Неточные совпадения
— Кошкарев продолжал: — «…в словесных
науках, как видно, не далеко… ибо выразились о душах умершие, тогда как всякому, изучавшему курс
познаний человеческих, известно заподлинно, что душа бессмертна.
В
науки он вперит ум, алчущий
познаний...
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и
наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах
познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт
познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что
познание такая же сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
«Вот — университет, — думал он, взвешивая свои впечатления. —
Познание России — вот главнейшая, живая
наука».
Оценка есть путь
познания так называемых
наук о духе, но эта оценка отражается на дух, а не на сферу объективации, которая существует не только в явлениях природы, но и в явлениях психических и социальных.
Тот, кто находится внутри, в самой глубине европейского процесса
познания, а не со стороны благоговейно на него смотрит, постигает внутреннюю трагедию европейского разума и европейской
науки, глубокий их кризис, мучительную неудовлетворенность, искание новых путей.
К
познанию бытия гносеология отношения не имеет, твердости
науки не обосновывает, скептицизма и релятивизма не побеждает.
Но ведь безумие думать, что бытие может зависеть от
познания, что оно дано лишь в
науках, что вне суждения не может быть и речи о бытии.
Нет, кантианство ставит роковые дилеммы для самой жизни, для самого бытия, а не только для
познания, для
науки.
Жизнь духа, само бытие, во всех смыслах предшествует всякой
науке, всякому
познанию, всякому мышлению, всякой категории, всякому суждению, всякому гносеологическому субъекту.
Лишь гносеология, которая будет ориентирована не только на факте
науки, но и на факте веры, факте откровения, только такая цельная гносеология прикасается к живому сущему, постигает
познание как тайну брака познающего с сущим.
Не выпуская из очей своих вожделенного предмета, юноша собирает
познание вещей в слабейших ручьях протекшего
наук источника до нижайших степеней общества.
Княгиня была в восторге от этого письма. Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое
познание драгоценнее всяких иных знаний, но не решалась это высказать, потому что считала себя «профаном в
науках». Притом бабушка хотя и не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
Как сказано выше, главная задача, которую
науки должны преимущественно иметь в виду, — есть научение, каким образом в исполнении начальственных предписаний быть исправным надлежит. Таков фундамент. Но дабы в совершенстве таковой постигнуть, нет надобности в обременительных или прихотливых
познаниях, а требуется лишь свежее сердце и не вполне поврежденный ум. Все сие, в свежем человеке, не токмо налицо имеется, но даже и преизбыточествует.
Его идеал «свободной жизни» определителен: это — свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода — «вперить в
науки ум, алчущий
познаний», или беспрепятственно предаваться «искусствам творческим, высоким и прекрасным», — свобода «служить или не служить», «жить в деревне или путешествовать», не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и — ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе — от несвободы.
Ведь это можно в насмешку повторять слова щедринской талантливой натуры, что «русский человек без
науки все
науки прошел», в насмешку можно сказать, что г. Кокорев, не имея никаких
познаний, внезапно написал гениальное сочинение о предмете, который от других обыкновенно требует продолжительных занятий и серьезного изучения.
Таким образом достиг я 16-ти (tm)летнего возраста, оставаясь при первоначальном моем образовании и играя в лапту с моими потешными, единственн<ая>
наук<а>, в коей приобрел я достаточное
познание во время пребывания моего в пансионе.
В настоящее время врачебное образование, к счастью, стало доступно и женщине: это — громадное благо для всех женщин, — для всех равно, а не только для мусульманских, на что любят указывать защитники женского врачебного образования. Это громадное благо и для самой
науки: только женщине удастся понять и познать темную, страшно сложную жизнь женского организма во всей ее физической и психической целости; для мужчины это
познание всегда будет отрывочным и неполным.
Если бы
наука давала мне столь же верные средства для
познания всех болезней и всех особенностей каждого организма, то я мог бы чувствовать под ногами почву.
Законная цель
наук есть
познание истин, служащих к благу людей. Ложная цель есть оправдание обманов, вносящих зло в жизнь человеческую. Такова юриспруденция, политическая экономия и в особенности философия и богословие.
И тем самым религия становится независимой от этики, эстетики, теоретического
познания, философии и
науки, ибо имеет свою собственную опору, свой собственный орган восприятия.
Отвечая на этот чисто аналитический и критический вопрос, Кант установил, как ему это казалось (а многим кажется и до сих пор), основу общезначимых суждений для
науки и в своем учении об опыте попытался выковать броню, предохраняющую от скептицизма, причем фактические условия
познания были возведены им в ранг основоположных, категориальных синтезов.
Наука изучает религию неверующим глазом, извне, в этом и ее преимущество (с точки зрения целей научного
познания), ее непредвзятость (Voraussetzungslosigkeit), но и ее ограниченность.
Одно только существенное различие надо себе уяснить в предопределении путем физической
науки или путем духовного
познания.
