Неточные совпадения
На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»;
на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона;
на восток
смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а
на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых
вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…
Чем выше мы поднимались, тем больше было снегу. Увидя вверху просвет, я обрадовался, думая, что
вершина недалеко, но радость оказалась преждевременной: то были кедровые стланцы. Хорошо, что они не занимали большого пространства. Пробравшись сквозь них, мы ступили
на гольцы, лишенные всякой растительности. Я
посмотрел на барометр — стрелка показывала 760 м.
Оставив людей внизу, я поднялся
на одну из соседних
вершин, чтобы оттуда
посмотреть, далеко ли еще осталось до перевала.
Но вот и мхи остались сзади. Теперь начались гольцы. Это не значит, что камни, составляющие осыпи
на вершинах гор, голые. Они покрыты лишаями, которые тоже питаются влагой из воздуха.
Смотря по времени года, они становятся или сухими, так что легко растираются пальцами руки в порошок, или делаются мягкими и влажными. Из отмерших лишайников образуется тонкий слой почвы,
на нем вырастают мхи, а затем уже травы и кустарники.
А как весело ссадить косача метким выстрелом с самой
вершины огромного дерева и
смотреть, как он, медленно падая, считая сучки, как говорят, то есть валясь с сучка
на сучок, рухнет, наконец,
на землю!
В самый день праздника по обе стороны «каплицы» народ вытянулся по дороге несметною пестрою вереницей. Тому, кто
посмотрел бы
на это зрелище с
вершины одного из холмов, окружавших местечко, могло бы показаться, что это гигантский зверь растянулся по дороге около часовни и лежит тут неподвижно, по временам только пошевеливая матовою чешуей разных цветов. По обеим сторонам занятой народом дороги в два ряда вытянулось целое полчище нищих, протягивавших руки за подаянием.
Если
смотреть на Ключевской завод откуда-нибудь с высоты, как, например,
вершина ближайшей к заводу горы Еловой, то можно было залюбоваться открывавшеюся широкою горною панорамой.
Я очень любил
смотреть в окно, выходившее
на Бугуруслан: из него виднелась даль уремы Бугуруслана, сходившаяся с уремою речки Кармалки, и между ними крутая и голая
вершина Челяевской горы.
Я молча
смотрел на нее. Ребра — железные прутья, тесно… Когда она говорит — лицо у ней как быстрое, сверкающее колесо: не разглядеть отдельных спиц. Но сейчас колесо — неподвижно. И я увидел странное сочетание: высоко вздернутые у висков темные брови — насмешливый острый треугольник, обращенный
вершиною вверх — две глубокие морщинки, от носа к углам рта. И эти два треугольника как-то противоречили один другому, клали
на все лицо этот неприятный, раздражающий X — как крест: перечеркнутое крестом лицо.
С двадцатипятилетнего возраста, то есть с того времени, как мысль о наслаждениях жизни оказалась крайне сомнительною, княжна начала уже думать о гордом страдании и мысленно создавала для себя среди вечно волнующегося океана жизни неприступную скалу, с
вершины которой она, „непризнанная“, с улыбкой горечи и презрения
смотрела бы
на мелочную суетливость людей.
Кое-где окна открыты,
на крышах рядских галерей сушится белье, торчат валяные сапоги; из окна
на серую воду
смотрит женщина, к
вершине чугунной колонки галерей причалена лодка, ее красные борта отражены водою жирно и мясисто.
Совесть ли,
Вершина ли сидела против нее и говорила что-то скоро и отчетливо, но непонятно, и курила чем-то чужепахучим, решительная, тихая, требующая, чтобы все было, как она хочет. Марта хотела
посмотреть прямо в глаза этой докучной посетительнице, но почему-то не могла, — та странно улыбалась, ворчала, и глаза ее убегали куда-то и останавливались
на далеких, неведомых предметах,
на которые Марте страшно было глядеть…
—
Вершина ей новое сошьет, — с завистливою злостью сказала Варвара. — К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются, — проворчала она тихо и злорадно
посмотрела на Мурина.
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала
Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка под окном стояла, мы подставили под дождь, — целая натекла. Покрыта была доской, воды не видно, он влез
на кадку да и
смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас видит, а мы его не видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в воду. Однако вылез до нас, убежал весь мокрый, — по дорожке так мокрый след. Да мы и по спине узнали.
Городские дамы начали отдавать Варваре визиты. Некоторые с радостным любопытством поспешили уже
на второй,
на третий день
посмотреть, какова-то Варвара дома. Другие промедлили неделю и больше. А иные и вовсе не пришли, — не была, например,
Вершина.
