Кисельников. Детки мои, детки! Что я с вами сделал! Вы — больные, вы — голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли
последний кусок хлеба, а я не дрался с ними, не резался, не грыз их зубами; а сам отдал, своими руками отдал последнюю вашу пищу. Мне бы самому людей грабить да вас кормить; меня бы и люди простили, и Бог простил; а я вместе, заодно с грабителями, вас же ограбил. Маменька, маменька!
Любовь очень часто в представлении людей, признающих жизнь в животной личности, — то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка одна мать отнимает у другого голодного ребенка молоко его матери и страдает от беспокойства за успех кормления; то чувство, по которому отец, мучая себя, отнимает
последний кусок хлеба у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; то чувство, по которому бывает даже, что человек из любви насильничает женщину; это то чувство, по которому люди одного товарищества наносят вред другим, чтобы отстоять своих; это то чувство, по которому человек мучает сам себя над любимым занятием и этим же занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Неточные совпадения
Она не топила печь, не варила себе обед и не пила чая, только поздно вечером съела
кусок хлеба. И когда легла спать — ей думалось, что никогда еще жизнь ее не была такой одинокой, голой. За
последние годы она привыкла жить в постоянном ожидании чего-то важного, доброго. Вокруг нее шумно и бодро вертелась молодежь, и всегда перед нею стояло серьезное лицо сына, творца этой тревожной, но хорошей жизни. А вот нет его, и — ничего нет.
Калинович взглянул на нее и еще больше побледнел. Она подала ему письмо. Писала Палагея Евграфовна, оставшаяся теперь без
куска хлеба и без пристанища, потому что именьице было уж продано по иску почтмейстера. Страшными каракулями описывала она, как старик в
последние минуты об том только стонал, что дочь и зять не приехали, и как ускорило это его смерть… Калиновича подернуло.
— Не знаю… вряд ли! Между людьми есть счастливцы и несчастливцы. Посмотрите вы в жизни: один и глуп, и бездарен, и ленив, а между тем ему плывет счастье в руки, тогда как другой каждый ничтожный шаг к успеху, каждый
кусок хлеба должен завоевывать самым усиленным трудом: и я, кажется, принадлежу к
последним. — Сказав это, Калинович взял себя за голову, облокотился на стол и снова задумался.
Презрение и омерзение начинал он чувствовать к себе за свое тунеядство: человек деятельный по натуре, способный к труду, он не мог заработать какого-нибудь
куска хлеба и питался
последними крохами своей бедной любовницы — это уж было выше всяких сил!
В самой
последней степени унижения, среди самой грустной, подавляющей сердце действительности, в компаньонках у одной старой, беззубой и брюзгливейшей барыни в мире, виноватая во всем, упрекаемая за каждый
кусок хлеба, за каждую тряпку изношенную, обиженная первым желающим, не защищенная никем, измученная горемычным житьем своим и, про себя, утопающая в неге самых безумных и распаленных фантазий, — она вдруг получила известие о смерти одного своего дальнего родственника, у которого давно уже (о чем она, по легкомыслию своему, никогда не справлялась) перемерли все его близкие родные, человека странного, жившего затворником, где-то за тридевять земель, в захолустье, одиноко, угрюмо, неслышно и занимавшегося черепословием и ростовщичеством.
Всего охотнее караси клюют на красных навозных червяков, или глист, но берут и на земляных червей и на
хлеб: к
последнему надо их приучить, бросая
куски хлеба для прикормки.
Женщина осталась с дочкой — ни вдова, ни замужняя, без
куска хлеба. Это было в Воронеже, она жила в доме купца Аносова, дяди Григория Ивановича, куда
последний приехал погостить. За год до этого, после рождения младшей дочери Нади, он похоронил жену. Кроме Нади, остались трехлетний Вася и пятилетняя Соня.
— Еще несколько слов, Ольга… и я тебя оставлю. Это мое
последнее усилие… если ты теперь не сжалишься, то знай — между нами нет более никаких связей родства… — я освобождаю тебя от всех клятв, мне не нужно женской помощи; я безумец был, когда хотел поверить слабой девушке бич небесного правосудия… но довольно! довольно. Послушай: если б бедная собака, иссохшая, полуживая от голода и жажды, с визгом приползла к ногам твоим, и у тебя бы был
кусок хлеба, один
кусок хлеба… отвечай, что бы ты сделала?..
На Керчь мы шли уже не берегом, а степью, в видах сокращения пути, в котомке у нас была всего только одна ячменная лепёшка фунта в три, купленная у татарина на
последний наш пятак. Попытки Шакро просить
хлеба по деревням не приводили ни к чему, везде кратко отвечали: «Много вас!..» Это была великая истина: действительно, до ужаса много было людей, искавших
куска хлеба в этот тяжёлый год.
Анна. А, так вы шалопай? Да, я вижу. Ну, а нам не до шутовства! Мне слушать больно. У нас забота о насущном
хлебе, а вы хотите смешить нас! Ей не агунюшки нужны! Ей нужен теплый угол да
кусок хлеба. Вот подойдет осень, этому ребенку и надеть-то нечего, и кушать-то нечего, и жить-то негде. Если дядя и не погонит, так она в нашей сырой конуре умрет через неделю. Мы на вас надеялись: она, бедная,
последние деньжонки истратила, чтоб принять вас поприличнее.
Последние запоздавшие люди торопливо бегут к своим ротам, дожевывая на ходу
кусок хлеба и застегивая ремень с патронными сумками.
Тут идет щекотливое место. Я в первый и в
последний раз сделался вором. Быстро оглянувшись кругом, я юркнул в беседку и растопыренными пальцами схватил несколько
кусков хлеба. Он был такой мягкий! Такой прекрасный! Но когда я выбежал наружу, то вплотную столкнулся с лакеем. Не знаю, откуда он взялся, должно быть, я его не заметил сзади беседки. Он нес судок с горчицей, перцем и уксусом. Он строго поглядел на меня, на
хлеб в моей руке и сказал тихо...
— С каким удовольствием употребил бы я себя, например, на помощь страждущему человечеству!.. Доведено ли до сведения ее величества о голоде, о нуждах народных? Известны ли ужасные меры, какие принимают в это гибельное время, чтобы взыскивать недоимки? Поверите ли, граф? — продолжал Артемий Петрович, обратившись к Миниху, — у нищих выпытывают
последнюю копейку, сбереженную на
кусок хлеба, ставят на мороз босыми ногами, обливают на морозе ж водою…