Неточные совпадения
— Да мне хочется, чтобы
у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так
купи у меня шарманку, чудная шарманка; самому, как честный
человек, обошлась в полторы тысячи: тебе отдаю за девятьсот рублей.
— Рубль возвращается, это правда. Это его хорошее свойство, — его также нельзя и потерять; но зато
у него есть другое свойство, очень невыгодное: неразменный рубль не переведется в твоем кармане до тех пор, пока ты будешь
покупать на него вещи, тебе или другим
людям нужные или полезные, но раз, что ты изведешь хоть один грош на полную бесполезность — твой рубль в то же мгновение исчезнет.
— Как скажете:
покупать землю, выходить на отруба, али — ждать? Ежели — ждать, мироеды все расхватают. Тут —
человек ходит, уговаривает: стряхивайте господ с земли, громите их! Я, говорит, анархист. Громить — просто. В Майдане
у Черкасовых — усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще — чисто! Пришла пехота,
человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку в этом — нет.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу не очень ласково, а теперь говорила с ним небрежно, смотрела на него равнодушно, как на
человека, не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима на улицу. Там он видел, как пьяный мещанин
покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и, посмотрев сквозь яйцо на свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
Варвара — чужой
человек. Она живет своей, должно быть, очень легкой жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов.
У нее выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей уже за тридцать. Она стала много и вкусно кушать. Недавно дешево
купила на аукционе партию книжной бумаги и хорошо продала ее.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился.
У нашей барышни
купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам
человек хороший. Только жена
у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
Прибыли мы наконец в Тулу;
купил я дроби да кстати чаю да вина, и даже лошадь
у барышника взял. В полдень мы отправились обратно. Проезжая тем местом, где в первый раз мы услыхали за собою стук телеги, Филофей, который, подвыпив в Туле, оказался весьма разговорчивым
человеком, — он мне даже сказки рассказывал, — проезжая тем местом, Филофей вдруг засмеялся.
Ермолай, этот беззаботный и добродушный
человек, обходился с ней жестоко и грубо, принимал
у себя дома грозный и суровый вид — и бедная его жена не знала, чем угодить ему, трепетала от его взгляда, на последнюю копейку
покупала ему вина и подобострастно покрывала его своим тулупом, когда он, величественно развалясь на печи, засыпал богатырским сном.
Пока Ермолай ходил за «простым»
человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых,
у меня был в Туле барышник знакомый; я мог
купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло
человек пять парней, продающих разную разность
у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня,
купи пяток лимонов-то
у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем,
купил из дворян
у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из
людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
— То-то, что и он этого опасается. Да и вообще
у оборотливого
человека руки на службе связаны. Я полагаю, что он и жениться задумал с тем, чтобы службу бросить,
купить имение да оборотами заняться. Получит к Святой генерала и раскланяется.
— Э, Одарка! — сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек, —
у тебя новые черевики! Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо тебе, Одарка,
у тебя есть такой
человек, который все тебе
покупает; а мне некому достать такие славные черевики.
Сухаревский торговец
покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит»
у не знающего цену нуждающегося
человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
— Потому, что хлебушко заботу любит. Выпечка-то выпечкой, а вся сила в муке.
У меня покупной муки нет, вся своя, рожь отборную
покупаю на местах, на мельницах свои
люди поставлены, чтобы ни соринки, чтобы ни пылинки… А все-таки рожь бывает разная, выбирать надо.
У меня все больше тамбовская, из-под Козлова, с Роминской мельницы идет мука самая лучшая. И очень просто! — заканчивал всегда он речь своей любимой поговоркой.
Михей Зотыч побежал на постоялый двор,
купил ковригу хлеба и притащил ее в башкирскую избу. Нужно было видеть, как все кинулись на эту ковригу, вырывая куски друг
у друга.
Люди обезумели от голода и бросались друг на друга, как дикие звери. Михей Зотыч стоял, смотрел и плакал… Слаб
человек, немощен, а велика его гордыня.
Предложение его было принято; генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил
у Михалевича, сколько
у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого
человека и даже в самое мгновение признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и
купила себе новый ток.
Сыщик успел
купить золото кой
у кого, но один Родион Потапыч вызнал в нем настоящую птицу и пустил стороной слух, чтобы спасти десятки легковерных
людей.
