Неточные совпадения
На другой день, в 8
часов утра, Анна вышла одна из извозчичьей кареты и
позвонила у большого подъезда своего бывшего дома.
— Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с рабочими, — проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену. — Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне — пора, если я не смогу вернуться через
час, — я
позвоню вам… и вы свободны…
— Десять
часов. Вам пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда
позвоните мне, — быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.
На другой день в деревенской церкви Малиновки с десяти
часов начали
звонить в большой колокол, к обедне.
Он вспомнил об обеде Корчагиных и взглянул на
часы. Было еще не поздно, и он мог поспеть к обеду. Мимо
звонила конка. Он пустился бежать и вскочил в нее. На площади он соскочил, взял хорошего извозчика и через десять минут был у крыльца большого дома Корчагиных.
Было
часов семь с половиною, когда он
позвонил в колокольчик.
Чем больше засыпало нас снегом, тем теплее становилось в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки,
звонили в колокола и отпевали покойников. Потом мне стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно падал, все ниже и ниже, и наконец погрузился в долгий и глубокий сон… Так, вероятно, мы проспали 12
часов.
В запрошлый год приезжаю я туда; представьте себе —
часов в шесть утром слышу я страшный треск барабанов, лежу ни живая ни мертвая в постели; все ближе да ближе;
звоню, прибежала моя калмычка.
Он стоял с минуту, и — странно — вдруг ему показалось, что край одной сторы приподнялся и мелькнуло лицо Рогожина, мелькнуло и исчезло в то же мгновение. Он подождал еще и уже решил было идти и
звонить опять, но раздумал и отложил на
час: «А кто знает, может, оно только померещилось…»
Час спустя он уже был в Петербурге, а в десятом
часу звонил к Рогожину. Он вошел с парадного входа, и ему долго не отворяли. Наконец, отворилась дверь из квартиры старушки Рогожиной, и показалась старенькая, благообразная служанка.
Было уже около одиннадцати
часов, когда князь
позвонил в квартиру генерала.
На фабрике работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал
часы. Впрочем, он теперь не
звонил в свой колокол на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза в день гудел свисток паровой машины.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и сведите их куда-нибудь в кинематограф.
Часов в одиннадцать вечера ждите меня. Я приеду поговорить. А если кто-нибудь будет вызывать меня экстренно, то вы знаете мой адрес: «Эрмитаж».
Позвоните. Если же там меня почему-нибудь не будет, то забегите в кафе к Рейману или напротив, в еврейскую столовую. Я там буду кушать рыбу-фиш. Ну, счастливого пути!
Часу в седьмом вечера, он почти бегом бежал с своей квартиры к дому профессора и робкою рукою
позвонил в колокольчик.
— Двенадцать
часов, однако, пора! — проговорил губернатор и
позвонил.
Однажды утром, когда он проснулся и
позвонил, человек, вместе с чаем, принес ему три письма и доложил, что приходил какой-то молодой барин, который называл себя Александром Федорычем Адуевым, а его — Петра Иваныча — дядей, и обещался зайти
часу в двенадцатом.
Полозов привел Санина в одну из лучших гостиниц Франкфурта, в которой занимал уже, конечно, лучший номер. На столах и стульях громоздились картоны, ящики, свертки… «Все, брат, покупки для Марьи Николаевны!» (так звали жену Ипполита Сидорыча). Полозов опустился в кресло, простонал: «Эка жара!» — и развязал галстух. Потом
позвонил обер-кельнера и тщательно заказал ему обильнейший завтрак. «А в
час чтобы карета была готова! Слышите, ровно в
час!»
Через два
часа я написал впечатление пережитого урагана и
позвонил. Вошел В.М. Дорошевич, но я, весь пыльный, уже лежал на его роскошном турецком диване.
— Вы ошиблись и выказали глупость и своеволие. А убийство — дело Федьки, и действовал он один, из грабежа. Вы слышали, что
звонят, и поверили. Вы струсили. Ставрогин не так глуп, а доказательство — он уехал в двенадцать
часов дня, после свидания с вице-губернатором; если бы что-нибудь было, его бы не выпустили в Петербург среди бела дня.
