Неточные совпадения
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж,
кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним
чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Ну, тогда было дело другое. У всякого свои шаги. А насчет
чуда скажу вам, что вы,
кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут
чуда не было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и часы, в которые можно меня здесь застать. Помните?
На балконах уже сидят, в праздном созерцании
чудес природы, заспанные, худощавые фигуры испанцев de la vieille roche, напоминающих Дон Кихота: лицо овальное, книзу уже, с усами и бородой, похожей тоже на ус, в ермолках, с известными крупными морщинами, с выражающим одно и то же взглядом тупого, даже отчасти болезненного раздумья, как будто печати страдания, которого,
кажется, не умеет эта голова высказать, за неуменьем грамоте.
Всех же более,
казалось, был поражен совершившимся
чудом вчерашний захожий в обитель монашек «от святого Сильвестра», из одной малой обители Обдорской на дальнем Севере.
Знаете, Петр Ильич (извините, вас,
кажется, вы сказали, зовут Петром Ильичом)… знаете, я не верю в
чудеса, но этот образок и это явное
чудо со мною теперь — это меня потрясает, и я начинаю опять верить во все что угодно.
Вот какое
чудо я увидела, друг мой Полина, и вот как просто оно объясняется. И я теперь так привыкла к нему, что мне уж
кажется странно: как же я тогда удивлялась ему, как же не ожидала, что найду все именно таким, каким нашла. Напиши, имеешь ли ты возможность заняться тем, к чему я теперь готовлюсь: устройством швейной или другой мастерской по этому порядку. Это так приятно, Полина.
Ноги начинали подкашиваться, багровые пятна на щеках рдели, голова тяжелела и покрывалась потом, а ей
казалось, что навстречу идет
чудо, которое вот-вот снимет с нее чары колдовства.
Петро подбросил, и, что за
чудо? — цветок не упал прямо, но долго
казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва приметна была звездочка, не больше макового зерна.
За Киевом
показалось неслыханное
чудо. Все паны и гетьманы собирались дивиться сему
чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
Каждый раз это
казалось нам маленьким
чудом, и впоследствии, когда я впервые прочитал о превращениях бога Озириса, в моем воображении внезапно ожило воспоминание об утренних перерождениях Уляницкого.
Он не знал, что для меня «тот самый» значило противник Добролюбова. Я его себе представлял иначе. Этот
казался умным и приятным. А то обстоятельство, что человек, о котором (хотя и не особенно лестно) отозвался Добролюбов, теперь появился на нашем горизонте, —
казалось мне
чудом из того нового мира, куда я готовлюсь вступить. После купанья Андрусский у своих дверей задержал мою руку и сказал...
Мне
показалось это почти
чудом.
То, что я скажу, по внешности
покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и религия говорят одно и то же о
чуде, согласны в том, что в пределах порядка природы
чудо невозможно и
чуда никогда не было.
Когда Микрюков отправился в свою половину, где спали его жена и дети, я вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел то на небо, то на избы, и мне
казалось каким-то
чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то в Палеве, в этом конце света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
Нет, они,
кажется, никогда не выедут и она никогда не увидит Мурмоса с его
чудесами.
— Святыми бывают после смерти, когда
чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на горе Нудихе. Я тогда в скитах жила… Ну, в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет как через улицу. Борода уж не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он в затвор сел и не
показывался никому до самой смерти… Как я его увидела, так со страху чуть не умерла.
Казалось мне, что я как будто каким-то
чудом переброшена куда-то, и все становилось мне грустнее.
А до этого дня, просыпаясь по утрам в своем логовище на Темниковской, — тоже по условному звуку фабричного гудка, — он в первые минуты испытывал такие страшные боли в шее, спине, в руках и ногах, что ему
казалось, будто только
чудо сможет заставить его встать и сделать несколько шагов.
Эта дрянная мельница
показалась мне
чудом искусства человеческого.
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «
Покажись мне, мой верный друг!» И
показался ей издали зверь лесной,
чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала на дорогу без памяти.
Показался ей лесной зверь,
чудо морское в своем виде страшныим, противныим, безобразныим, только близко подойти к ней не осмелился, сколько она ни звала его; гуляли они до ночи темныя и вели беседы прежние, ласковые и разумные, и не чуяла никакого страха молода дочь купецкая, красавица писаная.
Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале, как Павлу
показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за
чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый дом.
