Неточные совпадения
Кто ж был жилец этой деревни,
к которой, как
к неприступной крепости, нельзя было и
подъехать отсюда, а нужно было
подъезжать с другой стороны —
полями, хлебами и, наконец, редкой дубровой, раскинутой картинно по зелени, вплоть до самых изб и господского дома? Кто был жилец, господин и владетель этой деревни? Какому счастливцу принадлежал этот закоулок?
Через несколько дней Клим Самгин
подъезжал к Нижнему Новгороду. Версты за три до вокзала поезд, туго набитый людями, покатился медленно, как будто машинист хотел, чтоб пассажиры лучше рассмотрели на унылом
поле, среди желтых лысин песка и грязнозеленых островов дерна, пестрое скопление новеньких, разнообразно вычурных построек.
Есть места вовсе бесплодные: с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются на другие участки.
Подъезжая к реке Амге (это уже ближе
к Якутску), я вдруг как будто перенесся на берега Волги: передо мной раскинулись
поля, пестреющие хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
Разумеется, во всех этих случаях нельзя убить гусей много, стрелять приходится почти всегда в лет, но при удачных выстрелах из обоих стволов штуки три-четыре вышибить из стаи. также
подъезжать к гусиным станицам или, смотря по местности, подкрадываться из-за чего-нибудь, когда они бродят по сжатым
полям и скошенным лугам, когда и горох и гречу уже обмолотили и гусям приходится подбирать кое-где насоренные зерна и даже пощипывать озимь и молодую отаву. также довольно удачно напасть на них в полдень, узнав предварительно место, где они его проводят.
Нельзя сказать, чтоб дрозды и с прилета были очень дики, но во множестве всякая птица сторожка, да и
подъезжать или подкрадываться
к ним, рассыпанным на большом пространстве, по мелкому голому лесу или также по голой еще земле, весьма неудобно: сейчас начнется такое чоканье, прыганье, взлетыванье и перелетыванье, что они сами пугают друг друга, и много их в эту пору никогда не убьешь, [Мне сказывал один достоверный охотник, что ему случилось в одну весьма холодную зиму убить на родниках в одно
поле восемнадцать дроздов рябинников, почти всех влет, но это дело другое] хотя с прилета и дорожишь ими.
Я стреливал гусей во всякое время: дожидаясь их прилета в
поле, притаясь в самом еще не вымятом хлебе, подстерегая их на перелете в
поля или с
полей, дожидаясь на ночлеге, где за наступившею уже темнотою гуси не увидят охотника, если он просто лежит на земле, и, наконец,
подъезжая на лодке
к спящим на берегу гусям, ибо по воде подплыть так тихо, что и сторожевой гусь не услышит приближающейся в ночном тумане лодки.
Когда молодые кроншнепы поднимутся и начнут летать выводками по
полям, а потом и стаями по берегам прудов или озер, — стрельба их получает опять высокую цену, потому что их трудно отыскивать и еще труднее
подъезжать к ним, ибо они бывают очень сторожки и после первого выстрела улетают на другие, отдаленные места.
Телега сейчас же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в
поле, так что
к нему едва успели вскочить Кирьян и Сафоныч.
Подъехали к месту поражения. Около куста распростерта была растерзанная корова, а невдалеке от нее, в луже крови, лежал и медведь: он очень скромно повернул голову набок и как бы не околел, а заснул только.
Когда он, рано утром,
подъезжал к своему городу, встречу ему над обнажёнными
полями летели журавли, а высоко над ними, в пустом небе, чуть видной точкой плавал коршун.
К концу того же дня Литвинов
подъезжал к Татьяниной деревне. Домик, где жила бывшая его невеста, стоял на холме, над небольшой речкой, посреди недавно разведенного сада. Домик тоже был новенький, только что построенный, и далеко виднелся через речку и
поле. Литвинову он открылся версты за две с своим острым мезонином и рядом окошек, ярко рдевших на вечернем солнце.
— Митька, лошадей! — крикнул он как-то грозно своему лакею, и, когда кони его (пара старых саврасых вяток) были поданы, он гордо сел в свою пролетку, гордо смотрел, проезжая всю Сретенку и Мещанскую, и, выехав в
поле, где взору его открылся весь небосклон, он, прищурившись, конечно, но взглянул даже гордо на солнце и,
подъезжая к самому Останкину, так громко кашлянул, что сидевшие на деревьях в ближайшей роще вороны при этом громоподобном звуке вспорхнули целой стаей и от страха улетели вдаль.
