Неточные совпадения
Совершенно успокоившись и укрепившись, он с небрежною ловкостью бросился на эластические подушки коляски, приказал Селифану откинуть кузов назад (
к юрисконсульту он
ехал с поднятым кузовом и даже застегнутой кожей) и расположился, точь-в-точь как отставной гусарский
полковник или сам Вишнепокромов — ловко подвернувши одну ножку под другую, обратя с приятностью ко встречным лицо, сиявшее из-под шелковой новой шляпы, надвинутой несколько на ухо.
Чичиков отправляется, по поручению генерала Бетрищева,
к родственникам его, для извещения о помолвке дочери, и
едет к одному из этих родственников,
полковнику Кошкареву».]
Пролетки были поданы, и он
поехал тот же час
к полковнику, который изумил его так, как еще никогда ему не случалось изумляться.
Потом Самгин
ехал на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а на козлах, лицом
к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку.
Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами
полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
— Честь имею, — сказал
полковник, вздыхая. — Кстати: я
еду в командировку… на несколько месяцев. Так в случае каких-либо недоразумений или вообще… что-нибудь понадобится вам, — меня замещает здесь ротмистр Роман Леонтович. Так уж вы —
к нему. С богом-с!
— Ну, так я, ангел мой,
поеду домой, — сказал
полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова
к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и
поедем рыбу ловить… Угодно вам,
полковник, с нами? — обратился он
к Михайлу Поликарпычу.
После обеда, наконец, когда Павел вместе с
полковником стали раскланиваться, чтобы
ехать домой, m-lle Прыхина вдруг обратилась
к нему...
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть. Командир корпуса крупной рысью
ехал от левого фланга
к правому вдоль линии полка, а за ними разнообразно волнующейся, пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита.
Полковник Шульгович подскакал
к первой роте. Затягивая поводья своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом назад, он крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым голосом, каким кричат на пожарах брандмайоры...
— Все равно.
Поеду к жандармскому
полковнику. Он мне приятель по клубу. Пусть-ка он вызовет этого Ромео и погрозит у него пальцем под носом. Знаешь, как он это делает? Приставит человеку палец
к самому носу и рукой совсем не двигает, а только лишь один палец у него качается, и кричит: «Я, сударь, этого не потерплю-ю-ю!»
После, одумавшись,
поехали к пану
полковнику и объяснили, что они служить не желают, избегая от неприятеля наглой смерти, и что они нужны для семейства, и что они долго верхом
ехать не могут, тотчас устанут, и тому подобных уважительных причин много представили.
Вот такие-то гости собрались и сидят чинно. Так, уже
к полудню, часов в одиннадцать, сурмы засурмили, бубны забили —
едет сам,
едет вельможный пан
полковник в своем берлине; машталер то и дело хлопает бичом на четверню вороных коней, в шорах посеребренных, а они без фореса, по-теперешнему форейтора, идут на одних возжах машталера, сидящего на правой коренной. Убор на машталере и кожа на шорах зеленая, потому что и берлин был зеленый.
Чай был приготовлен по-английски, с массой холодных закусок. Громадный кровавый ростбиф окружали бутылки вина, и это вызвало довольный хохот у
полковника. Казалось, что и его полумёртвые ноги, окутанные медвежьей шкурой, дрогнули от предвкушения удовольствия. Он
ехал к столу и, простирая
к бутылкам дрожащие пухлые руки, поросшие тёмной шерстью, хохотал, сотрясая воздух столовой, обставленной плетёными стульями.
Авдей подошел
к убитому. На его сумрачном и похудевшем лице выразилось свирепое, ожесточенное сожаление… Он поглядел на адъютанта и на майора, наклонил голову, как виноватый, молча сел на лошадь и
поехал шагом прямо на квартиру
полковника.
Пошел он
к полковнику, выправил отпуск, простился с товарищами, поставил своим солдатам четыре ведра водки на прощанье и собрался
ехать.
К вечеру эскадра стала на якорь, и на следующее утро началась перевозка десанта. В течение дня все войска были свезены, и часа в четыре отряд, наконец, двинулся
к назначенному месту, отстоявшему верстах в пятнадцати от пункта высадки. Дорога была неважная, и Ашанин порядочно-таки устал, шагая вместе с другими. Лошадей ни у кого не было. Только начальник отряда,
полковник de Palanca,
ехал впереди на маленьком конике, остальные офицеры шли пешком.
По моему мнению, он был только храбрый и, вероятно, в свое время очень способный артиллерии
полковник в отставке. По крайней мере таким я его зазнал в Орле, через который он «вез
к государю» зараз восемь или десять (а может быть, и более) сыновей. Тогда он был во всей красе мужественного воина, с георгиевским крестом, и поразил меня смелостию своих намерений. Он
ехал с тем, чтобы «выставить» где-то всех своих ребят государю и сказать...
Ну, наши тогда решили
к полковнику больше не обращаться, а выбрали одного товарища, который был благонадежен нанести кому угодно оскорбление, и тот
поехал будто в отпуск, но в самом деле с тем, чтобы разыскать немедленно Августа Матвеича и всучить ему деньги, а если не возьмет — оскорбить его.
Генерал, принимая приглашение
полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись,
поехал с ним вместе по направлению
к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями.
Но дело становилось
к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный
полковник вздрагивающею походкой подошел
к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким,
поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.