Крестный твой поехал в Омск, там выдаст замуж Поленьку, которая
у них воспитывалась, за Менделеева, брата жены его, молодого
человека, служащего в Главном управлении Западной Сибири. Устроит молодых и зимой вернется в Покровский уезд, где
купил маленькое именье. Я все это знаю из его письма — опять с ним разъехались ночью под Владимиром. Как не судьба свидеться!
— Что выбрал, Евгения Петровна! Русский
человек зачастую сапоги
покупает осмотрительнее, чем женится. А вы то скажите, что ведь Розанов молод и для него возможны небезнадежные привязанности, а вот сколько лет его знаем, в этом роде ничего похожего
у него не было.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или
покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные
люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Мне жид-с один советовал, — продолжал полковник, — «никогда, барин, не
покупайте старого платья ни
у попа, ни
у мужика; оно
у них все сопрело; а
покупайте у господского
человека: господин сошьет ему новый кафтан; как задел за гвоздь, не попятится уж назад, а так и раздерет до подола. «Э, барин новый сошьет!» Свежехонько еще, а уж носить нельзя!»
— Я не знаю, как
у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти
люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что
человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть
купить говядины для всех.
— Истребляют
людей работой, — зачем? Жизнь
у человека воруют, — зачем, говорю? Наш хозяин, — я на фабрике Нефедова жизнь потерял, — наш хозяин одной певице золотую посуду подарил для умывания, даже ночной горшок золотой! В этом горшке моя сила, моя жизнь. Вот для чего она пошла, —
человек убил меня работой, чтобы любовницу свою утешить кровью моей, — ночной горшок золотой
купил ей на кровь мою!
— Да вы, сударыня, может,
покупаете у ваших крестьян: они
люди богатые и все почесть на оброках, а нам где взять? Родитель
у меня в заделье, господа
у нас не жалостливые, где хошь возьми, да подай! Не то, что вы с вашим супругом! — выпечатывала бойко Маланья. —
У вас один мужичок из Федюхина — Власий Македоныч — дом, говорят, каменный хочет строить, а тоже откуда он взял? Все по милости господской!
Это было самое счастливое время моей жизни, потому что
у Мальхен оказалось накопленных сто рублей, да, кроме того, Дарья Семеновна подарила ей две серебряные ложки. Нашлись и другие добрые
люди: некоторые из гостей — а в этом числе и вы, господин Глумов! — сложились и
купили мне готовую пару платья. Мы не роскошествовали, но жили в таком согласии, что через месяц после свадьбы
у нас родилась дочь.
—
У всякого
человека есть намерения, Джон, — сказал Дикинсон с улыбкой сожаления к наивности дэбльтоунского стража. — Поверьте мне,
у всякого
человека непременно есть какие-нибудь намерения. Если я, например, иду в булочную, — значит, я намерен
купить белого хлеба, это ясно, Джон. Если я ложусь в постель, — очевидно, я намерен заснуть. Не так ли?
Если нуждающиеся в земле для пропитания своих семей крестьяне не пашут ту землю, которая
у них под дворами, а землей этой в количестве, могущем накормить 1000 семей, пользуется один
человек — русский, английский, австрийский или какой бы то ни было крупный землевладелец, не работающий на этой земле, и если закупивший в нужде
у земледельцев хлеб купец может безопасно держать этот хлеб в своих амбарах среди голодающих
людей и продавать его в тридорога тем же земледельцам,
у которых он
купил его втрое дешевле, то очевидно, что это происходит по тем же причинам.
И если не может один
человек купить у другого продаваемого ему из-за известной условной черты, названной границей, дешевого товара, не заплатив за это таможенной пошлины
людям, не имевшим никакого участия в производстве товара, и если не могут
люди не отдавать последней коровы на подати, раздаваемые правительством своим чиновникам и употребляемые на содержание солдат, которые будут убивать этих самых плательщиков, то, казалось бы, очевидно, что и это сделалось никак не вследствие каких-либо отвлеченных прав, а вследствие того самого, что совершилось в Орле и что может совершиться теперь в Тульской губернии и периодически в том или другом виде совершается во всем мире, где есть государственное устройство и есть богатые и бедные.