Вообразил я себе, как бы я целовал эту могилу, звал бы тебя из нее, хоть на одну минуту, и молил бы у бога
чуда, чтоб ты хоть на одно мгновение воскресла бы передо мною; представилось мне, как бы я бросился обнимать тебя, прижал бы к себе, целовал и
кажется, умер бы тут от блаженства, что хоть одно мгновение мог еще раз, как прежде, обнять тебя.
Мне
казалось, что я целый вечер видел перед собой человека, который зашел в бесконечный, темный и извилистый коридор и ждет
чуда, которое вывело бы его оттуда. С одной стороны, его терзает мысль:"А что, если мне всю жизнь суждено бродить по этому коридору?"С другой — стремление увидеть свет само по себе так настоятельно, что оно, даже в виду полнейшей безнадежности, нет-нет да и подскажет:"А вот, погоди, упадут стены по обе стороны коридора, или снесет манием волшебства потолок, и тогда…"
Действие этой нарядной фаянсовой барышни на нашу больную превзошло все мои ожидания. Маруся, которая увядала, как цветок осенью,
казалось, вдруг опять ожила. Она так крепко меня обнимала, так звонко смеялась, разговаривая со своею новою знакомой… Маленькая кукла сделала почти
чудо: Маруся, давно уже не сходившая с постели, стала ходить, водя за собой свою белокурую дочку, и по временам даже бегала, по-прежнему шлепая по полу слабыми ногами.
Франция
казалась страною
чудес.
— Превосходные! — продолжал поручик, обращаясь уже более к дамам. — Мебель обита пунцовым бархатом, с черными цветами — вещь,
кажется, очень обыкновенная, но в работе это дивно как хорошо! Потом эти канделябры, люстры и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы! Я посмотрел на некоторые, и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы —
чудо, что такое!
Какими словами мог бы передать юнкер Александров это медленно наплывающее
чудо, которое должно вскоре разрешиться бурным восторгом, это страстное напряжение души, растущее вместе с приближающимся ревом толпы и звоном колоколов. Вся Москва кричит и звонит от радости. Вся огромная, многолюдная, крепкая старая царева Москва. Звонят и Благовещенский, и Успенский соборы, и Спас за решеткой, и,
кажется, загремел сам Царь-колокол и загрохотала сама Царь-пушка!
Вкрадчиво, осторожно, с пленительным лукавством раздаются первые звуки штраусовского вальса. Какой колдун этот Рябов. Он делает со своим оркестром такие
чудеса, что невольно
кажется, будто все шестнадцать музыкантов — члены его собственного тела, как, например, пальцы, глаза или уши.
Но такою гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем еще выпарился огнем ласк из ее сердца, и всякий раз при виде людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго еще всякая ласка
казалась ей неожиданностью,
чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла ответить. Она не умела ласкаться. Другие собаки умеют становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться, и тем выражают свои чувства, но она не умела.
Подле них прикурнул и Исай Фомич, который,
казалось, с поднятием занавеса весь превратился в слух, в зрение и в самое наивное, жадное ожидание
чудес и наслаждений.
— Удалось сорвать банк, так и похваливает игру; мало ли
чудес бывает на свете; вы исключенье — очень рад; да это ничего не доказывает; два года тому назад у нашего портного — да вы знаете его: портной Панкратов, на Московской улице, — у него ребенок упал из окна второго этажа на мостовую; как,
кажется, не расшибиться? Хоть бы что-нибудь! Разумеется, синие пятна, царапины — больше ничего. Ну, извольте выбросить другого ребенка. Да и тут еще вышла вещь плохая, ребенок-то чахнет.
— Посмотри-ка, боярин, — шепнул Алексей Юрию. — Господи боже мой!.. что это?.. экой чудо-богатырь!.. Да перед ним и Омляш
показался бы малым ребенком!
Вася. Недосужно было. Ну, Гаврик, какие я
чудеса видел, так,
кажется, всю жизнь не увидишь!
Глядя на потолок, как бы припоминая, он с чудесным выражением сыграл две пьесы Чайковского, так тепло, так умно! Лицо у него было такое, как всегда — не умное и не глупое, и мне
казалось просто
чудом, что человек, которого я привык видеть среди самой низменной, нечистой обстановки, был способен на такой высокий и недосягаемый для меня подъем чувства, на такую чистоту. Зинаида Федоровна раскраснелась и в волнении стала ходить по гостиной.
— Ваше превращение мне все еще
кажется каким-то
чудом, — сказала она. — Извините, я с таким любопытством осматриваю вас. Ведь вы необыкновенный человек.
— Помню я его — араб, весь оливковый, нос, глаза… весь страсть неистовая! Точно, что
чудо как был интересен. Она и с арабами, ведь,
кажется, кочевала.
