Неточные совпадения
Проснувшись
в то утро и одеваясь у себя наверху
в каморке, я почувствовал, что у меня забилось сердце, и хоть я плевался, но, входя
в дом князя, я снова почувствовал то же волнение:
в это утро должна была
прибыть сюда та особа, женщина, от прибытия которой я ждал разъяснения всего, что меня мучило!
Вы сходили с лестницы, чтобы сесть
в карету и куда-то ехать;
в Москву вы
прибыли тогда один, после чрезвычайно долгого отсутствия и на короткое время, так что вас всюду расхватали и вы почти не жили
дома.
Прибыв на место, я прошел
в углубление двора обозначенного
в объявлении
дома и вошел
в квартиру госпожи Лебрехт.
К счастью,
прибыл обед, нарочно заказанный накануне где-то поблизости (через Ламберта и Альфонсинку) у одного замечательного француза-повара, жившего без места и искавшего поместиться
в аристократическом
доме или
в клубе.
— Зачем ко мне.
В дом их ждал, потому сумления для меня уже не было никакого
в том, что они
в эту самую ночь
прибудут, ибо им, меня лишимшись и никаких сведений не имемши, беспременно приходилось самим
в дом влезть через забор-с, как они умели-с, и что ни есть совершить.
С этой мыслию
прибыл он
в Петербург, остановился
в Измайловском полку,
в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски.
Сие ласковое обещание и надежда найти лакомый пирог ускорили шаги собеседников, и они благополучно
прибыли в барский
дом, где стол был уже накрыт и водка подана.
Для перемены, а долею для того, чтоб осведомиться, как все обстоит
в доме у нас, не было ли ссоры между господами, не дрался ли повар с своей женой и не узнал ли барин, что Палашка или Ульяша с
прибылью, — прихаживали они иногда
в праздники на целый день.
В селение Акур-Дата мы
прибыли засветло. Почти все орочи были
дома. Недостаток собачьего корма привязал их к месту. Туземцы промышляли пушнину
в ближайших к селению окрестностях по радиусу, определяемому тем количеством груза, который каждый из них мог унести на себе лично.
Толпы все
прибывали, заполнив морем голов всю площадь перед зданием заводоуправления и вытянувшись
в длинный шевелившийся хвост мимо господского
дома вдоль всей Студеной улицы.
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, —
в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от
дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу
прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына
в запрошлом году женил, другого — по осени женить собирается. Две новых работницы
в доме прибудет. Сам и
в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит — на том и спасибо.
Варвара Петровна
прибыла в свой загородный
дом вся
в хлопотах: накануне определено было окончательно, что предстоящий праздник будет дан у предводительши.
Прибыв в пустой
дом, она обошла комнаты
в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского
дома; какие вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
Чудо совершилось просто: умиравший от любопытства Анисим,
прибыв в город, зашел-таки на другой день
в дом Варвары Петровны и разболтал прислуге, что встретил Степана Трофимовича одного
в деревне, что видели его мужики на большой дороге одного, пешком, а что отправился он
в Спасов, на Устьево, уже вдвоем с Софьей Матвеевной.
Князь непременно ожидал, что дворяне предложат ему жалованье тысяч
в десять, однако дворяне на это промолчали:
в то время не так были тороваты на всякого рода пожертвования, как ныне, и до князя даже долетали фразы вроде такой: «Будь доволен тем, что и отчета с тебя по постройке
дома не взяли!» После этого, разумеется, ему оставалось одно: отказаться вовсе от баллотировки, что он и сделал, а ныне
прибыл в Москву для совершения, по его словам, каких-то будто бы денежных операций.
В то утро, которое я буду теперь описывать,
в хаотическом
доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала, уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду по муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела
в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь
в комнату была несколько притворена. Но
прибыл Антип Ильич и вошел
в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
(Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)], но,
в сущности,
в это время названый отец его ездил за почтальона
в Калязин, а мать оставалась
дома одна, как вдруг
в Притыкино
прибыл князь проездом
в имение…
Как
прибыл я к нему
в дом, он и порешил вместе с Никитой Серебряным извести меня.
Мы должны вступить
в дом акцизного чиновника Бизюкина, куда сегодня
прибыли давно жданные
в город петербургские гости: старый университетский товарищ акцизника князь Борноволоков, ныне довольно видный петербургский чиновник, разъезжающий с целию что-то ревизовать и что-то вводить, и его секретарь Термосесов, также некогда знакомец и одномысленник Бизюкина.
