Неточные совпадения
Нельзя без волнения читать эти строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
к нему не зарастет народная тропа…» «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…» «И долго буду тем любезен я народу, что чувства
добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я Свободу и милость
к падшим
призывал».
Выходило бы так, что я, еще ребенок, из сочувствия
к моему приятелю, находящемуся в рабстве у пана Уляницкого, всей душою
призываю реформу и молюсь за
доброго царя, который хочет избавить всех купленных мальчиков от злых Уляницких…
Я в азарте кричу: «Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!..» Дело, значит, повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в те поры был в монастыре, — старец
добрый и кроткий,
призывает меня
к себе.
Дабы не допустить его до суда тех архиерейских слуг, коих великий император изволил озаглавить „лакомыми скотинами“ и „несытыми татарами“, я
призвал к себе и битого и небитого и настоятельно заставил их поклониться друг другу в ноги и примириться, и при сем заметил, что дьякон Ахилла исполнил сие со всею весьма
доброю искренностью.
Люди же, делающие те же дела воровства, грабежа, истязаний, убийств, прикрываясь религиозными и научными либеральными оправданиями, как это делают все землевладельцы, купцы, фабриканты и всякие слуги правительства нашего времени,
призывают других
к подражанию своим поступкам и делают зло не только тем, которые страдают от него, но тысячам и миллионам людей, которых они развращают, уничтожая для этих людей различие между
добром и злом.
И княгиня, извинясь, не пошла провожать графа, а направилась
к другим дверям; она хотела как можно скорее
призвать Рогожина и дать ему
добрый напрягай, а может быть, даже склонить его как можно скорее
к тому, чтобы он уехал из Петербурга.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства
добрые я лирой пробуждая,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость
к падшим
призывал.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства
добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость
к падшим
призывал.
В этот вечер мадемуазель Арно особенно долго расхаживала по дортуару, покрикивая на расшалившихся девочек и
призывая к тишине. Наконец, она бросила с порога свое обычное «bonne nuit» [Bonne nuit —
доброй ночи.] и «испарилась»
к себе в комнату.
Призывать человека
к такому богу, напоминать ему о нем — безумно, как безумно говорить горящему факелу: свети! Раз факел горит, он тем самым и светит… И художник Толстой не зовет
к богу, — не зовет так же, как не зовет и
к добру. Одно, одно и одно он только говорит: живи! Будет жизнь — будет
добро, будет и бог.
Но опять и опять следует подчеркнуть: голоса эти
призывают не
к добру.
К живой жизни они зовут,
к полному, целостному обнаружению жизни, и обнаружение это довлеет само себе, в самом себе несет свою цель, — оно бесцельно. Из живой же жизни — именно потому, что она — живая жизнь, — само собою родится благо, сама собою встает цель. «Каждая личность, — говорит Толстой в «Войне и мире», — носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим».
Христос говорит: я не праведных пришел
призывать к покаянию,
к перемене жизни, μετανοία, но грешных. Где же, какие же были эти праведные? Неужели один Никодим? Но и Никодим представлен нам
добрым человеком, но заблудшим.