Кажется, так? Ее там встретил один мой знакомый путешественник — давно это, уж лет двадцать. У какого-то шейха, говорят, была любовницею, что ли.
Купавина.
Чудо, как ты мила! Уж разве он каменный, а то как бы,
кажется… (В двери.) Тетя, прикажите обедать подавать. Да вот и Михайло Борисыч идет.
Иногда засядет и в месяц окончит картинку, о которой все кричат, как о
чуде, находя, впрочем, что техника оставляет желать лучшего (по-моему, техника у него очень и очень слаба), а потом бросит писать даже этюды, ходит мрачный и ни с кем не заговаривает, даже со мной, хотя,
кажется, от меня он удаляется меньше, чем от других товарищей.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять
чудеса на земле, может покрыть всю землю в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в море, а дождь превратился в ливень.
Вот однажды поравнялся я с ним, как вдруг — о
чудо! — засов загремел за воротами, ключ завизжал в замке, потом самые ворота тихонько растворились —
показалась могучая лошадиная голова с заплетенной челкой под расписной дугой — и не спеша выкатила на дорогу небольшая тележка вроде тех, в которых ездят барышники и наездники из купцов.
Появление Мановской
показалось Эльчанинову каким-то
чудом, совершившимся для того, чтобы вознаградить его за все страдания и несчастия, которых он себе очень много насчитывал.
Пустились мы с Иваном Афанасьевичем в обратный путь; Кузьма сидел со мною и тут-то он мне порассказал, какой ему
показался Петербург! Это
чудеса. Я умирал со смеху. Он обо всем судил превратно и иначе, нежели я. Когда проезжали через Тулу, я не забыл его подразнить услужливым хозяином; а Кузьма сердился и ругал его всячески.
Филицата (одна). Ну как мне себя не хвалить! Добрая-то я всегда была, а ума-то я в себе что-то прежде не замечала: все
казалось, что мало его, не в настоящую меру; а теперь выходит, что в доме-то я умней всех. Вот чудо-то: до старости дожила, не знала, что я умна! Нет, уж я теперь про себя совсем иначе понимать буду. Какую силу сломили! Ее и пушкой-то не прошибешь, а я вот нашла на нее грозу.
— Ай, ай!.. Нет, нет, сиди-ка дома. Как это можно! — говорила жена управляющего, глядя на Акулину пристально и с каким-то жалостным выражением в лице. — А, да какая у тебя тут хорошенькая девочка! — продолжала она, указывая на Дуньку и думая тем развеселить больную. — Она,
кажись, дочка тебе?.. То-то; моли-ка лучше бога, чтоб дал тебе здоровье да сохранил тебя для нее… Вишь, славненькая какая, просто
чудо!..
Она довольно обыкновенна; но я до тех пор ее не видывал, и она
показалась мне
чудом красоты.
— Уж и подлинно
чудеса, матушка… Святы твои слова — «
чудеса»!.. Да уж такие
чудеса, что волосы дыбом… Все, матушка, диву дались и наши, и по другим обителям… Хоть она и важного роду, хоть и богатая, а,
кажись бы, непригоже ей было так уезжать… Не была в счету сестер обительских, а все ж в честной обители житие провождала. Нехорошо, нехорошо она это сделала — надо б и стыда хоть маленько иметь, — пересыпала свою речь добродушная мать Виринея.
У Алексея свои думы. Золотой песок не сходит с ума. «Денег, денег, казны золотой! — думает он про себя. — Богатому везде ширь да гладь, чего захочет, все перед ним само выкладáется. Ино дело бедному… Ему только на ум какое дело вспадет, и то страшно
покажется, а богатый тешь свое хотенье — золотым молотом он и железны ворота прокует. Тугая мошна не говорит, а
чудеса творит — крякни да денежкой брякни, все тебе поклонится, все по-твоему сделается».
Я так крепко спал, что и забыл, где я заснул. Оглянулся я — что за
чудо! Где я? Палаты какие-то белые надо мной, и столбы белые, и на всем блестки блестят. Глянул вверх — разводы белые, а промеж разводов свод какой-то вороненый, и огни разноцветные горят. Огляделся я, вспомнил, что мы в лесу и что это деревья в снегу и в инее мне за палаты
показались, а огни — это звезды на небе промеж сучьев дрожат.
Такая производительность
кажется мне теперь просто фантастической. Молодость творит
чудеса. Разумеется, эти пьесы, написанные в каких-нибудь три месяца, не были"перлами создания". Но для всех этих пьес у меня оказался все-таки реальный материал, накопившийся незаметно еще в студенческие годы.