Воронцов вынул брегет и прижал пружинку, —
часы пробили четыре и одну четверть. Хаджи-Мурата, очевидно, удивил этот звон, и он попросил
позвонить еще и посмотреть
часы.
Через
час он
позвонил; а на другой день, чем свет, по плотине возле мельницы простучала дорожная коляска, и четверка сильных лошадей дружно подымала ее в гору; мельники, вышедшие посмотреть, спрашивали: «Куда это наш барин?» — «Да, говорят, в Питер», — отвечал один из них.
Карпии, разводимые в прудах, легко приучаются к прикормке в назначенный
час и в назначенном месте; если во время их кормления
звонить постоянно в колокольчик, то они так к нему привыкнут, что станут собираться на звон колокольчика даже и не в урочное время.
Девочки сидели в кресле, молча, прижавшись друг к другу, как зверки, которым холодно, а он все ходил по комнатам и с нетерпением посматривал на
часы. В доме было тихо. Но вот уже в конце девятого
часа кто-то
позвонил. Петр пошел отворять.
В эту ночь у меня сильно болел бок, и я до самого утра не мог согреться и уснуть. Мне слышно было, как Орлов прошел из спальни к себе в кабинет. Просидев там около
часа, он
позвонил. От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях в свете и отправился в кабинет в одном нижнем белье и босой. Орлов в халате и в шапочке стоял в дверях и ждал меня.
Недели через три после того, как я поступил к Орлову, помнится, в воскресенье утром, кто-то
позвонил. Был одиннадцатый
час, и Орлов еще спал. Я пошел отворить. Можете себе представить мое изумление: за дверью на площадке лестницы стояла дама с вуалью.
Долинский
позвонил с черного входа
часа через два или даже несколько более. Кухарка отперла ему дверь, подала спички и опять повалилась на кровать.
Звонят и поют куранты — долго, мучительно. Точно на высокую гору ползут к полуночи усталые
часы, и все труднее и тяжелее подъем. Обрываются, скользят, летят со стоном вниз — и вновь мучительно ползут к своей черной вершине.
В изумлении она открыла глаза, приподняла голову — за окном стояла ночь, и
часы звонили.
— Можете зайти ко мне через
час? Я — у тестя. Знаете — жена моя умирает. Так что я вас попрошу: не
звоните с парадного, это обеспокоит больную, вы — через двор. До свидания!
Он просидел на своей кровати почти
час; наконец опомнился,
позвонил Мавру с кофеем, выпил наскоро, оделся и ровно в одиннадцать
часов отправился к Покрову отыскивать Покровскую гостиницу. Насчет собственно Покровской гостиницы в нем сформировалось теперь особое, уже утрешнее впечатление. Между прочим, ему было даже несколько совестно за вчерашнее свое обращение с Павлом Павловичем, и это надо было теперь разрешить.
Анна Акимовна приподнялась на локоть и взглянула на окно. На дворе еще было совсем темно, и только нижний край оконной рамы белел от снега. Слышался густой низкий звон, но это
звонили не в приходе, а где-то дальше.
Часы на столике показывали три минуты седьмого.
После же обеда, сначала через день, а потом ежедневно, кроме вечеров, проводимых в театре, в шесть
часов я всегда, вместе с братом, уже
звонил у дверей Шушерина.
То есть это намек на кассу ссуд. Но я уже успел сдержать себя. Я видел, что она жаждет унизительных для меня объяснений и — не дал их. Кстати же
позвонил закладчик, и я вышел к нему в залу. После, уж через
час, когда она вдруг оделась, чтоб выйти, остановилась предо мной и сказала...
Евдокия Антоновна. Смотри! (
Звонит.) Я буду дома, Оля, через
час. Пожалуйста, не забудьте, через
час!
В восемь
часов пятнадцать минут звонок к мытью калош.
Звонят для нас одних.
