Неточные совпадения
— Кабак тут не причина, маменька… Подшибся народ вконец, вот из последних и канпанятся по кабакам. Все одно за конпанией-то пропадом пропадать… И наше дело взять: какая нам такая печаль до Родиона Потапыча, когда с Ястребова ты в месяц цалковых пятнадцать
получишь. Такого случая не скоро дождешься… В другой раз Кедровскую
дачу не будем открывать.
Первое дыхание весны всех так и подмывало. Очухавшийся Мыльников только чесал затылок, соображая, сколько стравил за зиму денег по кабакам… Теперь можно было бы в лучшем виде свои работы открыть в Кедровской
даче и
получать там за золото полную цену. Все равно на жилку надеяться долго нельзя: много продержится до осени, ежели продержится.
Александр Петрович, конечно, милейший человек, хотя у него есть особенная слабость — похвастаться своим литературным суждением именно перед теми, которые, как и сам он подозревает, понимают его насквозь. Но мне не хочется рассуждать с ним об литературе, я
получаю деньги и берусь за шляпу. Александр Петрович едет на Острова на свою
дачу и, услышав, что я на Васильевский, благодушно предлагает довезти меня в своей карете.
Если вырученные деньги мы обратим в процентные бумаги, то будем
получать от четырех до пяти процентов, и я думаю, что будет даже излишек в несколько тысяч, который нам позволит купить в Финляндии небольшую
дачу.
Он положил основание господской мызе, выстроил не особенно изящный, но крепкий и поместительный дом, снабдил его службами и скотным двором, развел парк, плодовитый сад, затеял обширный огород (вероятно, хотел изумить мир капустой и огурцами), устроил мельницу, прорезал всю
дачу бесчисленными канавами, вследствие чего она
получила вид шахматной доски, и заключающиеся между канавами участки земли поднял и засеял травой.
Посетив, после кончины матушки, нашу деревню, в которую я не заезжал больше пятнадцати лет, я
получил от посредника приглашение (тогда по всей России, с незабытой доселе медленностью, происходило размежевание чересполосицы) — приглашение прибыть для совещания, с прочими владельцами нашей
дачи, в имение помещицы вдовы Анны Слёткиной.
Лучше, кажется, уже нельзя было отправить больного, как он отправлялся, и Павел Фермор в полном спокойствии возвратился к своему полку в петергофский лагерь, а на третий день после проводов брата поехал к своей тетке, которая тогда проводила лето на
даче близ Сергия, и там скоро
получил неожиданное известие, как отменно уберегли на пароходе его брата.
«Ничего нет легче, — прибавляет он, — как вывести оное в родословной и показать его законным наследником, хотя, между нами будь сказано, и есть правильнее его наследники, но они об этой земле совсем не знают, и нам легко будет их утаить или написать мертвыми; когда же купчая совершится и они про то сведают, то пусть просят и отыскивают законным порядком, а между тем как в справках и выписках пройдет лет десятка два-три, то можете вы весь лес вырубить и продать, а луга отдавать внаем и ежегодно
получать с них втрое больше доходу, нежели вы за всю сию
дачу заплатите».
— В двух словах-с, — заспешил Павел Павлович, — я женюсь и отправляюсь теперь к невесте, сейчас-с. Они тоже на даче-с. Я желал бы
получить глубокую честь, чтобы осмелиться познакомить вас с этим домом-с, и пришел-с с необычайною просьбою (Павел Павлович покорно нагнул голову) просить вас, чтобы мне сопутствовать-с…
10 июня, живя на
даче в деревне Гаврилкове, я только что кончил вслух чтение «Мертвых душ», как
получил первое письмо от Гоголя из Петербурга.
В 1839 году Погодин ездил за границу, имея намерение привезти с собою Гоголя. Он ни слова не писал нам о свидании с Гоголем, и хотя мы сначала надеялись, что они воротятся в Москву вместе, но потом уже потеряли эту надежду. Мы жили лето на
даче в Аксиньине, в десяти верстах от Москвы. 29 сентября вдруг
получаю я следующую записку от Михаила Семеновича Щепкина...
— «Ну так, говорит, скажите ему, что я буду; но я, говорит, для этого с
дачи в город должен приезжать, а потому желаю с него
получить тысячу рублей серебром за визит!..»
— Ох, уж и Никита-то Васильич твои же речи мне отписывает, — горько вздохнула Манефа. — И он пишет, что много старания Громовы прилагали, два раза обедами самых набольших генералов кормили, праздник особенный на
даче им делали, а ни в чем успеха не
получили. Все, говорят, для вас рады сделать, а насчет этого дела и не просите, такой, дескать, строгий о староверах указ вышел, что теперь никакой министр не посмеет ни самой малой ослабы попустить…
— Больше миллиона
получит, — сказала Марья Ивановна. — А это наличный только капитал, а кроме того, по городам каменные дома, на Низу земли, на Унже большие лесные
дачи. Весь достаток миллиона в полтора, а пожалуй, в два надо класть.
Долги окажутся, расплатиться, с должников деньги
получить, рыбные промыслы на Низу и лесные
дачи на Унже продать, а не то отдать в кортому — охотники найдутся.
На Унже лесные
дачи скупал, для каспийских промыслов строил кусовы́е и ловецкие, реюшки и бударки, сгонял строевой лес в безлесные места низового Поволжья и немало барышей от того
получал.
Обеды мы
получаем от хозяйки
дачи. Очень простые, но вкусные и здоровые. Ужины же маленькому принцу и мне Матреша готовит на керосинке.
Здесь водится такой обычай, что перед тем, как духовенство хочет идти со святыней, по
дачам посылают «брандера», чтобы не
получать отказов, а заблаговременно узнать: кто примет, а кто не примет?
Федор Дмитриевич Караулов, действительно, только что приехав в свою квартиру, послав лакея в адресный стол и
получив нужную справку, помчался на
дачу графа Белавина.
И вот мне было поручено найти
дачу под Алексином во что бы то ни стало. Так я и
получил директиву — «во что бы то ни стало». Мои поиски оказались безрезультатными, а время не ждало, так как А. П. ехал уже в Россию, и я снял одну из тех жалких ковригинских
дач у железнодорожного моста на берегу Оки, о которых писал выше.