Подъезжая к заводу, Арефа испытывал неприятное чувство: все кругом было чужое — и горы, и лес, и каменистая заводская дорога. Родные
поля и степной простор оставались далеко назади, и по ним все больше и больше ныло сердце Арефы.
Ночь делалась темнее и темнее; и Ольга, ухватясь за своего друга, с ужасом кидала взоры на дальний монастырь, внимая гулу и воплям, разносимым по
полю возрастающим ветром; вдруг шум колес и топот лошадиный послышались по дороге; они постепенно приближались и вскоре
подъехал к нашим странникам мужик в пустой телеге; он ехал рысью, правил стоя и пел какую-то нескладную песню.
Князь взял себе лучшего и пустил его по
полю. Горячий конь был! Гости хвалят его стати и быстроту, князь снова скачет, но вдруг в
поле выносится крестьянин на белой лошади и обгоняет коня князя, — обгоняет и… гордо смеётся. Стыдно князю перед гостями!.. Сдвинул он сурово брови, подозвал жестом крестьянина, и когда тот
подъехал к нему, то ударом шашки князь срубил ему голову и выстрелом из револьвера в ухо убил коня, а потом объявил о своём поступке властям. И его осудили в каторгу…
Охотник, поездив несколько времени по горам и
полям и не найдя нигде зайцев, сделал соображение, что они все лежат в лесу; а как на беду он взял с собой ружье, то,
подъехав к лесу, привязал на опушке лошадь
к дереву, посадил ястреба на толстый сучок, должник привязал
к седлу, а сам отправился стрелять в лес зайцев.
С такими мыслями
подъехал он
к роще, привязал лошадь
к дерену и пошел пешком в ту сторону, которая прилегала
к могилковскому
полю.
Подъехавши к роще, он уже не пошел на этот раз пешком, а объехал ее кругом и, остановясь невдалеке от назначенного места, посмотрел вокруг себя: по-прежнему перед ним расстилалось широкое
поле, вдали были видны Могилки, которые на этот раз показались ему еще мрачнее, еще печальнее.
Два раза он
подъезжал к Могилкам; два раза приходил на место свидания, обходил кругом
поле; но все было напрасно.
Поехал я на другой день. Еще когда
подъезжал к усадьбе, у меня замерло сердце; представьте себе, после этакого устройства, какое было при брате, вижу я, что флигеля развалились, сад заглох, аллейка эта срублена, сломана, а с дома тес даже ободран, которым был обшит; внутри не лучше: в зале штукатурка обвалилась,
пол качается; сама хозяйка поместилась в одной маленькой комнате, потому что во всех прочих холод страшный. Мне обрадовалась, бросилась на шею, прослезилась.
— Да, волки теперь гуляют — ихня пора, — молвил дядя Онуфрий, — Господь им эту пору указал… Не одним людям, а всякой твари сказал он: «Раститеся и множитесь». Да… ихня пора… — И потом, немного помолчав, прибавил: — Значит, вы не в коренном лесу заночевали, а где-нибудь на рамени. Серый в теперешнюю пору в лесах не держится, больше в
поле норовит, теперь ему в лесу голодно. Беспременно на рамени ночевали, недалече от селенья.
К нам-то с какой стороны
подъехали?
Ветер так и рвет, косой холодный дождик так и хлещет, тьма — зги не видно.
Подъезжают к Вишенке — плотины сорваны, мосты снесены, нет пути ни конному, ни пешему. А за речкой, на угоре, приветным светом блещут окна дворца Заборского, а налево, над
полем, зарево стоит от разложенных костров. Вкруг тех костров псарям, доезжачим, охотникам пировать сготовлено.
Подъезжая к ст. Обь, нам бросился в глаза неубранный с прошлого года на
полях хлеб в снопах.
Они
подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал
поле сражения.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска.
Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь
к Смоленску, он видел прекрасное
поле овса, которое какие-то солдаты косили очевидно на корм и по которому стояли лагерем: это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Подъехал он
к городу еще засветло и остановился, как раз не доезжая трех верст, и как никакого человеческого жилья тут не случилось, то слуги архиерейские разбили на
поле бывшие в обозе шатры.
Когда
подъехали к опушке леса, в
поле заметно уже стало светлеть.