Но тем с большей решительностью притязаниям «гнозиса» [Гнозис — в пер. с греч. означает «знание», «
познание», здесь: вообще
наука.], нисколько он хочет заместить собой триединство веры, надежды и любви, должно противопоставляться смирение верующей любви, которая одна «никогда не престанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:8).
В учении Аристотеля о формах мы имеем только иную (в одном смысле улучшенную, а в другом ухудшенную) редакцию платоновского же учения об идеях, без которого и не мог обойтись мыслитель, понимавший
науку как
познание общего (το καθόλου) и, следовательно, сам нуждавшийся в теории этого «общего», т. е. в теории идей-понятий.
Здесь начинается область «мистики», а равно и путь «оккультизма», или «
науки, как достигнуть
познания высших миров» (Штейнер).
Это свидетельствует о развитии духа научности вообще, а вместе с тем и о творческом упадке религии, при котором коллекционирование чужих сокровищ заставляет забывать о своей собственной бедности [Такое значение развития
науки о религии отметил еще Гегель: «Если
познание религии понимается лишь исторически, то мы должны рассматривать теологов, дошедших до такого понимания, как конторщиков торгового дома, которые ведут бухгалтерию только относительно чужого богатства, работают лишь для других, не приобретая собственного имущества; хотя они получают плату, но их заслуга только в обслуживании и регистрировании того, что составляет имущество других…
Парадокс в том, что наиболее общеобязательный характер имеет
познание в
науках математических и физических.
Наоборот,
познание в
науках исторических и социальных и в
науках о духе и о ценностях, т. е. в философии, носит менее общеобязательный характер именно потому, что предполагает большую духовную общность людей.
Философии мир раскрывается иначе, чем
науке, и путь ее
познания иной.
Трагедия философского
познания в том, что, освободившись от сферы бытия более высокой, от религии, от откровения, оно попадает в еще более тяжкую зависимость от сферы низшей, от положительной
науки, от научного опыта.
В
науках естественных объективирование не убивает предмета
познания, ибо природа — предмет естественных
наук — есть продукт объективации.
Философ в своем
познании не может ждать, пока
науки сделают свои открытия.
Такое деградированное положение философского
познания соответствует стадии, в которой философия хочет быть
наукой и попадает в рабскую зависимость от
науки.
Главный признак, отличающий философское
познание от научного, нужно видеть в том, что философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла,
наука же познает бытие как бы вне человека, отрешенно от человека.
Принципиально отличать философию от
науки только и можно, признав, что философия есть необъективированное
познание,
познание духа в себе, а не в его объективации в природе, т. е.
познание смысла и приобщение к смыслу.
И религия и
наука могут внутренне оплодотворять философское
познание, но они не должны делаться внешним авторитетом для него.
Это совершенно ясно в так называемых «
науках о духе», где объективирование всегда есть смерть истинного
познания.
В этом стремлении к благу и состоит основа всякого
познания о жизни. Без признания того, что стремление к благу, которое чувствует в себе человек, есть жизнь и признак всякой жизни, невозможно никакое изучение жизни, невозможно никакое наблюдение над жизнью. И потому наблюдение начинается тогда, когда уже известна жизнь, и никакое наблюдение над проявлениями жизни не может (как это предполагает ложная
наука) определить самую жизнь.
Наука не знает последних тайн, потому что
наука — безопасное
познание.
Познание для критической гносеологии не есть одна из форм творчества,
познание есть заковывание бытия, противостоящее всякому творчеству и противящееся ему,
познание (
наука) есть подмена бытия.
При этом случае маленьким красноречивым переводчиком передано боярину, сколько ошибаются жители Москвы, почитая лекаря за колдуна; что
наука снабдила его только знанием естественных сил и употребления их для пользы человека; что, хотя и существуют в мире другие силы, притягательные и отталкивающие, из которых человек, посвященный в тайны их разложения и соединения, может делать вещи, с виду чудесные для неведения, однако он, Антон-лекарь, к сожалению, не обладает
познанием этих сил, а только сам ищет их.
Философия и есть внутреннее
познание мира через человека, в то время как
наука есть внешнее
познание мира вне человека.
Философы верят в
познание лишь потому, что существует факт
науки: по аналогии с
наукой готовы верить они и в философское
познание.
Точно, я сам всегда говорю: «Ученье — свет, а неученье — тьма», но тут же и прибавляю: «Дело мастера боится…»
Наука и
познания нужны, необходимы, но какие
познания, какие
науки?..
Правда, выходили из училища ученики и с отличными
познаниями, но это были редкие исключения, обязанные своим образованием необыкновенным природным способностям и горячей любви к
науке.
Философия превратилась в теорию научного
познания, в логику
науки.
Философия и
наука есть неудача в творческом
познании истины; искусство и литература — неудача в творчестве красоты; семья и половая жизнь — неудача в творчестве любви; мораль и право — неудача в творчестве человеческих отношений; хозяйство и техника — неудача в творческой власти человека над природой.
Это искание безопасного убежища в принудительности дискурсивного мышления, в необходимой твердости
науки обозначает иссякание творческого дерзновения в
познании.