— Вот, говорит, копили вы, дедушка, деньги, копили, а — что
купили? И начнёт учить, и начнёт, братец ты мой! А я — слушаю. Иной раз пошутишь, скажешь ему: дурачок недоделанный, ведь это я тебя ради жадовал, чтоб тебе не пачкаться, чистеньким вперёд к
людям доползти, это я под твои детские ножки в грязь-жадность лёг! А он — вам бы, говорит, спросить меня сначала, хочу ли я этого. Да ведь тебя, говорю, и не было ещё на земле-то, как уж я во всём грешен был, о тебе заботясь. Сердится он
у меня, фыркает.
— А мы разве трогаем кого-нибудь! — продолжала она, проникаясь ко мне все большим доверием. — Нам и
людей не надо. Раз в год только схожу я в местечко
купить мыла да соли… Да вот еще бабушке чаю, — чай она
у меня любит. А то хоть бы и вовсе никого не видеть.
Пришедши в свой небольшой кабинет, женевец запер дверь, вытащил из-под дивана свой пыльный чемоданчик, обтер его и начал укладывать свои сокровища, с любовью пересматривая их; эти сокровища обличали как-то въявь всю бесконечную нежность этого
человека:
у него хранился бережно завернутый портфель; портфель этот, криво и косо сделанный, склеил для женевца двенадцатилетний Володя к Новому году, тайком от него, ночью; сверху он налепил выдранный из какой-то книги портрет Вашингтона; далее
у него хранился акварельный портрет четырнадцатилетнего Володи: он был нарисован с открытой шеей, загорелый, с пробивающейся мыслию в глазах и с тем видом, полным упования, надежды, который
у него сохранился еще лет на пять, а потом мелькал в редкие минуты, как солнце в Петербурге, как что-то прошедшее, не прилаживающееся ко всем прочим чертам; еще были
у него серебряные математические инструменты, подаренные ему стариком дядей; его же огромная черепаховая табакерка, на которой было вытиснено изображение праздника при федерализации, принадлежавшая старику и лежавшая всегда возле него, — ее женевец
купил после смерти старика
у его камердинера.
—
У нас теперь нет денег, чтобы
купить себе хлеба, — сказала она. — Григорий Николаич уезжает на новую должность, но меня с детьми не хочет брать с собой, и те деньги, которые вы, великодушный
человек, присылали нам, тратит только на себя. Что же нам делать? Что? Бедные, несчастные дети!
Илья
покупал у него товар и знал, что это
человек жестокий, скупой, дважды плативший по гривеннику за рубль…
Аристарх. Да само собою; нечто я стану зря. Ты слушай, безобразный, что дальше-то будет! Вот я сейчас поеду и
куплю у него все костюмы. А вечером всех
людей нарядим разбойниками; шляпы
у него есть такие большие, с перьями. Разбойники
у нас будут не русские, а такие, как на театрах, кто их знает, какие они, не умею тебе сказать. Чего не знаю, так не знаю. И сами нарядимся: я пустынником…
Саша. Ах, да вздор все это! Вздор! Никто не
покупал и не заражал скота! Это сам Боркин сочинил такой проект и везде хвастался им. Когда Иванов узнал об этом, то Боркин потом
у него две недели прощения просил. Виноват же Иванов только, что
у него слабый характер и не хватает духа прогнать от себя этого Боркина, и виноват, что он слишком верит
людям! Все, что
у него было, растащили, расхитили; около его великодушных затей наживался всякий, кто только хотел.
«Если так думать, что он хочет
у меня
купить крестьян на свод, то, во-первых, я не имею никакого права продавать их, потому что они детские, да и неужто я похожа на тех, что
людей на свод продают?..
— На бирже их нечего и
покупать, — там приступу нет, но нельзя ли вам как-нибудь их достать от самого господина Хмурина; дает, говорят, он некоторым знакомым по номинальной даже цене… Нет ли
у вас
человека, вхожего к нему?
Этак говорили скептики, но как скептиков даже и в Германии меньше, чем легковерных, то легковерные их перекричали и решили на том, что «а вот же
купил!» Но это уж были старые споры; теперь говорилось только о том, что эта жена умирает
у Бера, в его волчьей норе, и что он, наконец, решился вывезти ее, дать ей вздохнуть другим воздухом, показать ее
людям.