Вершина посмотрела на Марту. Марта налила стакан, подвинула его Передонову, и при этом
на ее лице играла странная улыбка, не то испуганная, не то радостная.
Вершина сказала быстро, точно просыпала слова...
Передонов вышел от
Вершиной и задумал закурить. Он внезапно увидел городового, — тот стоял себе
на углу и лущил подсолнечниковые семечки. Передонов почувствовал тоску «Опять соглядатай, — подумал он, — так и
смотрят, к чему бы придраться».
Марта побежала из комнаты.
Вершина даже не
посмотрела за нею: она привыкла принимать спокойно Мартины угождения, как нечто должное. Она сидела покойно и глубоко
на диване, пускала синие дымные клубы и сравнивала мужчин, которые разговаривали: Передонов — сердито и вяло, Мурин — весело и оживленно.
Вершина в недоумении
смотрела на Передонова.
Вершина бросила быстрый взгляд
на Марту. Та слегка покраснела, с пугливым ожиданием
посмотрела на Передонова и сейчас же опять отвела глаза в сад.
Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с них листья, а
Вершина с усмешкой
смотрела на нее.
Марта набивала папиросы для
Вершиной. Она нетерпеливо хотела, чтобы Передонов
посмотрел на нее и пришел в восхищение. Это желание выдавало себя
на ее простодушном лице выражением беспокойной приветливости. Впрочем, оно вытекало не из того, чтобы Марта была влюблена в Передонова:
Вершина желала пристроить ее, семья была большая, — и Марте хотелось угодить
Вершиной, у которой она жила несколько месяцев, со дня похорон старика-мужа
Вершиной, — угодить за себя и за брата-гимназиста, который тоже гостил здесь.
Владя побежал, и слышно было, как песок шуршит под его ногами.
Вершина осторожно и быстро
посмотрела в бок
на Передонова сквозь непрерывно испускаемый ею дым. Передонов сидел молча, глядел прямо перед собою затуманенным взором и жевал карамельку. Ему было приятно, что те ушли, — а то, пожалуй, опять бы засмеялись. Хотя он и узнал наверное, что смеялись не над ним, но в нем осталась досада, — так после прикосновения жгучей крапивы долго остается и возрастает боль, хотя уже крапива и далече.
Марта шопотом заговорила с братом. Оба они смеялись. Передонов подозрительно
посматривал на них. Когда при нем смеялись и он не знал, о чем, он всегда предполагал, что это над ним смеются.
Вершина забеспокоилась. Уже она хотела окликнуть Марту. Но сам Передонов спросил злым голосом...
Вершина недоверчиво
посмотрела на письмо, быстро несколько раз пыхнула
на него табачным дымом, криво усмехнулась и спросила тихо и быстро...
— Разместитесь удобно, — уверяла
Вершина, — вы с Мартой
на заднем сиденье, а Владя с Игнатием
на переднем. Вот
посмотрите, и тележка
на дворе.
Выходя из академии, они еще раз оглянулись
на шедших за ними англичан с длинными, заячьими зубами и висячими бакенбардами — и засмеялись; увидали своего гондольера с куцею курткой и короткими панталонами — и засмеялись; увидали торговку с узелком седых волос
на самой
вершине головы — и засмеялись пуще прежнего;
посмотрели наконец друг другу в лицо — и залились смехом, а как только сели в гондолу — крепко — крепко пожали друг другу руку.
Я стоял
на палубе,
смотря на верхушки мачт и
вершины лесных великанов-деревьев, бывших выше мачт, над которыми еще выше шли безучастные, красивые облака.
Из больших кусков пробки построены горы, пещеры, Вифлеем и причудливые замки
на вершинах гор; змеею вьется дорога по склонам;
на полянах — стада овец и коз; сверкают водопады из стекла; группы пастухов
смотрят в небо, где пылает золотая звезда, летят ангелы, указывая одною рукой
на путеводную звезду, а другой — в пещеру, где приютились богоматерь, Иосиф и лежит Младенец, подняв руки в небеса.
Больше всего старика волновали хищнические порубки
на его любимой Осиновой горе, которые делались приисковыми рабочими с чисто русской безжалостностью к дереву. Николай Матвеич в немом отчаянии
смотрел на свежие пни, валявшиеся
вершины и думал вслух...
— Вон он… — шепнул мне Николай Матвеич, показывая
на вершину березы. —
Смотри на сучок справа.