В восемь
часов вечера Ашанин вступил на вахту, сменив Лопатина. В темноте вечера туман казался еще непроницаемее. С мостика ничего не было видно, и огоньки подвешенных на палубе фонарей еле мигали тусклым светом. Ашанин проверил часовых на баке, осмотрел отличительные огни и, поднявшись на мостик, чутко прислушивался в те промежутки, когда не
звонил колокол и не гудел свисток.
Старуха в тяжкой болезни однажды спала после обеда и
позвонила. В комнатах никого не случилось, кроме Синтяниной, пришедшей навестить Ларису. Генеральша взошла на зов старушки, и через
час их застали обнявшихся и плачущих.
Двенадцать
часов. Княжна поправляет платье и розу. Она прислушивается: не
звонит ли кто? С шумом проезжает экипаж, останавливается. Проходят пять минут.
Ровно в восемь
часов снова ударил большой колокол. Это глухая кухарка, готовившая для пансионерок обед,
звонила к утреннему чаю.
Жизнь он вел умеренную и размеренную,
часы еды были определенные, вставал и ложился в определенный
час. Но часто по ночам
звонили звонки, он уезжал на
час, на два к экстренному больному; после этого вставал утром с головною болью и весь день ходил хмурый.
В два
часа позвонили. Она слышала шаги. Потом все стихло. Брат ее Ника услал Митю и собрался спать. Раздевается он сам. Она накинула платок и вышла из комнаты.
Я действительно остановилась у Софи, зная, что ее нет дома,
позвонила, отдала швейцару записку и отправилась в Толмазов переулок. Там меня ждал мой сочинитель. Он оглядел мой туалет. Остался, разумеется, доволен. Я была в черном. Самый подходящий туалет для торжественных случаев.
Часу в десятом мы поехали с ним в той же карете куда-то на Екатерингофский канал.
Поздним утром созрело наконец в его уме решение — упасть к ногам императрицы и сознаться во всем. Был уже двенадцатый
час дня, когда он
позвонил и приказал явившемуся на звонок Якову подать ему полную парадную форму. Сметливый лакей удивленно посмотрел на бледного как смерть барина, выслушал приказание и удалился исполнять его, не проронив ни слова, не сделав даже жеста изумления.
На другой день после вечера у полковницы Усовой, в первом
часу дня, Николай Герасимович Савин
звонил у двери квартиры графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.
Ариша знает все! Я вернулась с третьей субботы в пятом
часу. Было выпито солидно.
Звоню. Она меня встречает, как всегда, со свечой в руках, взглянула и опустила глаза.
На этот раз писем было сравнительно немного, и княгиня в какой-нибудь
час покончила с ними и
позвонила.
В начале одиннадцатого
часа мы подъехали к крыльцу углового дома где-то в Мещанских. Крыльцо чистое и хорошо освещенное. Заставили нас подождать в сенях на площадке. Чиновник
звонил два раза, в двери вделано окошечко с решеткой. В него сначала поглядел кто-то, мне показалось: женское лицо. Наконец-то отперли.
— Вошли они к дядюшке вашему прямо в спальню и так учтиво попросили их тотчас же одеваться и с ними ехать… Дяденька ваш сейчас же встали, а я уж приготовился их причесывать, делать букли и косу и пудремантель приготовил, только Николай Петрович изволили сказать, что это не нужно… Дяденька ваш наскоро надел мундир и в карете Николая Петровича уехали, а куда неведомо… Меня словно обухом ударило, хожу по комнатам словно угорелый, так с
час места ходил, вы и
позвонили…
В назначенный
час Николай Герасимович
звонил у парадной двери деревянного домика-особняка на Малой Никитской, против церкви Старого Вознесения, где жил Тонелли.
Ровно в четыре
часа он
звонил у своего приятеля, Николая Петровича Проскудина.
Звонил он на авось. Проскудин был адвокат и в эти
часы находился обыкновенно в окружном суде. Всего чаще сталкивались они с ним в обеденное время в трактире «Старый Пекин»,или, как называл его Лука Иванович, «Вье Пекин», где они долго толковали всегда по послеобедам.