Неточные совпадения
— Передавили друг друга. Страшная штука. Вы — видели? Черт… Расползаются с поля люди и оставляют за собой трупы. Заметили вы:
пожарные едут с колоколами, едут и — звонят! Я
говорю: «Подвязать надо, нехорошо!» Отвечает: «Нельзя». Идиоты с колокольчиками… Вообще, я скажу…
— Ванька, в сущности, добрая душа, а грубит только потому, что не смеет
говорить иначе, боится, что глупо будет. Грубость у него — признак ремесла, как дурацкий шлем
пожарного.
Самгину казалось, что редактор
говорит умно, но все-таки его словесность похожа на упрямый дождь осени и вызывает желание прикрыться зонтиком. Редактора слушали не очень почтительно, и он находил только одного единомышленника — Томилина, который, с мужеством
пожарного, заливал пламень споров струею холодных слов.
Нехлюдов слез с пролетки и вслед за ломовым, опять мимо
пожарного часового, вошел на двор участка. На дворе теперь
пожарные уже кончили мыть дроги, и на их месте стоял высокий костлявый брандмайор с синим околышем и, заложив руки в карманы, строго смотрел на буланого с наеденной шеей жеребца, которого
пожарный водил перед ним. Жеребец припадал на переднюю ногу, и брандмайор сердито
говорил что-то стоявшему тут же ветеринару.
Меня, старого москвича и, главное, старого
пожарного, резануло это слово. Москва, любовавшаяся своим знаменитым
пожарным обозом — сперва на красавцах лошадях, подобранных по мастям, а потом бесшумными автомобилями, сверкающими медными шлемами, — с гордостью
говорила...
На другой день вся Москва только и
говорила об этом дьявольском поезде. А через несколько дней брандмайор полковник Потехин получил предписание, заканчивавшееся словами: «…строжайше воспрещаю употреблять
пожарных в театрах и других неподходящих местах. Полковник Арапов».
— Он все
говорил!.. Чего наша дума смотрела? Где
пожарные? Где подъезд к реке?.. Бить надо… всех надо бить!..
Советовал тоже, в опасении большого прилива жаждущих, по выходе из церкви,
пожарную трубу на дворе приготовить; но Лебедев воспротивился: „Дом,
говорит, на щепки разнесут, в случае пожарной-то трубы“.
— Виновата, запомнила-с, завтра скажу. Плохо ей, Татьяне-то бедной. Мужа-то ее теперь в
пожарную команду перевели; все одна, недостатки,
говорит, страшные терпит.
— А то вы думаете? —
говорит он, — все зло именно в этой пакостной литературе кроется! Я бы вот такого-то… Не
говоря худого слова, ой-ой, как бы я с ним поступил! Надо зло с корнем вырвать, а мы мямлим! Пожар уж силу забрал, а мы только
пожарные трубы из сараев выкатываем!
Но, сбегав раза два в трактир, и мужики становились бойчее, на ругань отвечали руганью, на шутки — шутками; к полудню почти все они были выпивши, и споры их с покупателями нередко разрешались боем. Являлся базарный староста Леснов, приходил Анкудин и другой будочник — Мохоедов; пьяных и буянов отправляли в
пожарную. Солидные люди, внушительно крякая,
говорили мужикам...
В Петербурге убили царя, винят в этом дворян, а
говорить про то запрещают. Базунова полицейский надзиратель ударил сильно в грудь, когда он о дворянах
говорил, грозились в
пожарную отвести, да человек известный и стар. А Кукишева, лавочника, — который, стыдясь своей фамилии, Кекишевым называет себя, — его забрали, он первый крикнул. Убить пробовали царя много раз, всё не удавалось, в конец же первого числа застрелили бомбой. Понять это совсем нельзя».
— Вон у меня на
пожарном дворе все рукава у труб ссохлись, —
говорит он, — посмотрим, как-то починит их господин закон!