Негр Сам, чистильщик сапог
в Бродвее, мостовой сторож, подозревавший незнакомца
в каком-нибудь покушении на целость бруклинского моста, кондуктор вагона,
в котором Матвей
прибыл вечером к Central park, другой кондуктор, который подвергал свою жизнь опасности, оставаясь с глазу на глаз с дикарем
в электрическом вагоне,
в пустынных предместьях Бруклина, наконец, старая барыня, с буклями на висках, к которой таинственный дикарь огромного роста и ужасающего вида позвонился однажды с неизвестными, но, очевидно, недобрыми целями, когда она была одна
в своем
доме…
Мятежники, овладев Саратовом, выпустили колодников, отворили хлебные и соляные амбары, разбили кабаки и разграбили
дома. Пугачев повесил всех дворян, попавшихся
в его руки, и запретил хоронить тела; назначил
в коменданты города казацкого пятидесятника Уфимцева и 9 августа
в полдень выступил из города. — 11-го
в разоренный Саратов
прибыл Муфель, а 14-го Михельсон. Оба, соединясь, поспешили вслед за Пугачевым.
А вы кто ж это сами-то будете? А? Гуся? Как же, как же, знаю. Они
в нашем
доме проживают, товарищи. Я, товарищи дорогие, давно начал замечать. Подозрительная квартирка. Все как будто тихо, мирно. А вот нс нравится. Сосет у меня сердце и сосет. Я и сейчас, товарищи дорогие, для наблюдения
прибыл. Подозрительная квартирка.
Но как бы ради того, чтобы окончательно рассеять всякое сомнение
в этом слухе, вдруг нежданно-негаданно
прибыл Елпидифор Мартыныч,
в первый еще раз выехавший из
дому и поставивший непременным долгом для себя прежде всех явиться к Григоровым, как ближайшим друзьям своим.
— Позволенья никто не дает, а только что от мужчины
в доме ничего не
прибудет, а женщина-жено — утлый сосуд, — продолжал внушать купец.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли
в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись
в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин
дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом
прибыли музыканты
в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно
в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Он стал говорить, что
прибыл в Лондон именно с тем единственно, чтобы завязать здесь с самим Александром Ивановичем и с его верными людьми хорошие и прочные связи на жизнь и на смерть и затем, уехав
в Сибирь, служить оттуда, из
дома, тому самому делу, которому они служат здесь,
в Лондоне.
Пламенная переписка между Еленой Григорьевной и мною продолжалась до начала октября; но вдруг совершенно неожиданно явился Илья Афанасьевич с известием, что «папаша
прибыли в Москву и остановились с сестрицами Анной и Надеждой Афанасьевными у Харитония
в Огородниках,
в доме П. П. Новосильцова и просили пожаловать к ним».
Разбойники становилось
в тупик: ломать половицы, к которым привинчен сундук, — их не выломишь из-под взбкрой положенного венца. Зажечь
дом — нет
прибыли, да и осветишь след ходящим по всей окружности войскам; сложить ее, старуху, на всю лучину, спалить ей прежде спину, потом грудь и живот — страшно, что помрет, а не скажет.
С этим новым, открывшимся во мне, талантом
прибыл я
в дом, привезя с собою и гусли, ставшие моею собственностью чрез мену на одну вещь из одеяния. Хорошо. Вот я, не говоря ничего, и внес их
в маменькину опочивальню. Они подумали, что это сундучок, так, ничего — и ничего себе… Но надобно было видеть их изумление и, наконец, радость, восторг, исступление, когда я, открыв гусли, начал делать по струнам переборы, дабы показать, что я нечто на гуслях играю.
Прибыв в деревню, я располагал всем устройством до последнего: назначал квартиры для ожидаемых гостей, снабжал всем необходимым,
в доме также до последнего хлопотал: а моя миленькая Анисья Ивановна, что называется, и пальцем ни до чего не дотронулась. Лежала себе со всею нежностью на роскошной постели, а перед нею девки шили ей новое платье для балу. Досадно мне было на такое ее равнодушие; но по нежности чувств моих, еще несколько к ней питаемых, извинял ее.
— „Ну, так погоди, погоди, говорит, воротишься со службы —
в доме новые работники
прибудут“».
— Дело-то óпасно, — немного подумав, молвил Василий Борисыч. — Батюшка родитель был у меня тоже человек торговый, дела большие вел. Был расчетлив и бережлив, опытен и сметлив… А подошел черный день, смешались
прибыль с убылью, и пошли беда за бедой.
В два года
в доме-то стало хоть шаром покати… А мне куда перед ним? Что я супротив его знаю?.. Нет, Патап Максимыч, не с руки мне торговое дело.
Прибыл он, наконец,
в Халаф; по обыкновению, взошел
в кофейный
дом, спросил сааз и стал петь.
