Неточные совпадения
К вам, говорят,
родные приехали?
Поэтому в доме стариков было всегда людно.
Приезжая туда, Бурмакин находил толпу гостей, преимущественно офицеров, юнкеров и барышень, которыми наш уезд всегда изобиловал. Валентин был сдержан, но учтив;
к себе не приглашал, но не мог уклониться от знакомств, потому что
родные почти насильственно ему их навязывали.
Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у
родных, он
приехал к ним и, вопреки обыкновению, не застал в доме никого посторонних. Был темный октябрьский вечер; комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками; старики отдыхали; даже сестры точно сговорились и оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела в гостиной в обычной ленивой позе и не то дремала, не то о чем-то думала.
Так рассказывали эту историю обыватели. Факт состоял в том, что губернатор после корреспонденции ушел, а обличитель остался жив, и теперь,
приехав на время
к отцу, наслаждался в
родном городе своей славой…
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь да ешь. Ну а что было, баушка, как я
к теще любезной
приехал да объявил им про Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
Детей Дросиды Ивановны недавно разрешено
родным покойного Вильгельма взять
к себе на воспитание с тем, чтоб они назывались Васильевыми. В августе
приезжала сестра его Устинья Карловна Глинка и повезла их в Екатеринбург, где она гостит у Владимира Андреевича. Она теперь хлопочет, чтоб сюда перевели М. Кюхельбекера из Баргузина. Это будет большое утешение для Дросиды Ивановны, которая поручает тебе очень кланяться.
В тот же день, после обеда, начали разъезжаться: прощаньям не было конца. Я, больной, дольше всех оставался в Лицее. С Пушкиным мы тут же обнялись на разлуку: он тотчас должен был ехать в деревню
к родным; я уж не застал его, когда
приехал в Петербург.
Утром Машеньку с Петей переводят
к Басаргину: он с женой переезжает сюда. Пишет в Тобольск, чтоб я скорее
приехал; пишет
к родным Ивашева через одного их приятеля, который должен их приготовить
к этой ужасной вести. Одним словом, 30 декабря вместо поминок Камиллы Петровны в тот самый час, как она скончалась, хоронят Ивашева, который сам для себя заказал обедню. [
К. П. Ивашева умерла 30 декабря 1839 г. В. П. Ивашев умер 28 декабря 1840 г.]
— Дорогая Люба, мы с тобой не подходим друг
к другу, пойми это. Смотри: вот тебе сто рублей, поезжай домой.
Родные тебя примут, как свою. Поживи, осмотрись. Я
приеду за тобой через полгода, ты отдохнешь, и, конечно, все грязное, скверное, что привито тебе городом, отойдет, отомрет. И ты начнешь новую жизнь самостоятельно, без всякой поддержки, одинокая и гордая!
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор
приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них
к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы
родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Потом она стала сама мне рассказывать про себя: как ее отец и мать жили в бедности, в нужде, и оба померли; как ее взял было
к себе в Багрово покойный мой и ее
родной дедушка Степан Михайлович, как
приехала Прасковья Ивановна и увезла ее
к себе в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
Года с полтора тому назад, между горничною прислугою прошел слух, что
к полковнику
приедет погостить
родная сестра его, небогатая помещица, и привезет с собою
к Павлу братца Сашеньку.
— Будет, мой друг,
к обеду, непременно будет. И Нонночка с мужем — все вместе
приедут. Чай, ты уж слышал: ведь я дочку-то замуж выдала! а какой человек… преотличнейший! В следователях служит у нас в уезде, на днях целую шайку подмётчиков изловил! Вот радость-то будет! Ах, ты
родной мой,
родной!
К княгине на вакансию [Вакансия — здесь: каникулы.]
приехал из Петербурга
родной ее сын, кадет, [Кадет — воспитанник кадетского корпуса, учебного заведения в России, подготавливавшего
к офицерскому званию.] лет двенадцати...
Как сейчас помню я,
приехал к нам в город сынок купеческий
к родным погостить.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя
к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как
родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он
приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Однажды
приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее
родные. Гость был пожилой, некрасивый человек, говорил все об урожае да о своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись слушать его, ушел в соседнюю комнату. Ревновать было не
к чему. Наконец гость стал прощаться.
— Pardon, ma chere, — начала она, целуясь с Сусанной Николаевной, — я
приехала к вам не как дама света, а как ваша хорошая знакомая и наконец как
родня ваша, просить вас объяснить мне…
Под разными предлогами, с рекомендательными письмами от
родных Прасковьи Ивановны,
приезжал он
к Степану Михайловичу в деревню, — но не понравился хозяину.
Долинский давно не чувствовал себя так хорошо: словно он
к самым добрым,
к самым теплым
родным приехал. Подали свечи и самовар; Дорушка села за чай, а Анна Михайловна повела Долинского показать ему свою квартиру.
— Я не у вас позволения буду просить, — продолжал кричать Давыд, опираясь кулаками на край постели, — а у моего
родного отца, который не сегодня-завтра сюда
приехать должен! Он мне указ, а не вы; а что касается до моих лет, то нам с Раисой не
к спеху… подождем, что вы там ни толкуйте…
Лотохин. Так вот, изволите видеть, много у меня родственниц. Рассеяны они по разным местам Российской империи, большинство, конечно, в столицах. Объезжаю я их часто, я человек сердобольный,
к родне чувствительный…
Приедешь к одной, например, навестить, о здоровье узнать, о делах; а она прямо начинает, как вы думаете, с чего?
К приезду дедушки в дом съезжались ближайшие
родные: два его племянника Петр и Иван Неофитовичи и
родная племянница Анна Неофитовна. Любовь Неофитовна, по отдаленности места жительства,
приезжала только крестить моих братьев и сестер вместе с дядею Петром Неофитовичем.
