Неточные совпадения
Хотя он и должен был
признать, что в восточной, самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается
для девяти десятых восьмидесятимиллионного русского населения только пропитанием самих
себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и имел свою новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо
для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он
признает, что отрицает. И — почему,
признавая одно, отрицает другое? Какие люди собираются у него? И как ведет
себя с ними эта странная женщина?»
Клим тотчас же
признал, что это сказано верно. Красота являлась непрерывным источником непрерывной тревоги
для девушки, Алина относилась к
себе, точно к сокровищу, данному ей кем-то на краткий срок и под угрозой отнять тотчас же, как только она чем-нибудь испортит чарующее лицо свое. Насморк был
для нее серьезной болезнью, она испуганно спрашивала...
— Рабочему классу философский идеализм — враждебен;
признать бытие каких-то тайных и непознаваемых сил вне
себя, вне своей энергии рабочий не может и не должен.
Для него достаточно социального идеализма, да и сей последний принимается не без оговорок.
Эти слова прозвучали очень тепло, дружески. Самгин поднял голову и недоверчиво посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно
признать, что красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд. Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, —
для себя, а не
для баб».
Мысли Самгина принимали все более воинственный характер. Он усиленно заботился обострять их, потому что за мыслями у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более важное
для него. Но об этом он не хотел думать и, как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть
признает себя виновной в разрыве и попросит прощения…
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же —
признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он
себя сыном бога и царем правды. А
для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным
признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух — сам от
себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и под именем Христа разум же скрыт, — разум церкви и власти.
Вы не легки в ваших увлечениях, вы боретесь отчаянно и соглашаетесь
признать себя побежденной на условиях, равных
для той и
для другой стороны.
Он неделю тому назад написал ей решительное письмо, в котором
признавал себя виновным, готовым на всякого рода искупление своей вины, но считал всё-таки,
для ее же блага, их отношения навсегда поконченными.
— Евфимья Бочкова, вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* года в гостинице «Мавритания», вместе с Симоном Картинкиным и Екатериной Масловой, похитили у купца Смелькова из его чемодана его деньги и перстень и, разделив похищенное между
собой, опоили,
для скрытия своего преступления, купца Смелькова ядом, от которого последовала eго смерть.
Признаете ли вы
себя виновной?
Так восклицала она вне
себя и уж, конечно, презирая все
для себя последствия, хотя, разумеется, их предвидела еще, может, за месяц тому, потому что и тогда еще, может быть, содрогаясь от злобы, мечтала: «Не прочесть ли это суду?» Теперь же как бы полетела с горы. Помню, кажется, именно тут же письмо было прочитано вслух секретарем и произвело потрясающее впечатление. Обратились к Мите с вопросом: «
Признает ли он это письмо?»
Когда подписан был протокол, Николай Парфенович торжественно обратился к обвиняемому и прочел ему «Постановление», гласившее, что такого-то года и такого-то дня, там-то, судебный следователь такого-то окружного суда, допросив такого-то (то есть Митю) в качестве обвиняемого в том-то и в том-то (все вины были тщательно прописаны) и принимая во внимание, что обвиняемый, не
признавая себя виновным во взводимых на него преступлениях, ничего в оправдание свое не представил, а между тем свидетели (такие-то) и обстоятельства (такие-то) его вполне уличают, руководствуясь такими-то и такими-то статьями «Уложения о наказаниях» и т. д., постановил:
для пресечения такому-то (Мите) способов уклониться от следствия и суда, заключить его в такой-то тюремный замок, о чем обвиняемому объявить, а копию сего постановления товарищу прокурора сообщить и т. д., и т. д.
Конечно, вы остались бы довольны и этим, потому что вы и не думали никогда претендовать на то, что вы мила или добра; в минуту невольной откровенности вы сами
признавали, что вы человек злой и нечестный, и не считали злобы и нечестности своей бесчестьем
для себя, доказывая, что иною вы не могли быть при обстоятельствах вашей жизни.
Я давно заметил, что представители ортодоксии и авторитета, в сущности, никакого авторитета
для себя не
признают; они
себя считают авторитетом и обличают в ересях митрополитов и епископов;
для себя они
признают большую свободу и отрицают ее лишь
для других.
Русские коммунисты, продолжавшие
себя считать марксистами, вернулись к некоторым народническим идеям, господствовавшим в XIX в., они
признали возможным
для России миновать капиталистическую стадию развития и прямо перескочить к социализму.
Большов как будто считает
себя совершенно вне тех нравственных правил, которые
признает обязательными
для других.
Но если я и не
признаю суда над
собой, то все-таки знаю, что меня будут судить, когда я уже буду ответчиком глухим и безгласным. Не хочу уходить, не оставив слова в ответ, — слова свободного, а не вынужденного, — не
для оправдания, — о нет! просить прощения мне не у кого и не в чем, — а так, потому что сам желаю того.
Он рассуждал о страстях верно, но не
признавал над
собой их власти, даже смеялся над ними, считая их ошибками, уродливыми отступлениями от действительности, чем-то вроде болезней,
для которых со временем явится своя медицина.
