Неточные совпадения
Солдат слегка притопывал.
И слышалось, как стукалась
Сухая кость о кость,
А Клим молчал: уж двинулся
К служивому народ.
Все дали:
по копеечке,
По грошу, на тарелочках
Рублишко набрался…
«Чего же он куражится? // Теперь порядки новые. // А он дурит по-старому: // Сенцо сухим-сухохонько — // Велел пересушить!»
Это была
сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити
по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в том, чтобы шутить над ним.
— Ишь, рассохся! — сердито крикнул конторщик на медленно ступавшего
по колчам ненаезженной
сухой дороги босыми ногами мужика. — Иди, что ль!
Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду,
сухие сучья карагача били меня
по лицу.
По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один
сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякивание русского колокольчика.
Около оголившихся корней того дуба, под которым я сидел,
по серой,
сухой земле, между
сухими дубовыми листьями, желудьми, пересохшими, обомшалыми хворостинками, желто-зеленым мхом и изредка пробивавшимися тонкими зелеными травками кишмя кишели муравьи.
Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого
по лугам и рекам
сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали
по темному небу.
Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как только могли вынести его тонкие,
сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко
по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Забив весло в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх, карабкаясь
по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянулась чаща. Раздался стук топора, ссекающего
сухой ствол; повалив дерево, Летика развел костер на обрыве. Двинулись тени и отраженное водой пламя; в отступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитым дымом, сверкая, дрожал воздух.
Сковороды, про которую говорил Лебезятников, не было;
по крайней мере Раскольников не видал; но вместо стука в сковороду Катерина Ивановна начинала хлопать в такт своими
сухими ладонями, когда заставляла Полечку петь, а Леню и Колю плясать; причем даже и сама пускалась подпевать, но каждый раз обрывалась на второй ноте от мучительного кашля, отчего снова приходила в отчаяние, проклинала свой кашель и даже плакала.
Все бывшее у нее в доме было замечательно, сказочно хорошо,
по ее словам, но дед не верил ей и насмешливо ворчал, раскидывая
сухими пальцами седые баки свои...
И быстро вытерла глаза. Опасаясь, что он скажет ей нечто неуместное, Клим тоже быстро поцеловал ее
сухую, горячую руку. Потом, расхаживая
по своей комнате, он соображал...
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками
по стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых плеч, голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень
сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...
«Интересно: как она встретится с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и женщины? А если догадается — повысит ли это меня в ее глазах? Дронов говорил, что девушки и женщины безошибочно
по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала о Макарове:
по глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои
сухие фразы именем бога, хотя богомольна только из приличия».
В шесть часов утра они уже сидели на чумазом баркасе, спускаясь
по Волге,
по радужным пятнам нефти, на взморье; встречу им, в
сухое, выцветшее небо, не торопясь поднималось солнце, похожее на лицо киргиза. Трифонов называл имена владельцев судов, стоявших на якорях, и завистливо жаловался...
Самгин, слушая стук
по камню, представлял длинноногую,
сухую фигуру Корнева орудием, которое неутомимо разрушает стену.
Особенно был раздражен бритоголовый человек, он расползался
по столу, опираясь на него локтем, протянув правую руку к лицу Кутузова. Синий шар головы его теперь пришелся как раз под опаловым шаром лампы, смешно и жутко повторяя его. Слов его Самгин не слышал, а в голосе чувствовал личную и горькую обиду. Но был ясно слышен
сухой голос Прейса...
А после, идя с ним
по улице, под черным небом и холодным ветром, который, сердито пыля
сухим снегом, рвал и разбрасывал
по городу жидковатый звон колоколов, она, покашливая, виновато говорила...
— Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он
сухой шепот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули
по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
Печь дышала в спину Клима Ивановича, окутывая его
сухим и вкусным теплом, тепло настраивало дремотно, умиротворяло, примиряя с необходимостью остаться среди этих людей, возбуждало какие-то быстрые, скользкие мысли. Идти на вокзал
по колено в снегу, под толчками ветра — не хотелось, а на вокзале можно бы ночевать у кого-нибудь из служащих.
Но говорить он не мог, в горле шевелился горячий
сухой ком, мешая дышать; мешала и Марина, заклеивая ранку на щеке круглым кусочком пластыря. Самгин оттолкнул ее, вскочил на ноги, — ему хотелось кричать, он боялся, что зарыдает, как женщина. Шагая
по комнате, он слышал...
И ночь была странная, рыскал жаркий ветер, встряхивая деревья, душил все запахи
сухой, теплой пылью,
по небу ползли облака, каждую минуту угашая луну, все колебалось, обнаруживая жуткую неустойчивость, внушая тревогу.
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый палец у его носа.
По площади спешно шагал к ветле священник с крестом в руках, крест сиял, таял, освещая темное,
сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел поп, — Самгин увидал под ветлой парня в розовой рубахе и Макарова на коленях перед ним.
А между тем заметно было, что там жили люди, особенно
по утрам: на кухне стучат ножи, слышно в окно, как полощет баба что-то в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за стеной плачут ребятишки или раздается упорный,
сухой кашель старухи.
Утешительнее этого старушка ни на каких высотах чего не добилась, и,
по провинциальной подозрительности, стала шептать, будто все это «оттого, что
сухая ложка рот дерет».
