глаза и крестился. Когда он
пришел в Дивью
обитель, Брехун его прогнал.
Братию вывел из затруднения келарь Пафнутий, который вечером вернулся от всенощной из Дивьей
обители. Старик
пришел в одном подряснике и без клобука. Случалось это с ним, когда он
в Служней слободе у попа Мирона «ослабевал» дня на три, а теперь келарь был чист, как стеклышко. Обступила его монашеская братия и немало дивилась случившейся оказии.
— А надо бы нам стенки-то подкрепить, — точно бредила игуменья. — Ох, как надо! И ворота вон совсем развалились… Башенки прежде на углах-то стояли, когда орда
приходила. Когда Алдар-бай с башкирью набегал, так крестьяне со всех деревень укрывались
в Дивьей
обители… Тоже и от Пепени с Тулкучарой… под самые стены набегала орда, и господь ущитил.
Так шайка и не могла взять монастыря, несмотря на отчаянный приступ. Начало светать, когда мятежники отступили от стен, унося за собой раненых и убитых. Белоус был контужен
в голову и замертво снесен
в Дивью
обитель. Он только там
пришел в себя и первое, что узнал, это то, что приступ отбит с большим уроном.
Наконец
в один день
пришел он
в обитель и сказал твердо настоятелю: «Теперь я готов.
Не прошло трех ночей, как высокий курган
Воздвигся с крестом и чалмой,
И под ним тот пришлец из восточных стран
Зарыт — но не силой земной!
И с тех пор, каждый год, только месяц взойдет,
В обитель приходит мертвец,
И монахам кричит (так молва говорит),
Чтоб крестили его наконец!..
Вернувшись
в обитель с своей куклой, Половецкий целых три дня не показывался из своей комнаты. Брат Павлин
приходил по нескольку раз
в день, но дверь была заперта, и из-за неё слышались только тяжелые шаги добровольного узника.
— Все зависит от того, какие требования от жизни, — спорил брат Ираклий. — Богатому жаль корабля, а нищему кошеля… Вот богатому-то и умному и трудно быть счастливым. Вот вы, например — я уверен, что вы были очень богатым человеком, все вам надоело и вот вы
пришли к нам
в обитель.
— Вы почти угадали, хотя и не совсем. Относительно я и сейчас очень богатый человек, но
в обитель пришел не потому, что пресытился богатой жизнью.
— А если я
приду к вам
в обитель, меня примут?
— Ты бы выбросил эту дрянь, — советовал игумен, когда по делу
приходил в келью Ираклия. — Не подобает для
обители…
Мать София не выходила еще из Манефиной кельи, но сироты, уж Бог их знает как, проведали о предстоящей раздаче на блины и на масло,
пришли к заутрене и, отслушав ее, разбрелись по
обители: кто на конный двор, кто
в коровью избу, а кто и
в келарню, дожидаться, когда позовет их мать игуменья и велит казначее раздать подаянье, присланное Патапом Максимычем.
Когда начиналась
обитель Манефина, там на извод братчины-петровщины на Петров день годовой праздник уставили. С той поры каждый год на этот день много сходилось
в обитель званых гостей и незваных богомольцев. Не одни старообрядцы на том празднике бывали, много
приходило и церковников. Матери не спрашивали, кто да откуда, а садись и кушай. И люб показался тот обычай деревенскому люду…
Тогда же
пришла на Каменный Вражек Манефа Старая. Была она из купеческого рода Осокиных, города Балахны, богатых купцов, имевших суконную фабрику
в Казани и медеплавильные заводы на отрогах Урала. Управляющие демидовскими заводами на Урале были ей также свойственники. Когда Осокины стали дворянами, откинулись они от скита раскольничьего,
обитель обедняла, и
обитель Осокиных прозвалась
обителью Рассохиных. Бедна и скудна была, милостями матери Манефы только и держалась.
Без мала до самой полночи толковало сходбище на обширном дворе Манефиной
обители. Судили-рядили, кто бы такой мог выкрасть Прасковью Патаповну. На того думали, на другого, о московском после
в голову никому не могло
прийти. Вспомнили, однако, про него. Мать Виринея первая хватилась благоприятеля.
«Сидя на берегу речки у самого мельничного омута, — рассказывала Измарагда, — колдунья
в воду пустые горшки грузила; оттого сряду пять недель дожди лили неуёмные, сиверки дули холодные и
в тот год весь хлеб пропал — не воротили на семена…» А еще однажды при Тане же
приходила в келарню из
обители Рассохиных вечно растрепанная, вечно дрожащая, с камилавкой на боку, мать Меропея…
Засуетились по кельям… «С матушкой попритчилось!.. Матушка умирает», — передавали одни келейницы другим, и через несколько минут весть облетела всю
обитель… Сошлись матери
в игуменьину келью,
пришла и Марья Гавриловна. Все
в слезах,
в рыданьях. Фленушка, стоя на коленях у постели и склонив голову к руке Манефы, ровно окаменела…
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость
пришла, стало не под силу
в пустыне жить. К нам
в обитель пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее время, с Пасхи до Покрова, иной год и до Казанской,
в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил,
в последние десять лет никто от него слова не слыхивал. И на правиле стоя
в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
А как у нас отчитает, то мы
пришлем в вашу
обитель еще приношение по силе возможности.