— Не извольте серьезничать, — шепнула она с улыбкой. — Знаете что: на меня цепей наложить нельзя, но ведь и я не накладываю цепей. Я люблю свободу и не
признаю обязанностей — не
для себя одной. А теперь посторонитесь немножко и давайте послушаемте пьесу.
Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство и истязание голодных людей и
признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат и не внушает сочувствия, и все эти люди все-таки едут убивать крестьян
для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают
себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским генералом, кто офицером, кто солдатом, и считают
для себя обязательными не вечные требования совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских положений.
Он
признавал, что нехорошо казнить невинного Иисуса, но видел в этом опасность не
для себя, но
для всего народа и потому сказал: «лучше погибнуть одному человеку, чем всему народу».
Так что если прежде только человек, исповедующий церковное религиозное учение, мог,
признавая себя при этом чистым от всякого греха, участвовать во всех преступлениях, совершаемых государством, и пользоваться ими, если он только при этом исполнял внешние требования своего исповедания, то теперь и все люди, не верящие в церковное христианство, имеют такую же твердую светскую научную основу
для признания
себя чистыми и даже высоконравственными людьми, несмотря на свое участие в государственных злодеяниях и пользование ими.
Соединения эти всё в бòльшие и бòльшие совокупности происходили не потому, чтобы люди сознательно
признавали такие соединения более
для себя выгодными, как это описывается в басне о призвании варягов, а вследствие, с одной стороны, естественного роста, с другой — борьбы и завоеваний.
Дикарь
признает жизнь только в
себе, в своих личных желаниях. Благо его жизни сосредоточено в нем одном. Высшее благо
для него есть наиполнейшее удовлетворение его похоти. Двигатель его жизни есть личное наслаждение. Религия его состоит в умилостивлении божества к своей личности и в поклонении воображаемым личностям богов, живущим только
для личных целей.
Всякая так называемая ересь,
признавая истиной то, что она исповедует, может точно так же найти в истории церквей последовательное выяснение того, что она исповедует, употребить
для себя все аргументы Пресансе и называть только свое исповедание истинно христианским, что и делали и делают все ереси.
Человек языческий, общественный
признает жизнь уже не в одном
себе, но в совокупности личностей — в племени, семье, роде, государстве, и жертвует
для этих совокупностей своим личным благом.
Я чувствую теперь потребность не оправдываться, — я не
признаю над
собою суда, кроме меня самого, — а говорить; да сверх того, вам нечего больше мне сказать: я понял вас; вы будете только пробовать те же вещи облекать в более и более оскорбительную форму; это наконец раздражит нас обоих, а, право, мне не хотелось бы поставить вас на барьер, между прочим, потому, что вы нужны, необходимы
для этой женщины.
Было очевидно, что он обиделся. Это был чрезвычайно обидчивый, мнительный доктор, которому всегда казалось, что ему не верят, что его не
признают и недостаточно уважают, что публика эксплуатирует его, а товарищи относятся к нему с недоброжелательством. Он все смеялся над
собой, говорил, что такие дураки, как он, созданы только
для того, чтобы публика ездила на них верхом.
Он только хочет больше, как можно больше прав
для себя; когда же нужно
признать их и за другими, он считает это посягательством на его личное достоинство, и сердитя, и старается всячески оттянуть. дело и воспрепятствовать ему.
— Хоть тебе и тяжело оказать помощь полякам, что я отчасти понимаю, — начала она, — но ты должен пересилить
себя и сделать это
для меня, из любви своей ко мне, и я в этом случае прямо ставлю испытание твоему чувству ко мне:
признаешь ты в нем силу и влияние над
собой — я буду верить ему; а нет — так ты и не говори мне больше о нем.
Нароков. Вы не
признаете за
собой красоты? Нет, вы красавица.
Для меня, где талант, там и красота! Я всю жизнь поклонялся красоте и буду ей поклоняться до могилы… За вашу красоту! (Пьет и ставит бокал.) Теперь позвольте мне, на прощанье, поцеловать вашу руку! (Становится на колени перед Негиной и целует ее руку.)
И, раз
признавши их нормальность, можно ли будет впоследствии (когда он надоест) счесть
для себя необязательным этот контроль, идущий бог весть откуда и руководящийся бог весть какими предписаниями?
— Всё-таки, — сказал я, — если бы все
признали это
для себя законом, род человеческий прекратился бы.
Колдуны средней руки,
признавая себя не довольно знающими, чтобы производить вышесказанные действия, берутся заговаривать ружья и снасти только
для предохранения их от заговора другого колдуна, более их искусного, и охотники считают это необходимым.
А потому они, современники мои,
признают, что лестно, точно лестно было
для брата Петруся, без больших подвигов, обратить на
себя внимание такого общества и от всех приобрести доверенность.
Когда я предъявляю претензию, чтобы и другие чувствовали то, что я, тогда я
признаю уже, следовательно, что предмет, возбудивший во мне те или другие чувства, действительно способен их возбуждать сам по
себе, а не по случайным отношениям, исключительно
для меня только имеющим значение.
