Неточные совпадения
Как только пить надумали,
Влас сыну-малолеточку
Вскричал: «Беги за Трифоном!»
С дьячком приходским Трифоном,
Гулякой, кумом старосты,
Пришли его сыны,
Семинаристы: Саввушка
И Гриша, парни добрые,
Крестьянам письма к сродникам
Писали; «Положение»,
Как вышло, толковали им,
Косили, жали, сеяли
И пили водку в
праздникиС крестьянством наравне.
Из окна своей комнаты Клим видел за крышами угрожающе поднятые в небо пальцы фабричных труб; они напоминали ему исторические предвидения и пророчества Кутузова, напоминали остролицего рабочего, который по
праздникам таинственно, с черной лестницы,
приходил к брату Дмитрию, и тоже таинственную барышню, с лицом татарки, изредка посещавшую брата.
Как-то в
праздник,
придя к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о женщине — и, очевидно, не мог уже говорить ни о чем другом.
—
Приходи скорей, — сказала она. — Завтра же
приходи, завтра —
праздник.
Обломов остановился. Он сам
пришел в ужас от этой грозной, безотрадной перспективы. Розы, померанцевые цветы, блистанье
праздника, шепот удивления в толпе — все вдруг померкло.
Он бродил по саду. Потом стали сажать овощи в огороде;
пришли разные
праздники, Троица, Семик, Первое мая; все это ознаменовалось березками, венками; в роще пили чай.
Вот я думал бежать от русской зимы и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики
придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в
праздник. В наше Рождество англичане
пришли, да совестно было заставлять работать своих.
Радость, радость,
праздник: шкуна
пришла! Сегодня, 3-го числа, палят японские пушки. С салингов завидели шкуну. Часу в 1-м она стала на якорь подле нас. Сколько новостей!
И княгиня оставляла ее в покое, нисколько не заботясь, в сущности, о грусти ребенка и не делая ничего для его развлечения.
Приходили праздники, другим детям дарили игрушки, другие дети рассказывали о гуляньях, об обновах. Сироте ничего не дарили. Княгиня думала, что довольно делает для нее, давая ей кров; благо есть башмаки, на что еще куклы!
Вот этот-то народный
праздник, к которому крестьяне привыкли веками, переставил было губернатор, желая им потешить наследника, который должен был приехать 19 мая; что за беда, кажется, если Николай-гость тремя днями раньше
придет к хозяину? На это надобно было согласие архиерея; по счастию, архиерей был человек сговорчивый и не нашел ничего возразить против губернаторского намерения отпраздновать 23 мая 19-го.
За несколько дней до
праздника весь малиновецкий дом
приходил в волнение. Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо. В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом в течение девяти месяцев (с последнего Светлого
праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Матушка волнуется, потому что в престольный
праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает,
пришел ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот же ответ, что староста «не годится». А между тем овсы еще наполовину не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…
— Э, да тут есть с кем переведаться! — сказал Данило, поглядывая на толстых панов, важно качавшихся впереди на конях в золотой сбруе. — Видно, еще раз доведется нам погулять на славу! Натешься же, козацкая душа, в последний раз! Гуляйте, хлопцы,
пришел наш
праздник!
Сидит такой у нас один, и
приходит к нему жена и дети, мал мала меньше… Слез-то, слез-то сколько!.. Просят смотрителя отпустить его на
праздник, в ногах валяются…
Иногда, по
праздникам,
приходили в гости братья — печальный и ленивый Саша Михаилов, аккуратный, всезнающий Саша Яковов.
И вот, по
праздникам, стали являться гости:
приходила сестра бабушки Матрена Ивановна, большеносая крикливая прачка, в шелковом полосатом платье и золотистой головке, с нею — сыновья: Василий — чертежник, длинноволосый, добрый и веселый, весь одетый в серое; пестрый Виктор, с лошадиной головою, узким лицом, обрызганный веснушками, — еще в сенях, снимая галоши, он напевал пискляво, точно Петрушка...
Знатоки дела определили с полною точностью ее чудодейственную силу: всякий, кто
приходил к иконе в день ее
праздника пешком, пользовался «двадцатью днями отпущения», то есть все его беззакония, совершенные в течение двадцати дней, должны были идти на том свете насмарку.
А
придет праздник, соберутся по парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как следует.
Все кабацкие завсегдатаи
пришли в неописуемое волнение, и Рачителиха торговала особенно бойко, точно на
празднике. Все ждали, не подойдет ли кто из Туляцкого конца, или, может, завернет старый Коваль.