— Ну, тем вам лучше, — говорю, — а мне в мои лета, — и прочее, и прочее, — словом, отклонил от себя это соблазнительное предложение, которое для меня тем более неудобно, что я намеревался на другой день рано утром выехать из этого веселого города и продолжать мое путешествие. Земляк меня освободил, но зато взял с меня слово, что когда я буду в деревне у моих
родных, то непременно
приеду к нему посмотреть его образцовое хозяйство и в особенности его удивительную пшеницу.
— Красоты, кажется, была такой, — вмешалась Алена Игнатьевна, — что редкостно на картинках таких красавиц изображают.
Приехала тогда из ученья из Питербурга
к бабеньке: молоденькая, розовая, румяная, платья тогда, по-старинному сказать, носили без юбок, перетянутся, волосы уберут, причешут, братец мне
родной — парикмахер — был нарочно для того выписан из Питербурга, загляденье для нас, рабынь, было: словно солнце выйдет поутру из своих комнат.
Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор, сидевший в будочке, называл ее полаты-ни Attalea. Но это имя не было ее
родным именем: его придумали ботаники.
Родного имени ботаники не знали, и оно не было написано сажей на белой дощечке, прибитой
к стволу пальмы. Раз пришел в ботанический сад
приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма; когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.
К дяде
приезжает любовница племянника, — как принимают подобных женщин люди, справедливо негодующие на их разврат и проклинающие вредное их влияние на судьбу своих молодых
родных?
Марья Гавриловна
приезжала на похороны и в тот же день, как зарыли ее мужа, уехала в Самару, а оттуда по скорости в Казань
к своим
родным. Лохматов не оставил никакого духовного завещанья; Марье Гавриловне по закону из ее же добра приходилось получить только одну четвертую долю, остальное поступало в семью Трифона Лохматова. Но Трифон, зная, какими путями досталось богатство его сыну, отступился от нежданного наследства, и таким образом Марье Гавриловне возвратился весь ее капитал.
В Тульской губернии у близких моих родственников было небольшое имение. Молодежь этой семьи деятельно работала в революции, сыновья и дочери то и дело либо сидели в тюрьмах, либо пребывали в ссылке, либо скрывались за границей, либо высылались в
родное гнездо под гласный надзор полиции. Однажды летом
к одной из дочерей
приехала туда погостить Вера Ивановна. Место очень ей понравилось, и она решила тут поселиться. Ей отвели клочок земли на хуторе, отстоявшем за полторы версты от усадьбы.
Едет Евдоким
к предводителю, от предводителя
к исправнику. Весь уезд объездил, и все ему одно и то же: «Служи, не имеем права». Что тут делать? А из завода письмо за письмом, депеша за депешей. Посоветовала
родня Евдокиму послать за мной. Так он — веришь ли? — не то что послал, а сам прискакал.
Приехал и, ни слова не говоря, сует мне в руки красненькую. Одна, мол, надежда.
— Послушайте, пожалуйста, что она говорит на себя! Но я вам что-то хотела сказать… Ах да!.. Вы ведь, наверное, слышали, что все рассказывали о том, как
к графу
приехал будто один
родной. какой-то гусар, в своей форме, все в обтяжку, а он будто взял и подвязал ему нянькин фартук, а иначе он не хотел его пустить в салон.
Пьют, бывало, чай в гостиной: губернатор почнет ведомости сказывать, что в курантах вычитал, аль из Питера что ему отписывали. Московские гости со своими ведомостями. Так и толкуют час-другой времени.
Приезжал частенько на именины генерал-поручик Матвей Михайлыч Ситкин, —
родня князю-то был; при дворе больше находился,
к Разумовскому бывал вхож.
— Ну и это хорошо, что не можете обещать, не соразмерив своих сил, — подхватила Саня. — Так вот что: когда вас потянет в дурную компанию, Федя,
приезжайте к нам. Вы знаете мою старушку-маму. Она пережила много горя и умеет влиять на людей. Она вас успокоит, развлечет и приголубит. А мои братья постараются вас занять, и вы почувствуете себя, как в
родной семье, как дома. Придете, Федя, да?
На беду случилось, что в это время
приехала к ним замужняя дочь его
родной тетки, женщина очень приятная и любезная.
Русский священник, приготовив ее
к переходу в новое исповедание, совершил над нею тайну миропомазания. Католики подняли гвалт и готовы были, если бы могли, закидать ее камнями, но ограничились в кругу своих единоверных одними насмешками и проклятиями… Никто из католической
родни ее матери не
приехал на нашу свадьбу, зато в русском соборе, где мы венчались, было избранное русское общество.
— Так вот как, ваше сиятельство, — злобствовала, между тем, Пальм-Швейцарская, ломая свои изящные пальцы, — вы являетесь ко мне инкогнито, на извозчике, закутанная непроницаемой вуалью. Вам совестно
приехать открыто
к вашей
родной племяннице,
к будущей жене вашего сына, и вы так
приехали просить моего согласия только потому, что я актриса и незаконная дочь…
И сделалась она этим нам невыносима, а между тем в особые семейные дни, когда собирались все
родные и
приезжали важные гости, бабушку вспоминали, о ней спрашивали, и потому ее выводили и сажали
к столу, — что было и красиво, потому что она была кавалерственная дама, но тут от нее и начиналось «сокрушение», а именно, привыкши одна вязать чулок, она уже не могла сидеть без дела, и пока она ела вилкой или ложкой, то все шло хорошо, но чуть только руки у нее освободятся, она сейчас же их и потащит
к своему носу…