— Погодь, погодь маленько, моя ласточка, недолго ждать, завтра явится к князю Василию
просить приюта и охраны молодой князь Владимир Воротынский, из себя красавец писаный, не устоять княжне против молодца, все по твоему сделается, как по писаному: и Яшка сгинет, и княжне несдобровать; а там и за старого пса примемся; на орехи и ему достанется…
Неточные совпадения
Это было варварство, и я написал второе письмо к графу Апраксину,
прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу найти
приют. Граф изволили почивать, и письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
Я хочу верить, что мой отец был муж моей матери, что они были бедны, что мой отец умер, что благородный человек, которого напрасно называют моим отцом, был друг их и когда моя мать, — беременная мною, потеряла мужа и осталась без куска хлеба, он стал заботиться о вдове, — а когда стал умирать сам,
просил своих родных не отказать в
приюте бедной беременной вдове его друга.
Вексель в три тысячи рублей, выданный Марку Данилычу Сивковым, Дуня послала по почте. В письме к Поликарпу Андреичу, извещая о кончине отца,
просила она, чтобы он, взяв половину денег в благодарность за данный ей
приют, другую половину вручил бы отцу Прохору.
Сколько раз она, Дуня, забывала молиться по вечерам. Кое-как убирала по утрам в горницах
приюта. Дорушке частенько завидовала, что та не сиротка круглая, что у той мать есть. Оскоромилась намедни шоколадной конфеткой, что Маруся Крымцева дала. Пашку, то есть Павлу Артемьевну, сколько раз ругала заглазно. А когда все пошли «артелью» прощения у той
просить, она, Дуня, прыснула со смеха, когда Оня Лихарева тишком Пашку индюшкой назвала. Ну, как тут не сокрушаться, когда грехов пропасть!..
Но девочка уже никого не узнавала. Она металась в жару… Звала покойных благодетелей…
Просила взять ее из
приюта… Кому-то грозила… Кому-то сулила убежать.
Уж полно, не сон ли снится ей, княгине, ужасный и мрачный сон! С тупой болью отчаяния она смотрит на исколотые иглой пальчики девочки, на ее бедный скромный приютский наряд, и слезы жалости и обиды за ребенка искрятся в черных огромных глазах княгини. А кругом них по-прежнему теснятся знакомые Софьи Петровны во главе с самой хозяйкой дома. Кое-кто уже
просит Маро Георгиевну рассказать сложную повесть «девочки-барышни», попавшей в
приют наравне с простыми детьми.
— Я пойду вечером с рапортом к Екатерине Ивановне и буду
просить наказать весь
приют, если работа Палани Заведеевой не найдется до вечера… — проговорила она. — Строго будут наказаны старшие, средние и маленькие без различия. После дневного чая до ужина будут оставаться в рабочей и работать штрафные часы. Или пусть та, кто подшутила такую злую шутку с Заведеевой, отдаст, возвратит ее работу. Поняли меня?
— Ах, да, чуть было не забыла! Вчера приезжала ко мне Нина Сергеевна и
просила за одного молодого человека. Говорят, у нас в
приюте вакансия открывается…
«Милый Федор Петрович! — писала ему жена городского головы. — Вы как-то говорили, что я сердцеведка и знаток людей. Теперь вам предстоит проверить это на деле. К вам придет на днях
просить места письмоводителя в нашем
приюте некий К. Н. Ползухин, которого я знаю за прекрасного молодого человека. Юноша очень симпатичен. Приняв в нем участие, вы убедитесь…» и т. д.
— Кажется, со мною всё, что нужно, — рассуждал Жирков, шаря рукой по косяку и ища звонка. — Надя
просила заехать к модистке и взять платье — есть,
просила конфет и сыру — есть, букет — есть. «Привет тебе,
приют священный…» — запел он. — Но где же, чёрт возьми, звонок?
— Я
прошу у тебя
приюта на ночь и желаю с тобою беседовать.
Когда же Лиза объявила Сурмину о своей поездке, он
просил у нее позволения сопутствовать им. Вместе с тем обе подруги обязали бы его, завернув по дороге в Приреченский
приют хоть дня на два, на три.