Посидела Аннушка, потужила и ушла с тем же, с чем
пришла. А Наташка долго ее провожала глазами: откуда только что берет Аннушка — одета чисто, сама здоровая, на шее разные бусы, и по
праздникам в кофтах щеголяет. К пасхе шерстяное платье справила: то-то беспутная голова! Хорошо ей, солдатке! Позавидовала Наташка, как живут солдатки, да устыдилась.
— Внучки Арины Петровны — чай, помнишь, братец! — отрекомендовала их мне Машенька. — Приятельница мне была, а во многих случаях даже учительница. А христианка какая… даже кончина ее… ну, самая христианская была!
Пришла в
праздник от обедни, чайку покушала, легла отдохнуть — так мертвенькую в постели и нашли!
— Хорошо все это, словно во сне, так хорошо! Хотят люди правду знать, милая вы моя, хотят! И похоже это, как в церкви, пред утреней на большой
праздник… еще священник не
пришел, темно и тихо, жутко во храме, а народ уже собирается… там зажгут свечу пред образом, тут затеплят и — понемножку гонят темноту, освещая божий дом.
Однажды в
праздник мать
пришла из лавки, отворила дверь и встала на пороге, вся вдруг облитая радостью, точно теплым, летним дождем, — в комнате звучал крепкий голос Павла.
"Было это, братец ты мой, по весне дело; на селе у нас
праздник был большой; только
пришла она, стала посередь самого села, мычит: «ба» да «ба» — и вся недолга. Сидел я в ту пору у себя в избе у самого окошечка; гляжу, баба посередь дороги ревмя ревет.
Пришел дедушко, и повел я его прямо на печь: мотри, мол, како детище бог для
праздника дал.
У старцев и хлеб завсегда водится, и порох, и припас всякий, всего этого им довольно из окольных мест в милостыню
присылают, ну, а пермяки народ бедный, хлеба у них или совсем не родится, или родится такая малость, что только по
праздникам им лакомятся.
Один только раз Гришка
пришел ко мне благодушный, как будто умиротворенный и совсем трезвый. Он только что воротился из «своего места», куда ходил на престольный
праздник Спаса преображения.
Приходя по
праздникам к сестре, он невпопад отвечал на делаемые ему вопросы, забивался в угол и молчал.
Вечер
пришел, я и вышел, сел на крутом берегу над речкою, а за рекою весь дом огнями горит, светится, и
праздник идет; гости гуляют, и музыка гремит, далеко слышно.
Румянцев до невероятности подделывался к новому начальнику. Он бегал каждое воскресенье поздравлять его с
праздником, кланялся ему всегда в пояс, когда тот
приходил в класс, и, наконец, будто бы даже, как заметили некоторые школьники, проходил мимо смотрительской квартиры без шапки. Но все эти искания не достигали желаемой цели: Калинович оставался с ним сух и неприветлив.
С
праздником, мол, ваше превосходительство, поздравить
пришел.
С незапамятных времен по
праздникам и особо торжественным дням танцевали александровцы в институте, и в каждое воскресенье
приходили многие из них с конфетами на официальный, церемонный прием к своим сестрам или кузинам, чтобы поболтать с ними полчаса под недреманным надзором педантичных и всевидящих классных дам.
— Напротив, ваша супруга просила меня читать завтра на ее
празднике. Я же не прошу, а
пришел искать прав моих…
Я думаю, не осталось ни одной хозяйки из купеческих и из мещанских домов во всем городе, которая бы не
прислала своего хлеба, чтоб поздравить с великим
праздником «несчастных» и заключенных.
Так и случилось: посторонние посетители у нас не переводились во весь
праздник; иной вечер
приходило больше, другой меньше, а в последнее представление так ни одного места на скамьях не оставалось незанятым.
По
праздникам, когда хозяева уходили в собор к поздней обедне, я
приходил к ней утром; она звала меня в спальню к себе, я садился на маленькое, обитое золотистым шелком кресло, девочка влезала мне на колени, я рассказывал матери о прочитанных книгах.
Хворала она недель пять, и это время было его
праздником. Почти каждый день он
приходил справляться о её здоровье и засиживался в тесной комнатке у ног женщины до поры, пока не замечал, что она устала и не может говорить.
— И верно, батюшка: совсем неласковая. Разносолов для вас не держим. Устал — посиди, никто тебя из хаты не гонит. Знаешь, как в пословице говорится: «
Приходите к нам на завалинке посидеть, у нашего
праздника звона послушать, а обедать к вам мы и сами догадаемся». Так-то вот…
— Принеси чихирьку, поди, матушка. Ко мне Назарка
придет,
праздник помолим.