Единственно возможное и действительное средство
для его спасения и охранения состоит в том, чтобы обратиться к святейшему папе и
признать над
собою его духовную и светскую власть…» В таком же роде и современные, хоть бы французские, писатели сочиняют: один мелодраму —
для доказательства, что богатство ничего не приносит, кроме огорчений, и что, следовательно, бедняки не должны заботиться о материальном улучшении своей участи; другой роман —
для убеждения в том, что люди сладострастные и роскошные чрезвычайно полезны
для развития промышленности и что, следовательно, люди, нуждающиеся в работе, должны всей душою желать, чтобы побольше было в высших классах роскоши и расточительности и т. п.
Касатский принадлежал к тем людям 40-х годов, которых уже нет нынче, к людям, которые, сознательно допуская
для себя и внутренно не осуждая нечистоту в половом отношении, требовали от жены идеальной, небесной чистоты, и эту самую небесную чистоту
признавали в каждой девушке своего круга и так относились к ним.
Во-первых, потому, что
для Наташи всякое новое знакомство, сопровождаемое принуждением, было тягостно; во-вторых, мать так шумно хлопотала о ее наряде, особенно о прическе волос, с которыми наша красавица никогда не умела сладить, так сердилась на горничную барышни, очень любимую ею Евьешу, что Наташа почувствовала досаду на гостя,
для которого, очевидно, подняты были все эти требования, шум и хлопоты; в-третьих, г-жа Болдухина не умела скрыть своего радостного волнения, до того хвалила приезжего гостя и особенно его красноречие, что робкой Наташе, которая искренно
признавала себя за простую деревенскую барышню, сделалось как-то неловко и даже страшно явиться на смотр и на суд такого умника и красноречивого говоруна.
Агишин. Слишком много чести
для меня. Все, что я могу, краснея,
признать за
собой — это небольшой практический ум.
Кто
признает права личности и принимает важность естественного, живого, свободного ее развития, тот поймет и значение Станкевича, как в самом
себе, так и
для общества.
Если мы любим тех, кто нам нравится, кто нас хвалит, кто делает нам добро, то мы любим так
для себя,
для того, чтобы нам лучше было. Настоящая любовь та, когда мы любим не
для себя, не
себе желаем добра, а тем, кого любим, и любим не потому, что люди приятны или полезны нам, а потому, что мы в каждом человеке
признаем тот же дух, какой живет в нас.
Если люди живут в грехах и соблазнах, то они не могут быть спокойны. Совесть обличает их. И потому таким людям нужно одно из двух: или
признать себя виноватыми перед людьми и богом, перестать грешить, или продолжать жить грешной жизнью, делать дурные дела и называть свои злые дела добрыми. Вот
для таких-то людей и придуманы учения ложных вер, по которым можно, живя дурной жизнью, считать
себя правыми.
Слова эти великие.
Для того, чтобы человеку не пришлось ненавидеть людей и делать им зло только потому, что они живут в отмежеванной от нашей части земли и
признают над
собой власть тех, а не других людей, всякому человеку надо помнить, что границы земельные и разные власти — это дела людские, а что перед богом мы все жители одной и той же земли и все под высшей властью не людской, а закона божьего.
То же самое делают в мире люди, когда, живя не
для души, а
для тела, губят свою жизнь и жизнь других людей, осуждают не
себя, а друг друга или бога, если
признают его, или самый мир, если не
признают бога, а полагают, что мир сам
собою устроился.
Одна из самых древних и самых глубоких по мысли вер была вера индусов. Причиной того, что она не стала верой всемирной и не дала
для жизни людей тех плодов, какие она могла дать, было то, что учителя ее
признали людей неравными и разделили их на касты.
Для людей, признающих
себя неравными, не может быть истинной веры.
Человек не может знать последствий
для других своей самоотверженной жизни. Но пусть испытает такую жизнь хоть бы на время, и я уверен, что всякий честный человек
признает то благотворное влияние, какое имели на его душу и тело хотя бы те случайные минуты, когда он забывал
себя и отрекался от своей телесной личности.
Но
для того, чтобы улучшать самого
себя, надо прежде всего
признать, что я нехорош, а этого не хочется.
Для того, чтобы людям выйти из той грязи греха, разврата и бедственной жизни, в которой они живут теперь, нужно одно: нужна такая вера, в которой люди не жили бы, как теперь, каждый
для себя, а жили бы все общей жизнью,
признавали бы все один закон и одну цель. Только тогда могли бы люди, повторяя слова молитвы господней: «Да приидет царство твое на земле, как на небе», надеяться на то, что царство божие точно придет на землю.
Цельный, самим
собою сильный инстинкт жизни говорить так не может. Ему нет нужды «надувать
себя», он верит в свои силы, не рассчитывает их на определенный срок. Прежде же и главнее всего —
для него вполне несомненна святая законность своего существования. Жизненный же инстинкт, который сам стыдится
себя, который сам спешит
признать себя «подлым» и «неприличным», — это не жизненный инстинкт, а только жалкий его обрывок. Он не способен осиять душу жизнью, — способен только ярко осветить ее умирание.