Неточные совпадения
—
Идем домой, пора, — сказала она, вставая со скамьи. — Ты говорил, что тебе надо прочитать
к завтрему сорок шесть страниц. Я так рада, что ты кончаешь
университет. Эти бесплодные волнения…
— А ты — умен! На кой черт нужен твой ум? Какую твоим умом дыру заткнуть можно? Ну! Учитесь в
университетах, — в чьих? Уйди!
Иди к черту! Вон…
—
К сожалению, мне нужно
идти в
университет, — объявил Клим, ушел и до усталости шагал по каким-то тихим улицам, пытаясь представить, как встретится он с Лидией, придумывая, как ему вести себя с нею.
— Не всякий юноша, кончив гимназию,
идет в
университет, не все путешественники по Африке стремятся
к центру ее…
Я, когда вышел из
университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит
к Казани,
к Вологде,
к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте,
шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами
пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас
идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
На другой день Марфины
пошли осматривать достопримечательности Геттюнгена, которых, впрочем, оказалось немного: вал, идущий кругом города, с устроенным на нем прекрасным бульваром, и
университет, подходя
к которому, Егор Егорыч указал на маленький погребок и сказал Сусанне Николаевне...
Но он в эту аудиторию не принес той чистой любви
к науке, которая его сопровождала в Московском
университете; как он ни обманывал себя, но медицина была для него местом бегства: он в нее
шел от неудач,
шел от скуки, от нечего делать; много легло уже расстояния между веселым студентом и отставным чиновником, дилетантом медицины.
Аристарх, шестнадцати лет,
пошел служить
к купцу; сестру Леокадию взяла тетка и увезла куда-то
к Ливнам, а Нестора, имевшего четырнадцать лет, призрел дядя, бедный брат Ульяны Петровны, добившийся кафедры в московском
университете.
Вдруг в один вечер собралось
к Григорью Иванычу много гостей: двое новых приезжих профессоров, правитель канцелярии попечителя Петр Иваныч Соколов и все старшие учителя гимназии, кроме Яковкина; собрались довольно поздно, так что я ложился уже спать; гости были веселы и шумны; я долго не мог заснуть и слышал все их громкие разговоры и взаимные поздравления: дело
шло о новом
университете и о назначении в адъюнкты и профессоры гимназических учителей.
‹…› Когда по окончании экзамена я вышел на площадку лестницы старого
университета, мне и в голову не пришло торжествовать какой-нибудь выходкой радостную минуту. Странное дело! я остановился спиною
к дверям коридора и почувствовал, что связь моя с обычным прошлым расторгнута и что, сходя по ступеням крыльца, я от известного
иду к неизвестному.
— И прекрасно делаете, почтеннейший.
Идешь, надо узнать,
к кому обратиться в
университете:
к сторожу или
к его жене. А какой факультет?
В самых последних числах июня, когда наши экзамены приходили
к окончанию, воротился я из
университета на свою квартиру и по какому-то странному побуждению, еще не пообедав, взял рампетку и, несмотря на палящий зной,
пошел в овраги, находившиеся неподалеку от моего флигеля.
Воинственному настроению в Казанском
университете была особенная причина, кроме любви
к отчизне и любви
к народной
славе.
Вскоре мое мрачное настроение понемногу рассеялось: пока я был в
университете, мне самому ни в чем не приходилось нести ответственности. Но когда я врачом приступил
к практике, когда я на деле увидел все несовершенство нашей науки, я почувствовал себя в положении проводника, которому нужно ночью вести людей по скользкому и обрывистому краю пропасти: они верят мне и даже не подозревают, что
идут над пропастью, а я каждую минуту жду, что вот-вот кто-нибудь из них рухнет вниз.
Мы
пойдем всем
университетом к попечителю, но
пойдем так, что никому не удастся, при всем желании, сделать из нас фрондеров и демонстраторов.
И еще в одном отношении я часто испытываю неловкость в разговоре с нею: Наташа знает, что я мог остаться при
университете, имел возможность хорошо устроиться, — и вместо этого
пошел в земские врачи. Она расспрашивает меня о моей деятельности, об отношениях
к мужикам, усматривая во всем этом глубокую идейную подкладку, в разговоре ее проскальзывают слова «долг народу», «дело», «идея». Мне же эти слова режут ухо, как визг стекла под острым шилом.
Я попал как раз в тот момент, когда с высоты этой импровизированной трибуны был поставлен на referendumвопрос:
идти ли всем скопом
к попечителю и привести или привезти его из квартиры его (на Колокольной) в
университет, чтобы добиться от него категорических ответов на требования студентов.
Закрытие
университета подняло сочувствие
к нему всего города. На Невском в залах Думы открылись целые курсы с самыми популярными профессорами. Начались, тогда еще совсем внове, и литературные вечера в публичных залах. В зале Пассажа, где и раньше уже состоялся знаменитый диспут Погодина с Костомаровым, читались лекции; а потом
пошло увлечение любительскими спектаклями, в которых и я принимал участие.
Соколов сильно пил. Был он одинокий, холостой и жил в комнате, которую ему отвел в своей квартире его младший брат, географ А. Ф. Соколов: он имел казенную квартиру в здании Историко-филологического института, рядом с
университетом. Однажды предстоял экзамен в Историко-филологическом институте (Ф. Ф. Соколов читал и там древнюю историю). Все собрались. Соколова нет. Инспектор
послал к нему на квартиру служителя. Соколов ему приказал...
Рассказал ему Палтусов о поручении генерала. Они много смеялись и с хохотом въехали во двор старого
университета. Палтусов оглянул ряд экипажей, карету архиерея с форейтором в меховой шапке и синем кафтане, и ему стало жаль своего ученья, целых трех лет хождения на лекции. И он мог бы быть теперь кандидатом.
Пошел бы по другой дороге, стремился бы не
к тому,
к чему его влекут теперь Китай-город и его обыватели.
— Да, ma chère, — сказал старый граф, обращаясь
к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и
университет и меня старика:
идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба-то? — сказал граф вопросительно.