— На самоё бы надо взглянуть, да ходу мне
в вашу
обитель нет… Ну — не беда: дам я тебе корешков да травок, зашей ты их
в какую ни на есть одежу Марьи Гавриловны, да чтоб она про то не знала, не ведала… Всего бы лучше
в рубаху да поближе к вороту… А станешь те травы вшивать, сорок раз «Богородицу» читай. Без того не будет пользы… Ну вот и
пришли…
Было немало и молодого, как я, народу: тогда
в Лаврентьеву
обитель юноши из разных сторон
приходили, да управят души свои по словеси Господню.
— Встань, — повелительно сказала Манефа. — Старость твою не стану позорить перед всею
обителью… На поклоны
в часовне тебя не поставлю… А вот тебе епитимья: до дня Пятидесятницы — по тысяче поклонов нá день. Ко мне
приходи отмаливать — это тебя же ради, не видали бы. К тому же сама хочу видеть, сколь велико твое послушание… Ступай!
И разошлись. Бойко прошел Самоквасов
в обитель Бояркиных, весело прошла пó двору Фленушка, но,
придя в горницу, заперлась на ключ и, кинувшись ничком
в постелю, горько зарыдала.
На Каменном Вражке
в ските Комарове, рядом с Манефиной
обителью, Бояркиных
обитель стояла. Была мала и скудна, но, не выходя из повелений Манефы, держалась не хуже других. Иногородние благодетели деньги и запасы Манефе
присылали, и при каждой раздаче на долю послушной игуменьи Бояркиных, матери Таисéи, больше других доставалось. Такие же милости видали от Манефы еще три-четыре во всем покорные ей
обители.
В своей-то
обители толковали, что она чересчур скупа, что у ней
в подземелье деньги зарыты и ходит она туда перед праздниками казну считать, а за стенами
обители говорили, что мать Назарета просто-напросто запоем пьет и, как на нее
придет время, с бочонком отправляется
в подземелье и сидит там, покаместь не усидит его.
Троица
приходит и сотворяет
обитель в душе исполняющего заповеди.
Приходил и
в обитель, однако Фленушка с ним и
в разговор не вступила, сказала, слышь, слова два, да тем и кончила.
— Ишь что сказал! — воскликнул отец Израиль. — А разве неизвестно тебе, что к отцу Софронию богомольцы частенько за благословеньем
приходят.
В две-то недели сколько, ты полагаешь,
обитель от того получит?.. Мне от отца казначея проходу не будет тогда. Так али нет, отец Анатолий?
— Прощайте, Семен Петрович, — сказала ему она. — Ермолаю Васильичу и всем домашним его поклонитесь от меня и ото всей нашей
обители. Скажите им, что мы всегдашние их молитвенники. А ответ сегодня же вам
пришлю. Только насчет будущего времени, прошу я вас, у матери Таисеи и ни
в какой другой
обители не останавливайтесь, а случится приехать
в наш скит, взъезжайте к Ермилу Матвеичу, иконнику. Строго об этом накажу и матери Таисее и прочим игуменьям. Прощайте, Семен Петрович, всякого вам благополучия.
Пока у хозяйки с гостьей шли разговоры про Манефину
обитель, воротилась с самоваром и чайным прибором Даренушка,
в то же время Аннушка
пришла из задней избы с яичницей. Дарья Сергевна с хозяйкой и ее дочерьми села за чай.
Я
приходил в прекрасное настроение духа, совсем не похожее на то,
в каком я явился
в греческую
обитель, — и замечал, что то же самое происходило и с моим хозяином, который сначала молчал и как будто тяготился мною, а теперь сделался очень приветлив и даже очень говорлив.
Теркин пристально вглядывался
в их лица, поступь, одежду, выражение глаз, и ему через пять минут стало досадно: зачем он сюда
пришел. Ничего не говорили ему эти иноки и послушники о том, зачем он приехал
в обитель подвижника, удалившегося много веков назад из суетной жизни именитого человека, боярского рода,
в дебри радонежские, куда к нему
приходили князья и воители за благословением и вещим советом
в годины испытаний.
И когда
придет на тот свет, связанный по рукам и по ногам, когда возьмут его, чтобы бросить
в смолу кипучую, господи, скажет он, я хотел к тебе
в обитель твою, а меня не пустил раб твой Василий: он связал меня по рукам и ногам, он кидает меня
в огнь вечный; свяжи его со мною, ввергни его
в огонь со мною.
Скажи, что делать мне?” Исступленный, я предлагаю ей свою руку, своих приятелей, решаюсь отправиться с ними к Троице, пока войска туда еще не
пришли, даю клятву проникнуть
в обитель до Петра.
—
Придите ко мне, — воскликнул я, —
придите ко мне вы все, ушедшие от той жизни: здесь,
в тихой
обители, под святым покровом железной решетки, у моего любвеобильного сердца, вы найдете покой и отраду. Возлюбленные мои чада, отдайте мне вашу печальную, исстрадавшуюся душу, и я одену ее светом, я перенесу ее
в те благостные страны, где никогда не заходит солнце извечной правды и любви!
Любить бога было для него потребностью и высшим удовольствием, и он любил его во всем, что отражает
в себе бога и делает его и понятным, и неоцененным для того, к кому он
пришел и у кого сотворил себе
обитель.