Если верить Алексею, то в Москве живут полуумные
люди, они занимаются не столько делами, как все, поголовно, стараются жить по-барски, для чего скупают
у дворянства всё, что можно
купить, от усадеб до чайных чашек.
— Много ли ты знаешь про
людей? — Но улыбнулся в бороду и, чтоб не заметили улыбку, прикрыл её рукою; он вспомнил, как смело и разумно спорил Алексей с горожанами о кладбище: дрёмовцы не желали хоронить на своём погосте рабочих Артамонова. Пришлось
купить у Помялова большой кусок ольховой рощи и устраивать свой погост.
Богатые
люди жертвовали при этом своими избытками, а
люди недостаточные отказывали себе в привычном комфорте и смотрели сквозь пальцы на упадок своих жилищ ради того, чтоб
купить лучших семян, лучших плугов, плужков, скоропашек и пр. (
у Бажанова были и рисунки всего этого приложены).
Дядя Петр Неофитович, соскучась зимою в деревне,
купил себе во Мценске небольшой домик, состоявший из передней, порядочной столовой и спальной.
У него почти ежедневно обедали и по вечерам играли в карты артиллерийские офицеры, и он говорил шутя: «Я выставлю над крыльцом надпись: «Клуб для благородных
людей».
Видишь, она пронюхала, что наши врачи где-то
купили пять билетов внутреннего с выигрышем займа, вот ей это и показалось обидно, что не успели
люди прожить без году неделю, а уж и билетами обзаводятся, а
у ней жилец служит шестой год и ни одного билета не
купил.
Автор заезжает к соседу своему Аггею и застает
у него какого-то капрала, которому сосед рассказывает, что он, капрал, — законный и правильный наследник пятидесяти душ крестьян; но, прибавил он, «понеже ты
человек неимущий и не знающий законов, то я, сжаляся на твое состояние, соглашаюсь
у тебя
купить сие имение, и ежели ты дашь мне на оное купчую, то сначала даю тебе 50 рублей, а ежели выхлопочу дело, то еще 100 прибавлю.
На другой день Феоктиста Саввишна на крестинах
у своего двоюродного брата,
у которого Бахтиаров
купил лошадь, рассказала, что Перепетуя Петровна до сих пор все еще плачет по зяте и очень недовольна приехавшим из Москвы племянником, потому что он вышел
человек грубый, без всякого обращения, решительно тюфяк.
Брюнетка, как сама она говорила, очень скучала на этих жалких вечерах; она с пренебрежением отказывалась от подаваемых ей конфет, жаловалась на духоту и жар и беспрестанно звала мать домой; но Марья Ивановна говорила, что Владимир Андреич знает, когда прислать лошадей, и, в простоте своего сердца, продолжала играть в преферанс с учителем гимназии и Иваном Иванычем с таким же наслаждением, как будто бы в ее партии сидели самые важные
люди; что касается до блондинки, то она
выкупала скуку, пересмеивая то красный нос Ивана Иваныча, то неуклюжую походку стряпчего и очень некстати поместившуюся
у него под левым глазом бородавку, то… но, одним словом, всем доставалось!
Не доказываете ли вы этим, упрямый
человек, что вы хотите взять девушку насильно,
покупаете ее
у выживших из ума
людей, которые вследствие общественного варварства сохраняют над нею власть?
Дело было в том, что, когда отдохнувший от пожаров город стал устраиваться и некоторые
люди стали
покупать участки в кварталах за церковью Василия Великого, оказалось, что
у продавцов не только не было никаких документов, но что и сами эти владельцы и их предки считали всякие документы совершенно лишними.
В одной грамоте начала XVII века пишется: «А иные многие служилые
люди, которых воеводы и приказные
люди посылают к Москве и в иные города для дел, жены свои в деньгах закладывают
у своей братьи,
у служилых же и
у всяких
людей на сроки; и отдают тех своих жен в заклад мужи их сами, и те
люди,
у которых они бывают в закладе, с ними до сроку, покаместа которыя жены муж не
выкупит, блуд творят беззазорно; а как тех жены на сроки не
выкупят, и они их продают на воровство же и в работу всяким
людям, не бояся праведного суда божия» (Румянцевские грамоты, III, 246).