Сюда могла
прибыть только одна из пожарных частей, и она успела остановить распространение пожара, отстояв соседний
дом Колчина при помощи местных жителей, усердно таскавших воду
в ведрах и
в шайках.
— А ты не вдруг… Лучше помаленьку, — грубо ответил Корней. — Ты, умная голова, то разумей, что я Корней и что на всякий спех у меня свой смех. А ты бы вот меня к себе
в дом повел, да хорошеньку фатеру отвел, да чайком бы угостил, да винца бы поднес, а потом бы уж и спрашивал, по какому делу, откуда и от кого я
прибыл к тебе.
Прибыв домой, она появилась первой Александре Ивановне Синтяниной и объявила ей, что жизнь брата ей не понравилась и что она решилась жить у себя
в доме одна.
Аббат Рокотани
в одном из писем своих (от 3 января 1775 года)
в Варшаву к канонику Гиджиотти, с которым переписывался раз или два
в неделю о польских делах, говорит следующее: «Иностранная дама польского происхождения, живущая
в доме г. Жуяни, на Марсовом поле,
прибыла сюда
в сопровождении одного польского экс-иезуита [Орден иезуитов незадолго перед тем был уничтожен папой, потому все члены сего славного своим лицемерием, коварством, злодеяниями и подлостями общества назывались тогда экс-иезуитами.], двух других поляков и одной польской (?) служанки.
Стрелки выстроились. На балконе того
дома, где жил попечитель, показалась рослая и плотная фигура генерала. Начались переговоры. Толпа все
прибывала, но полиция еще бездействовала и солдаты стояли все
в той же позиции. Вожаки студентов волновались, что-то кричали толпе товарищей, перебегали с места на место. Они добились того, что генерал Филипсон согласился отправиться
в университет, и процессия двинулась опять тем же путем по Владимирской и Невскому.
Только что я
прибыл в «горчичный
дом», чтобы сообщить для ожидаемого Пекторалиса мой адрес, мне отвечали, что он уже с неделю тому назад как проехал.
Местечко Тульчин принадлежало графу Потоцкому.
Прибыв на место своего назначения, фельдмаршал немедленно занялся приведением
в исполнение возложенного на него поручения. Он поместился
в нижнем этаже
дома, принадлежащего графу Потоцкому. Он снова весь окунулся
в привычную для него деятельность и ежедневно учил солдат по частям.
Марьи Петровны не было, хотя она, вместе с Гладких, Таней и Егором Никифоровым,
прибыла с телом отца
в К., но потрясения последних дней не прошли даром для ее и без того разбитого десятками лет страшной жизни организма — она расхворалась и принуждена была остаться
дома.
В дом внесли великолепный дубовый гроб,
прибыло не только приходское духовенство, но и из кремлевских соборов. Панихиды служились два раза
в день и на них съезжались все знатные и властные лица Москвы, похороны были торжественны и богаты; «колдуна», «кудесника», «масона» и «оборотня», к великому удивлению соседей, похоронили на кладбище Донского монастыря, после отпевания
в церкви святого мученика Власия, что
в Старой Конюшен ной.
Граф Алексей Андреевич
прибыл на другой день к утренней панихиде, сочувственно отнесся к горю, постигшему его тещу и жену, и даже милостиво разрешил последней остаться при матери до похорон, после которых — объявил ей граф — ей не надо возвращаться
в Грузино, так как все ее вещи и ее прислуга уже находятся
в их петербургском
доме.
В конце письма княжна Людмила Васильевна уведомляла Сергея Сергеевича, что
прибывает в Петербург, и просила приюта
в его
доме до своего устройства
в этом городе, покупки
дома или же найма квартиры.
Он
прибыл в Верону вечером, и тотчас же приемная фельдмаршальского
дома стала наполняться русскими и австрийскими генералами, городскими чиновниками, духовенством, знатнейшими лицами города.
Если она продолжала жить у дяди Сергея Семеновича, то это происходило потому, что
в доме работали обойщики, закупались принадлежности хозяйства и из Зиновьева еще не
прибыли остальные выписанные дворовые.
В конце октября месяца княжна Людмила Васильевна
прибыла в Петербург
в сопровождении двенадцати дворовых людей — восьми мужчин и четырех женщин и поселилась
в доме дяди на Морской улице.
В Вену он
прибыл 14 марта, вечером, и остановился
в доме русского посольства. Посол, граф Разумовский, заранее распорядился, чтобы
в комнатах фельдмаршала не было зеркал, бронзы и вообще никакой роскоши и чтобы была приготовлена постель из сена.
Разница была, впрочем, та, что там он был при деньгах и, значит, мог пользоваться всеми удобствами,
в дом же предварительного заключения он буквально
прибыл без гроша и даже без табаку.