Он умерил шаг, вдумываясь в ткань романа, в фабулу, в постановку характера Веры, в психологическую, еще пока закрытую задачу… в обстановку, в аксессуары; задумчиво сел и положил руки с локтями на стол и на них голову. Потом поцарапал
сухим пером
по бумаге, лениво обмакнул его в чернила и еще ленивее написал в новую строку, после слов «Глава I...
Он крался, как вор, ощупью, проклиная каждый хрустнувший
сухой прут под ногой, не чувствуя ударов ветвей
по лицу. Он полз наудачу, не зная места свиданий. От волнения он садился на землю и переводил дух.
Не описываю и мыслей, подымавшихся в голове, как туча
сухих листьев осенью, после налетевшего вихря; право, что-то было на это похожее, и, признаюсь, я чувствовал, что
по временам мне начинает изменять рассудок.
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется,
по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати,
сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Этими фразами и словами, как бисером, унизан был весь журнал. «Боже мой, да я ничего не понимаю! — думал я в ужасе, царапая
сухим пером
по бумаге, — зачем я поехал!»
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и
по узенькой улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли на речку, прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные,
сухие, немного похожие видом на каштаны, но с рожками. Отец Аввакум указал еще на орехи, называя их «водяными грушами».
Этому чиновнику посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши
по дрова, то обгорели,
суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла глаза.
Мы пошли обратно к городу,
по временам останавливаясь и любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без бумаги: просто
сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя
по колено в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на другое место.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в воду и тащат шлюпку до
сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились на берег
по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в море.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с
сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман
по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он был везде
по три раза.
Они помчали нас сначала
по предместьям, малайскому, индийскому и китайскому. Малайские жилища — просто сквозные клетки из бамбуковых тростей, прикрытые
сухими кокосовыми листьями, едва достойные называться сараями, на сваях, от сырости и от насекомых тоже. У китайцев побогаче — сплошные ряды домов в два этажа: внизу лавки и мастерские, вверху жилье с жалюзи. Индийцы живут в мазанках.
На камине и
по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество
сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь
по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
По всем комнатам еще пахло нафталином, и Аграфена Петровна и Корней — оба чувствовали себя измученными и недовольными и даже поссорились вследствие уборки вещей, употребление которых, казалось, состояло только в том, чтобы их развешивать,
сушить и прятать.
Печка истопилась, согрелась, чай был заварен и paзлит
по стаканам и кружкам и забелен молоком, были выложены баранки, свежий ситный и пшеничный хлеб, крутые яйца, масло и телячья голова и ножки. Все подвинулись к месту на нарах, заменяющему стол, и пили, ели и разговаривали. Ранцева сидела на ящике, разливая чай. Вокруг нее столпились все остальные, кроме Крыльцова, который, сняв мокрый полушубок и завернувшись в
сухой плед, лежал на своем месте и разговаривал с Нехлюдовым.
Ляховский молча посмотрел на Привалова через очки, потер себе лоб и нетерпеливо забарабанил
сухими пальцами
по ручке кресла.
Появление Хины среди такого мертвого вечера было целым событием, и Верочка по-детски заглядывала ей прямо в рот, откуда, как
сухой горох из прорванного мешка, неудержимо сыпались самые удивительные новости.
Привалов увидел высокую фигуру Марьи Степановны, которая была в бледно-голубом старинном сарафане и показалась ему прежней красавицей. Когда он хотел поцеловать у нее руку, она обняла его и,
по старинному обычаю, степенно приложилась к его щекам своими полными щеками и даже поцеловала его неподвижными
сухими губами.
На мерзлую землю упало в ночь немного
сухого снегу, и ветер «
сухой и острый» подымает его и метет
по скучным улицам нашего городка и особенно
по базарной площади.
«И почему бы сие могло случиться, — говорили некоторые из иноков, сначала как бы и сожалея, — тело имел невеликое,
сухое, к костям приросшее, откуда бы тут духу быть?» — «Значит, нарочно хотел Бог указать», — поспешно прибавляли другие, и мнение их принималось бесспорно и тотчас же, ибо опять-таки указывали, что если б и быть духу естественно, как от всякого усопшего грешного, то все же изошел бы позднее, не с такою столь явною поспешностью,
по крайности чрез сутки бы, а «этот естество предупредил», стало быть, тут никто как Бог и нарочитый перст его.
Река Кусун придерживается левой стороны долины. Она идет одним руслом, образуя
по сторонам много
сухих рукавов, играющих роль водоотводных каналов, отчего долина Кусуна в дождливое время года не затопляется водой.
По показаниям удэгейцев, за последние 30 лет здесь не было ни одного наводнения.
Здесь в изобилии росли кедр и тополь, там и сям виднелись буро-серые ветки кустарникового клена с
сухими розоватыми плодами, а рядом с ним — амурская сирень, которую теперь можно было узнать только
по пучкам засохших плодов на вершинах голых ветвей с темно-серой корой.
У туземцев,
по его мнению, можно было получить
сухую юколу и чумизу.
К вечеру мы дошли до маленькой зверовой фанзы, которую,
по словам Чан Лина, выстроил кореец-золотоискатель. Золота он не нашел, но соболей в тот год поймал много. Тут мы остановились. В сумерки Чан Лин и Дерсу ходили на охоту и убили сайка [Годовалый телок-изюбр, оставивший матку.]. Ночью они
по очереди и
сушили мясо.
На дворе была уже весна: снег быстро таял. Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки; днем они рушились, а за ночь опять замерзали.
По канавам бежала вода. Она весело журчала и словно каждой
сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить природу.