Тут и пан Халявский, и пан Малявский — все в азарт входят: «и меня, и меня,
говорят, ледви не застршелили!» А надо было никого не убивать и даже холостым зарядом не стрелять, а казаков с нагайками на них да
пожарную команду с водой.
О Никандре — не
говорили, он был человек чужой, не нашей мастерской, но много рассказывалось о быстром беге, силе и выносливости
пожарных лошадей.
Тятин. Это мне — не по силам. Вы — умная, злая, озорная, совсем как ваш отец; по совести
говоря — я вас боюсь. И рыжая вы, как Егор Васильевич. Вроде
пожарного факела.
Уже на следующее утро после убийства рабочих весь город, проснувшись, знал, что губернатор будет убит. Никто еще не
говорил, а все уже знали: как будто в эту ночь, когда живые тревожно спали, а убитые все в том же удивительном порядке, ногою к ноге, спокойно лежали в
пожарном сарае, над городом пронесся кто-то темный и весь его осенил своими черными крыльями.
Толковали, что дворник поймал на поджоге протопопа в камилавке; что поджигает главнейшим образом какой-то генерал, у которого спина намазана горючим составом, так что стоит ему почесаться спиною о забор — он и загорится; что за Аракчеевскими казармами приготовлено пять виселиц, и на одной из них уже повешен один генерал «за измену»; что
пожарные представили одного иностранца и одного русского, которые давали им 100 р., чтобы только они не тушили Толкучего рынка; что семидесятилетняя баба ходила в Смольный поджигать и, схваченная там, объяснила на допросе, будто получила 100 рублей, но не откроет-де, кто дал ей деньги, хошь в кусочки искрошите; что Петербург поджигает целая шайка в триста человека и что видели, как ночью Тихвинская Богородица ходила, сама из Тихвина пришла и
говорила: «вы, голубчики, не бойтесь, эфтому кварталу не гореть».
26-го и 27-го мая город вспыхивал с разных концов, но эти пожары, которые вскоре тушились, казались уже ничтожными петербургским жителям, привыкшим в предыдущие дни к огню громадных размеров, истреблявшему целые улицы, целые кварталы.
Говоря сравнительно, в эти дни было
пожарное затишье; но народ не успокаивался; он как бы каким-то инстинктом чуял, что это — тишина пред бурей. Ходили смутные слухи, что на этом не кончится, что скоро сгорит Толкучий рынок, а затем и со всем Петербургом будет порешено.
В одном месте какой-то заслуженный, седой генерал, видя, что рвение толпы к помощи начинает ослабевать, а утомленные между тем выбиваются из последних сил, влез на
пожарную трубу и, не
говоря ни слова, что было мочи стал качать воду.
Там вон несут замертво окровавленного человека: ящиком,
говорят, зашибло, а сейчас опять пронесли обгорелого солдата
пожарной команды с переломленными ногами: с крыши упал в самое полымя.
Гостиная статского советника Шарамыкина окутана приятным полумраком. Большая бронзовая лампа с зеленым абажуром красит в зелень à la «украинская ночь» стены, мебель, лица… Изредка в потухающем камине вспыхивает тлеющее полено и на мгновение заливает лица цветом
пожарного зарева; но это не портит общей световой гармонии. Общий тон, как
говорят художники, выдержан.
— Ей-богу… —
говорит Рублев, краснея и стараясь засмеяться. — Каков скандал? Засим чувствую, что меня влекут в переднюю… надевают шубу… Слышу голос хозяина: «Кто напоил тапера? Кто смел дать ему водки?» В заключение… в шею… Каков пассаж? Ха-ха… Тогда не до смеха было, а теперь ужасно смешно… ужасно! Здоровила… верзила, с
пожарную каланчу ростом, и вдруг — истерика! Ха-ха-ха!
Все замахали руками, стали
говорить, что они приехали на каток не за тем, чтобы греться, но голова, никого не слушая, отворил дверь и закивал кому-то согнутым в крючок пальцем. К нему подбежали артельщик и
пожарный.