— «Третье марта, да, третье марта», — отвечает другой, и его дума уж за восемь лет; он вспоминает первое свидание после разлуки, он вспоминает все подробности и с каким-то торжественным чувством прибавляет: «Ровно восемь лет!» И он боится осквернить этот день, и он чувствует, что это
праздник, и ему не
приходит на мысль, что тринадцатого марта будет ровно восемь лет и десять дней и что всякий день своего рода годовщина.
Пришедши в свой небольшой кабинет, женевец запер дверь, вытащил из-под дивана свой пыльный чемоданчик, обтер его и начал укладывать свои сокровища, с любовью пересматривая их; эти сокровища обличали как-то въявь всю бесконечную нежность этого человека: у него хранился бережно завернутый портфель; портфель этот, криво и косо сделанный, склеил для женевца двенадцатилетний Володя к Новому году, тайком от него, ночью; сверху он налепил выдранный из какой-то книги портрет Вашингтона; далее у него хранился акварельный портрет четырнадцатилетнего Володи: он был нарисован с открытой шеей, загорелый, с пробивающейся мыслию в глазах и с тем видом, полным упования, надежды, который у него сохранился еще лет на пять, а потом мелькал в редкие минуты, как солнце в Петербурге, как что-то прошедшее, не прилаживающееся ко всем прочим чертам; еще были у него серебряные математические инструменты, подаренные ему стариком дядей; его же огромная черепаховая табакерка, на которой было вытиснено изображение
праздника при федерализации, принадлежавшая старику и лежавшая всегда возле него, — ее женевец купил после смерти старика у его камердинера.
— Проклятая жизнь! — проворчал он. — И что горько и обидно, ведь эта жизнь кончится не наградой за страдания, не апофеозом, как в опере, а смертью;
придут мужики и потащат мертвого за руки и за ноги в подвал. Брр! Ну ничего… Зато на том свете будет наш
праздник… Я с того света буду являться сюда тенью и пугать этих гадин. Я их поседеть заставлю.
Когда бричка проезжала мимо острога, Егорушка взглянул на часовых, тихо ходивших около высокой белой стены, на маленькие решетчатые окна, на крест, блестевший на крыше, и вспомнил, как неделю тому назад, в день Казанской Божией Матери, он ходил с мамашей в острожную церковь на престольный
праздник; а еще ранее, на Пасху, он
приходил в острог с кухаркой Людмилой и с Дениской и приносил сюда куличи, яйца, пироги и жареную говядину; арестанты благодарили и крестились, а один из них подарил Егорушке оловянные запонки собственного изделия.
Так было и в устройстве жизни: более ловкие продолжали отыскивать свое благо, другие сидели, принимались за то, за что не следовало, проигрывали; общий
праздник жизни нарушался с самого начала; многим стало не до веселья; многие
пришли к убеждению, что к веселью только те и призваны, кто ловко танцует.
По субботам и перед
праздниками хозяин уезжал из лавки ко всенощной, а к приказчику
приходила его жена или сестра, и он отправлял с ними домой кулёк рыбы, икры, консервов.
Однажды в
праздник Лунёв
пришёл домой бледный, со стиснутыми зубами и, не раздеваясь, свалился на постель. В груди у него холодным комом лежала злоба, тупая боль в шее не позволяла двигать головой, и казалось, что всё его тело ноет от нанесённой обиды.
В юности, не кончив курса гимназии, он поступил в пехотный полк, в юнкера. Началась разгульная казарменная жизнь, с ее ленью, с ее монотонным шаганьем «справа по одному», с ее «нап-пле-чо!» и «шай, нак-кра-ул!» и пьянством при каждом удобном случае. А на пьянство его отец, почтовый чиновник какого-то уездного городка,
присылал рублей по десяти в месяц, а в
праздники, получивши мзду с обывателей, и по четвертному билету.
Марью Николаевну это ничто не попортило: она училась, работала и раза два в год набегала домой, чтобы провести
праздники с отцом и с братьями, которые
приходили об эту пору пешком из училища, а особенно с младшей сестрой, в которой не слыхала души.
И с этого вечера, о котором впоследствии без ужаса не могла вспомнить Елена Петровна, началось нечто странное: Колесников стал чуть ли не ежедневным гостем,
приходил и днем, в
праздники, сидел и целые вечера; и по тому, как мало придавал он значения отсутствию Саши, казалось, что и ходит он совсем не для него.
Посетители теперь бывают у меня не каждый день. Упомяну только о посещениях Николая и Петра Игнатьевича. Николай
приходит обыкновенно ко мне по
праздникам, как будто за делом, но больше затем, чтоб повидаться.
Приходит он сильно навеселе, чего с ним никогда не бывает зимою.