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом,
на котором, сверх всего этого, зачастую восседала,
на самой
вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока;
смотрел ли я
на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами
на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было ехать
на дачу.
В неподвижной, холодной воде реки отражались деревья вниз
вершинами; он сел в лодку и
смотрел ни них. Эти призраки были пышнее и красивее живых деревьев, стоявших
на берегу, осеняя воду своими изогнутыми и корявыми ветвями. Отражение облагораживало их, стушёвывая уродливое и создавая в воде яркую и гармоничную фантазию
на мотивах убогой, изуродованной временем действительности.
Город имеет форму намогильного креста: в комле — женский монастырь и кладбище,
вершину — Заречье — отрезала Путаница, па левом крыле — серая от старости тюрьма, а
на правом — ветхая усадьба господ Бубновых, большой, облупленный и оборванный дом: стропила па крыше его обнажены, точно ребра коня, задранного волками, окна забиты досками, и сквозь щели их
смотрит изнутри дома тьма и пустота.
На вершине холма нас обдавало предутренним ветром. Озябшие лошади били копытами и фыркали. Коренная рванула вперед, но ямщик мгновенно осадил всю тройку; сам он, перегнувшись с облучка, все
смотрел по направлению к логу.
Снизу
на них
смотрели кудрявые
вершины молоденьких берёзок,
на дне оврага лежала синеватая мгла, оттуда несло сыростью, гниющими листьями, хвоей.
Была глубокая осень, когда Attalea выпрямила свою
вершину в пробитое отверстие. Моросил мелкий дождик пополам со снегом; ветер низко гнал серые клочковатые тучи. Ей казалось, что они охватывают ее. Деревья уже оголились и представлялись какими-то безобразными мертвецами. Только
на соснах да
на елях стояли темно-зеленые хвои. Угрюмо
смотрели деревья
на пальму. «Замерзнешь! — как будто говорили они ей. — Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?»
И пальма гордо
смотрела зеленой
вершиной на лес товарищей, раскинутый под нею. Никто из них не смел ничего сказать ей, только саговая пальма тихо сказала соседке-цикаде...
Все мы молча
смотрели на эту
вершину, как будто боясь спугнуть торжественно-тихую радость одинокого камня и кучки лиственниц.
Заря прощается с землею,
Ложится пар
на дне долин,
Смотрю на лес, покрытый мглою,
И
на огни его
вершин.
Постелим скатерти у моря,
Достанем ром, заварим чай,
И все возляжем
на просторе
Смотреть, как пламя, с ночью споря,
Померкнет, вспыхнет невзначай
И озарит до половины
Дубов зелёные
вершины,
Песчаный берег, водопад,
Крутых утёсов грозный ряд,
От пены белый и ревущий
Из мрака выбежавший вал
И перепутанного плюща
Концы, висящие со скал.
На вершине горы, что высится над Фатьянкой, Марья Ивановна вышла из коляски и с радостным видом
посмотрела на испещренную цветами долину.
Некоторое время, я сидел неподвижно и
смотрел на планшет. Когда я поднял голову, то вдруг увидел —
на соседней
вершине животное аспидно-бурого цвета со странной удлиненной головой и большими ветвистыми рогами. Это был северный олень. Он, видимо, учуял меня и пустился наутек. Через минуту животное скрылось в лощине, заросшей кедровым стланцем.
Направо далеко видна степь, над нею тихо горят звезды — и все таинственно, бесконечно далеко, точно
смотришь в глубокую пропасть; а налево над степью навалились одна
на другую тяжелые грозовые тучи, черные, как сажа; края их освещены луной, и кажется, что там горы с белым снегом
на вершинах, темные леса, море; вспыхивает молния, доносится тихий гром, и кажется, что в горах идет сражение…
Шанцер и главный врач, верхами, стояли
на вершине горки и
смотрели.
— Теперь уж казак лезет
на сопку с лошадью в поводу и, достигнув
вершины, высовывает только одну голову и
смотрит, а прежде, бывало, вытянется во весь рост и стоит как столб… Понятно, что японцы, увидя пост, могут сообразить, особенно имея карты полверсты в дюйме, где находится бивак и начать его обстреливать почти с математической точностью… Их часовые обыкновенно лежат, их и не видно… Приноровились ложиться теперь и наши, отбросив русскую откровенность…
Как в лесу всякое дерево растет и развивается по-своему, так и в том сложном, что есть человечество, каждая особь развивается
на свою мерку: то
вершиной поднимается она горделиво над лесом и
смотрит в небо, то, искривленная, стелется по земле.